Я возвращаю долг (СИ) - Шварц Екатерина. Страница 12

Я тебе уже говорил, что отец мой был красавцем, пока пьянство и наркота его не съели совсем. Он эту тетку охмурил давно, еще при живой маме. Отец ей — «любовь неземную», она ему — денежки и чистую постель. Когда отец стал вдовцом, он с этой бабой в открытую начал жить... По гостям любил с ней ходить. А у этой дуры знакомые все богатые были, вот папенька и приглядывал, у кого что стащить. Откуда знаю? А он меня стал «на дело» брать. Я в форточку влезу, окно ему открою, и все.

Сперва мы у этой, из опеки, жили. Но родитель долго не выдержал — не выпить шибко, не погулять. Вернулись в свою квартиру. Отец пил, приводил домой таких же алкашей и наркоманов. Я все реже там бывал, пропадал на заброшенном заводе, чердаках домов... Бродяжничал и воровал еду в магазинах... С каждым днем отец все больше падал на дно, теряя человеческий облик. А я торжествовал! У меня внутри жил монстр, который ждал его агонии и смерти...

Не знаю, кем бы я стал, может, таким же моральным уродом, как отец... но однажды я встретил твою маму, Петя...

Стыдно признаться, но, помимо ненависти к отцу, я не любил мамочек с детьми. Эта неприязнь пришла ко мне не сразу, но засела глубоко внутри меня. Каждый раз, видя очередную женщину с коляской, либо за руку с малышом, я приходил в бешенство. Отчего? У меня же такого не было в детстве, а очень хотелось..

На дворе стояла весна. Снег уже местами растаял и превратился в большие грязные лужи. В тот день мне исполнилось одиннадцать лет, но никто не отмечал мой день рождения. Сейчас даже не понимаю, как я, ребенок, жил с такой ненавистью внутри, потому что праздники я тоже ненавидел. В такие дни вся семья должна собираться за праздничным столом, который с любовью накрывает мама; в доме царит веселье…У меня этого не могло быть априори.

Утром я проснулся от тяжело подзатыльника: отцу нужна была новая доза, вот он и отправил меня за деньгами. Его не волновало, где их возьмет маленький ребенок, как и не волновал сам ребенок.

Желудок сводило от голода, в глазах стояли злые слезы. Я не понимал, куда бреду. Пока в парке не встретил молодую девушку с коляской. Она тихонько шла по аллее. Девушка была одета в белую куртку и голубые джинсы. Худенькая, стройная, с огромной косой... и глазами... как чистое голубое небо... тогда я подумал, что, наверно, феи в сказках такие же. Девушка наклонилась над коляской и заулыбалась, а во мне мгновенно вспыхнул инстинкт зверя, чуть от злости не оскалился — ребенку своему улыбнулась.

Злость, обида на весь мир, разрушенное детство подталкивали меня совершить какую-нибудь гадость. Я стоял рядом со скамейкой, около которой на земле лежал кем-то забытый мяч. Схватил его и ударил ногой, направляя в сторону девушки, но промазал. А она, словно не заметив, остановилась около соседней скамейки и присела. Я снова запустил мяч в нее, но она увернулась и засмеялась, показала мне язык и весело сказала:

— Мазила!

Потом неожиданно вскочила с лавочки и мастерски пнула мяч в меня. На этот раз еле спасся я. Она продолжала смеяться.

— У меня четверо племянников, скорее всего, твои ровесники — они меня всем премудростям футбола научили давно, — продолжая улыбаться, проговорила она и добавила, — подавай!

И я бросил ей мяч...

Это сейчас, имея какой-то жизненный опыт за плечами, я понимаю, что та картина казалась, наверно, глупой, но тогда, в тот весенний день, она перевернула мне жизнь. Чужая, молодая девушка, мать ребенка, без злобы и издевок просто играла в мяч с оборванным пацаном. Она не испугалась моей агрессии, не побоялась испачкаться, а весело гоняла мяч со мной по весенним лужам.

Добро всегда находит ответ в сердце, даже озлобленном и не знающем любви. Моя злость мгновенно испарилась, растаяла, как снег весной. Я снова стал ребенком, которого учили, как бить мяч... Реальность отступила, ушла куда-то в небытие, остался парк и эта девушка, которая подарила мне лучик своего тепла.

— А хочешь пирог с картошкой? — проговорила она неожиданно.

Хотел ли я? Да я умирал от голода, но боялся ей это сказать. Мне вдруг стало так стыдно за свой потрепанный вид, за голодный взгляд...

