В петле - Голсуорси Джон. Страница 12

И теперь, в третий раз, он увидел лицо ещё более прекрасное — не искажённое безумной надеждой или отчаянием Глядя на неё, он думал: «Да, не мудрено, что отец восхищался ею». И тут в памяти его возник и постепенно стал ясным странный рассказ о золотом закате его отца. Она говорила о старом Джолионе с благоговением и со слезами на глазах.

— Он был так удивительно добр ко мне, не знаю почему. Он казался таким умиротворённым и прекрасным в своём кресле под деревом — вы знаете, я его первая увидела. Такой чудесный был день. Мне кажется, что счастливей смерти нельзя себе представить. Всякий был бы рад так умереть.

«Это правда, — подумал он. — Всякий был бы рад умереть, когда сияет лето и сама красота идёт к тебе по зелёной лужайке».

И, окинув взглядом маленькую, почти пустую гостиную, он спросил её, что она теперь намерена делать.

— Я начну снова жить понемножку, кузен Джолион. Так чудесно иметь собственные деньги. У меня их никогда не было. Я, наверно, останусь в этой квартире, я привыкла к ней, но я смогу теперь поехать в Италию!

— Конечно, — пробормотал Джолион, глядя на её робко улыбавшиеся губы.

Возвращаясь от неё, он думал: «Какая обаятельная женщина! Жалость какая! Я рад, что папа оставил ей эти деньги».

Он больше не виделся с ней, но каждые три месяца выписывал чек на её банк и посылал ей об этом записку в Челси; и каждый раз получал от неё письмо с подтверждением, обычно из её квартиры в Челси, а иногда из Италии; и теперь её образ был неразрывно связан для него с серой, слегка надушённой бумагой, изящным прямым почерком и словами: «Дорогой кузен Джолион». Он был теперь богатым человеком и, подписывая скромный чек, часто думал: «Ведь этого ей, наверное, еле-еле хватает», — и чувство смутного удивления шевелилось в нём — как она вообще существует в этом мире, населённом мужчинами, которые не терпят, чтобы красота не была чьей-нибудь собственностью. Вначале Холли иногда заговаривала о ней, но «дамы в сером» быстро исчезают из детской памяти, а плотно сжимавшиеся губы Джун, когда в первые недели после смерти дедушки кто-нибудь упоминал имя её бывшей подруги, отбивали охоту говорить о ней. Но один раз, правда, Джун высказалась вполне определённо:

— Я простила ей, я очень рада, что она теперь независима…

Получив карточку Сомса, Джолион сказал горничной, ибо он не терпел лакеев:

— Попросите его, пожалуйста, в кабинет и скажите, что я сейчас приду, — и, взглянув на Холли, спросил: — Помнишь ты «даму в сером», которая давала тебе уроки музыки?

— Помню, конечно, а что? Это она приехала?

Джолион покачал головой и, надевая пиджак вместо своей холщовой блузы, вспомнил внезапно, что эта история не для юных ушей, и промолчал. Но его лицо, пока он шёл в кабинет, весьма красноречиво изображало полное недоумение.

У стеклянной двери, глядя через террасу на дуб, стояли два человека один средних лет, другой совсем юноша, и Джолион подумал: «Кто этот мальчик? Ведь у них же никогда не было детей».

Старший обернулся. Встреча этих двух Форсайтов второго поколения, значительно менее непосредственного, чем первое, в этом доме, который был выстроен для одного и в котором поселился хозяином другой, отличалась какойто скрытой насторожённостью при всём их старании быть приветливыми. «Уж не пришёл ли он по поводу своей жены?» — думал Джолион. «С чего бы мне начать?» — думал Сомс, а Вэл, которого взяли с собой для того, чтобы разбить лёд, равнодушно стоял, окидывая этого бородача ироническим взглядом из-под тёмных пушистых ресниц.

— Это Вэл Дарти, — сказал Сомс, — сын моей сестры. Он на днях отправляется в Оксфорд; я бы хотел познакомить его с вашим сыном.

— Ах, как жаль, Джолли уже уехал. Вы в какой колледж?

— Брэйсноз, — ответил Вэл.

— А Джолли в Крайст-Чёрч-колледже; но он, конечно, будет рад познакомиться с вами.

— Очень признателен вам.

