Химмельстранд - Линдквист Йон Айвиде. Страница 61

— Нет, — сказала она. — А что?

— Потому что я вижу именно их. Четверых в костюмах. И в шляпах. И ты тоже, Улоф, да? Или как? Четверо коммивояжеров.

Леннарт повернулся к Улофу, но тот его не слушал. Неотрывно смотрел на кемпер Изабеллы.

Майвор проследила за его взглядом, и ей стало стыдно. Молли! Какое бессердечие! Как она могла забыть про Молли! Конечно, пока они пытались спасти жизнь Изабеллы, было не до Молли, но сейчас же уже можно было вспомнить! Стоят и болтают, а девочке пришлось пережить такой ужас.

Она двинулась к девчушке, но замерла на полушаге. Молли тоже смотрела на лежащие на траве фигуры. Глаза ее были широко раскрыты. Щеки цвели румянцем, а на губах играла улыбка радости.

— Интересно... — медленно произнес Улоф. — Интересно, что видит она.

***

Рана на плече поверхностная, пластыря из автомобильной аптечки оказалось вполне достаточно. Пока Карина перевязывала Стефана, они сошлись на том, что, по всей видимости, имеют дело с некоей тягой, центробежной силой, влекущей их туда. И хватит. Будем держаться вместе.

Они вернулись в машину. Эмиль забрался на колени Стефану, достал фигурки Дарта Мола и показал матери. И только когда она наклонилась, чтобы получше рассмотреть крошечных воинов, Стефан заметил ее опухшую щеку.

— Что случилось?

— Я подралась. С Изабеллой.

— Из-за чего?

Карина вздохнула и посмотрела в сторону лежащих на траве фигур.

— Долгая история.

— Время у нас есть.

— Потом расскажу... если решусь. — Карина похвалила фигурки, поцокала языком и вернула Эмилю. — Эмиль... я не разрешаю тебе играть с Молли.

— Почему?

Стефан посмотрел на Молли. Та даже ни разу не глянула на мать. Все ее внимание было приковано к фигурам на траве, и лицо... сияло.

— Слушай, что говорит мама, — сказал он. — И я говорю то же самое. Ты не будешь играть с Молли.

— Я и не хочу с ней играть. Но почему?

Карина нежно взяла Эмиля за подбородок и повернула к себе.

— Потому что она злая, Эмиль. Она очень злая.

— Ну, не то чтобы... Это же... — начал было Стефан, но Карина отпустила подбородок Эмиля и предупреждающе подняла ладонь.

— Нет, — решительно сказала она. — Тут не о чем говорить. Что-то связывает ее с этим местом и со всеми этими... привидениями. Я не понимаю, что, да мне и не надо понимать. Но ты даже близко к ней не подойдешь, Эмиль! Она опасна!

Карина говорила все громче и громче, и Эмиль заметно испугался. Стефану тоже стало не по себе — паника жены заразила и его. Он погладил мальчика по спине и спросил Карину, стараясь быть спокойным:

— Что ты видишь? Я имею в виду... когда ты смотришь на этих?

Карина заставила себя посмотреть на лежащие фигуры, и все тело ее напряглось. Она покачала головой.

— Это долгая история...

Наступило тягостное молчание.

Стефан пожалел, что спросил, и решил сменить тему.

— Они идут по линии. Интересно...

Он хотел спросить, где же кончается эта линия, но Карина не дала ему закончить. Она прикрыла ему рот рукой, а другой махнула в поле.

— Что?

— Давай поменяемся местами. Мне кажется, когда я шла по лагерю...

Она завела мотор, сдала назад метров двадцать, свернула направо и очень медленно, внимательно вглядываясь в траву, двинулась по дуге вокруг кемперов.

— Вот! — она махнула рукой в ту сторону, откуда явились призраки. — Видишь? Ты же тоже видишь?

Стефан пригляделся и ничего не увидел. Ровная, подстриженная трава, никаких холмиков, никаких ям или ухабов, ничего, что привлекло бы взгляд. Он уже хотел признаться, что не видит ровным счетом ничего, но его остановил крик Эмиля.

— Я вижу! В траве, да?

Карина молча кивнула.