— Не бойся, не отравлю, — засмеялась она. — Правда, муж категорически отказывается их есть, но мне они нравятся. Валентин, пойдем.

Валентин... меня никто не называл полным именем: Валек, Валян, Валюха, последнее, самое противное — так меня отец звал. Гоняя мяч, она сказала, что ее зовут Верой, я в ответ назвал свое имя.

А есть хотелось, и я пошел. Она развернула небольшой сверток и протянула мне пирожок. Куцый, бледный на вкус, он был божественен. Я не заметил, как съел все. А Вера смотрела на меня и улыбалась.

— Вкусно? — спросила она.

— Очень, — только и смог пролепетать я.

— Это хорошо, значит, буду лепить их дальше. Может, Петька вырастет и тоже станет их есть с таким хорошим аппетитом, как у тебя.

Она ничего плохого не сказала, а я снова начал загораться злостью — голодный я, да, ну и что тут такого!

— А ты чего не в школе? — спросила она.

— Не хочу, только дураки учатся, — огрызнулся я.

— Зря ты так говоришь, — вздохнула Вера, — я бы сейчас с удовольствием поучилась.

— А зачем тогда рожала? — все сильнее распалялся я. — Родите и бросаете детей, все вы такие!

Вера некоторое время смотрела на меня, пронзая насквозь синевой своего взгляда, а потом проговорила тихо:

— Я никогда на свете не пожалею, что родила. Откажусь от всего, но не от своего ребенка. Пусть я только недавно стала матерью, пусть до конца не понимаю всю степень ответственности, но ради своего малыша, я пойду на все... А учеба — это так, мечты...

Она замолчала. Мы долго сидели в тишине. Ее слова что-то сломали внутри меня, разрушили что-то...

Я не знаю, как сейчас тебе объяснить это, Петя, но после слов твоей мамы, мне захотелось, чтобы она стала и моей мамой. От Веры шло тепло, такое чистое и настоящее, что оно отогрело душу и сердце маленькому ребенку. А Вера заговорила вновь:

— У тебя, наверно, не все хорошо, но очень тебя прошу, запомни: как бы ни было страшно, как бы ни было больно, перебори себя, у тебя все получится, не повторяй ошибок других, ты лучше. Никогда не поздно все изменить, надо только найти в себе силы.

И я эти слова на всю жизнь запомнил!

Вера закончила говорить, а потом заплакал ты. Она потянулась к тебе... из кармана ее куртки торчали деньги... я до последнего не хотел брать, но мысли об отце, который меня точно убьет, если не найду ему денег на дозу, взяли свое — я вытащил деньги.

— Я пойду, — сказал я и встал с лавочки, — меня дома ждут.

— Конечно, — Вера одарила меня самой теплой улыбкой на свете, — приходи еще, мы тут часто гуляем. Удачи.

Она продолжала улыбаться, а я почти бежал от нее. У меня впервые в жизни начало появляться чувство отвращения к самому себе: я слабый, никому ненужный ребенок — в тягость даже своим родителям, но которому чужая женщина подарила частичку тепла, а он ее за это обокрал.

Я не стал уходить далеко — затаился за углом. Зачем это сделал, не знаю. Через некоторое время к Вере подошел мужчина, как я понял, ее муж. Посмотрел на коляску и что-то спросил. Вера полезла в карман, но там, ожидаемо для меня, ничего не было. Муж начал орать на Веру. До меня долетали обрывки его ругани:

— Ты никчемная, Вера... как ты могла... это деньги на подарок моей маме... мне придется работать дополнительно...

— Олег, Петю разбудишь, — пыталась вразумить его Вера, но мужик не унимался.

— Ну почему, почему ты такая дура!

— Я просто потеряла их где-то, сейчас пойдем домой, и поищем их по пути.

Они собрались и пошли, но напоследок Вера обернулась — в ее взгляде была боль... она поняла, куда делись ее деньги.

Мне стало гадко на душе... До этого случая чувство стыда редко приходило ко мне, но сегодня оно полностью заполнило мое детское сознание. Я заплакал. Хотел броситься за Верой следом и сказать, что нашел деньги у лавочки! … Не побежал, победило чувство самосохранения. Если я не принесу деньги отцу, он убьет меня. Пока шел домой, все думал и думал о случившемся: слова Веры пробудили внутри меня какую-то неведомую до этого момента силу... Дорог ли мне отец? Хочу ли я дальше такой жизни? Однозначно — нет! Я в силах все изменить, и сделаю это!