— Холли дома. Если вы удовольствуетесь кузиной вместо кузена, она покажет вам сад. Вы найдёте её в гостиной, если пройдёте за эту портьеру, я как раз писал её портрет.

Повторив ещё раз «Очень признателен», Вэл исчез, предоставив обоим кузенам самим разбивать лёд.

— Я видел ваши акварели на выставках, — сказал Сомс.

Джолиона передёрнуло. Он уже около двадцати шести лет не поддерживал никакой связи со своей форсайтской роднёй, но в его представлении они тесно связывались с «Дерби» Фриса [21] и гравюрами Лэндсира [22]. Он слышал от Джун, что Сомс слывёт знатоком, но это только ухудшало цело. Он почувствовал, как в нём просыпается чувство необъяснимого отвращения.

— Давно я вас не видел, — сказал он.

— Да, — ответил Сомс, не разжимая губ, — с тех пор как… ну, да я, собственно, об этом и приехал поговорить. Вы, кажется, её попечитель.

Джолион кивнул.

— Двенадцать лет немалый срок, — отрывисто сказал Сомс. — Мне… мне надоело это.

Джолион не нашёлся ничего ответить и спросил:

— Вы курите?

— Нет, благодарю.

Джолион закурил.

— Я хочу покончить с этим, — коротко сказал Сомс.

— Мне не приходится встречаться с ней, — пробормотал Джолион сквозь клуб дыма.

— Но, я полагаю, вы знаете, где она живёт.

Джолион кивнул. Он не намеревался давать её адрес без разрешения. Сомс, казалось, угадал его мысли.

— Мне не нужно её адреса, — сказал он, — я его знаю.

— Что же вы, собственно, хотите?

— Она меня бросила. Я хочу развестись.

— Немножко поздно, пожалуй?

— Да, — сказал Сомс, и наступило молчание.

— Я плохо разбираюсь в этих вещах, если и знал что, так перезабыл, промолвил Джолион, криво улыбнувшись. Ему самому пришлось ждать смерти, которая и развела его с первой миссис Джолион. — Вы что, хотите, чтобы я поговорил с ней?

Сомс поднял глаза и посмотрел в лицо своему кузену.

— Я полагаю, там есть кто-нибудь, — сказал он.

Джолион пожал плечами.

— Я ничего не знаю. Мне кажется, вы могли оба жить так, как если бы один из вас давно умер. Так обычно и делается.

Сомс повернулся к окну. Рано опавшие дубовые листья уже устилали террасу, кружились по ветру. Джолион увидел две фигуры, Холли и Вала Дарти, направлявшихся через лужайку к конюшням. «Не могу же я служить и нашим и вашим, — подумал он. — Я должен стать на её сторону. Я думаю, и отец был бы того же мнения». И на короткое мгновение ему показалось, что он видит фигуру отца, сидящего в старом кресле, как раз позади Сомса, положив ногу на ногу, с «Таймсом» в руках. Видение исчезло.

— Мой отец любил её, — тихо сказал он.

— Не понимаю, за что, — не оборачиваясь, ответил Сомс. — Сколько горя она причинила вашей дочери Джун; она всем причиняла только горе. Я давал ей все, что она хотела. Я даже готов был простить её, но она предпочла бросить меня.

Звук этого глухого голоса подавлял всякое сочувствие в Джолионе. Что такое есть в этом человеке, что не позволяет проникнуться к нему участием?

— Я могу съездить к ней, если вам угодно, — сказал он. — Я думаю, что она будет рада разводу, впрочем, не знаю.

Сомс кивнул.

— Да, пожалуйста. Я знаю, где она живёт, но я не желаю её видеть.

Он несколько раз провёл языком по губам, словно они у него пересохли.

— Может быть, вы выпьете чаю, — предложил Джолион и чуть не добавил: «и посмотрите дом». И он повёл его в холл.

Позвонив и приказав подать чай, он подошёл к своему мольберту и повернул картину к стене. Ему почему-то не хотелось, чтобы на неё смотрел Сомс, который стоял здесь, посреди этой большой комнаты с широкими простенками, предназначавшимися для его собственных картин. В лице своего кузена, с этим неуловимым семейным сходством с ним самим, в этом упрямом, замкнутом, сосредоточенном выражении Джолион увидел что-то, что невольно заставило его подумать: «Этот никогда ничего не забудет, никогда своих чувств не выдаст. Несчастный человек!»