Стефан присмотрелся. Теперь увидел и он: след. Еле заметный след примятой травы, уходящий к горизонту. Скорее всего, он продолжался и в другую сторону, потому что в точности совпадал с линией, откуда пришли Белые. И хотя след был еле заметен, совершенно очевидно, что протоптала его не одна пара ног, и, скорее всего, с давних времен.

— Тропа, — медленно сказал Стефан, обдумывая поразившую его мысль, — Это тропа. И она была и до нас. Они шли по ней всегда.

— Да... — скорее всего, да. — Карина поехала дальше. — Но это не то, что я видела.

Она проехала по дуге, соединяющей сектор примерно в девяносто градусов.

— Вот, — она показала на траву и потом на горизонт.

Теперь Стефан знал, что искать, и увидел сразу. Еще одна тропа вела из лагеря, или в лагерь — как посмотреть. Точно под прямым углом к той, которую они уже видели. Никаких сомнений — эта тропа тоже проходит через лагерь. Он прищурился и посмотрел на горизонт.

Пусто. По этой тропе пока никто не приходил. Но кто-то... кто-то же ее протоптал...

— Ты понял?

— Да...

Словно бы кто-то открыл дверь сзади него — по спине прошел ледяной сквозняк. Он покрепче прижал к себе Эмиля.

— Здесь тропы встречаются. Мы стоим на перекрестке.

***

Карина показала как раз туда, где находился Петер, но он, конечно, об этом не знал. И она тоже не знала, но если продолжить ее жест и провести прямую линию, то Петер отклонился от этой линии самое большее на пару десятков метров.

Он остановил машину, но выйти не решался. Перед ним стояла сплошная стена мрака. Чтобы понять, как высоко уходит она в небо, ему пришлось наклониться и изогнуть шею. В зеркале заднего вида, в боковых зеркалах — безупречно синее небо, а перед ним — непроницаемая стена тьмы, как будто стекло закрасили черным печным лаком.

Перед радиатором и дальше — зеленая трава. Такая же, как и везде, с той только разницей, что у нее есть предел. Двести метров, не больше. Дальше — темная стена. Нет, пожалуй, не так. Не темная стена, а стена тьмы. Именно стена тьмы, потому что, несмотря на свою гомогенность, она кажется живой, у нее есть глубина. Если бы он нажал на газ и очертя голову погнал на эту стену, не последовало бы никакого удара. Он продолжал бы ехать. Куда? Неизвестно.

А почему бы нет? Петер с трудом сдерживал желание именно так и поступить. Притяжение сгустившегося перед ним мрака было настолько велико, что он боялся выйти из машины, боялся, что его засосет этот мрак, как пылесос засасывает дохлую муху. И так у него было ощущение, что к каждому сантиметру его кожи протянулись тысячи невидимых нитей, которые неумолимо тащат его туда, в черноту.

Он уперся ногами в пол и судорожно вцепился в баранку, не отрывая глаз от сосущей тьмы. И темнота молча уставилась на него. Петеру начало казаться, что он может различить в компактном мраке какую-то структуру, нюансы. Она теплая, эта стена, влажная и мягкая. И пахнет гелем для душа. Гелем для душа и дезинфекцией.

Анетт.

Да, несомненно. У этой тьмы запах Анетт.

Петеру было семнадцать, когда он прошел отбор в юношескую сборную страны. Отец к тому времени нашел новую женщину и вскоре избил ее так, что его посадили на четыре года. До конца срока оставалось еще два, так что Петер и мама впервые за десять лет могли не оглядываться и не чувствовать его взгляд на спине.

Страх прошел быстро. Они узнали, что отца посадили, и буквально через пару дней Петер почувствовал — свободен. Возможно, еще и потому, что был убежден: отец его не догонит. Ощущение беззащитности прошло, как и не было.

Но у матери не так. Когда ей сказали, что бывшего мужа посадили, для нее это стало не столько облегчением, сколько напоминанием: он по-прежнему существует и так же опасен, как и раньше, если не опаснее. До того о бывшем муже довольно долго не было слышно, а теперь он снова стал для нее реальностью. Разъяренный колосс, который сидит в своей камере. Он думает только о мести, и волны ненависти и ярости наполняют эфир. От этой мысли она так ослабела, что вынуждена была уйти на больничный. Болезнь затянулась, и ее перевели на досрочную пенсию. Оказалось, перед злобой и страстью к насилию пространство и время бессильны.