Никто не любит Крокодила - Голубев Анатолий. Страница 30

— Каково, мистер Дюваллон, на ваш взгляд, основное качество гонщика?

Он не был остроумным журналистом, и по пятибалльной системе Цинцы, как она сама оценивала свои вопросы, начало интервью не тянуло больше чем на тройку.

«Могло быть хуже, — подумал Роже. — Американцу позволительно быть и тупее».

Роже отвечал стандартно, как уже сотни раз отвечал на этот столь же стандартный вопрос.

— По-моему, умение ездить на велосипеде, — ответил он злорадно.

Обычно за этим следовал вопрос онемевшего репортера: «Вы шутите?» — но янки лишь расхохотался.

«Самое ценное в чувстве юмора — видеть, над чем опасно смеяться…»

— Поясните, пожалуйста!

— Лишь некоторое гонщики умеют по-настоящему сидеть в седле. Большинству лишь кажется, что они это умеют делать. Я же по пальцам могу пересчитать тех, кто действительно слит с машиной. Об остальных говорить не стоит — вы сами их увидите, — они невесть с чего начинают падать в «поезде». Хорошего гонщика только катастрофа вышибает из седла.

Американец стенографировал быстро, и Роже почувствовал даже симпатию к этому янки, умевшему делать так быстро то, что другие делали мучительно долго.

— Вы планируете гонку?

Вопрос был по существу. Роже даже переглянулся с Цинцы: уж не ее ли это рук дело — подготовка американца?

— Да, это очень важно — составить перед гонкой оптимальный план. И, несмотря ни на какие превратности судьбы, следовать ему. Естественно, вносятся поправки в зависимости от неожиданностей. Если, скажем, не тянешь на общую победу, стоит переключиться на выигрыш нескольких этапов. В каждой гонке всегда предостаточно почетных призов помимо лавров победителя тура.

— А как вы относитесь к телевидению?

— С уважением. Оно способно из трех человек сделать многотысячную толпу!

— Какой вид соревнований любите больше всего?

— Дорожные многодневки. И больше всего в них я люблю желтую майку. Она говорит сама за себя. Говорит, что ты чувствуешь себя отлично, поскольку показываешь экстраформу в течение двух и более недель. Есть у нас немало мотыльков, которые шумно порхают на однодневных критериумах, но не в состоянии пройти и половину многодневки. Настоящий многодневник обладает лошадиной силой оптимиста и тормозными колодками пессимиста!

— Как вы готовитесь к сезону?

Роже присел и выглянул в проход трибун — что делается на старте?

— Еще есть время, Роже, — сказала Цинцы.

— Я не спешу. Все равно догоню на финише, — отозвался Роже. — Моя подготовка складывается из двух частей — на велосипеде и без оного. Когда я тренируюсь, совершенно забываю, что такое личная жизнь. Цинцы это может подтвердить. — Он игриво подмигнул американцу.

Но Цинцы отпарировала:

— Он имеет в виду, что у него невозможно даже взять интервью.

— Закон многодневки — спринт в любую минуту, умение штурмовать любую гору, держать скорость в отрывах и «поезде», несмотря ни на какие трудности. Готовясь к большой гонке, я планирую две-три поменьше. Скажем, этот тур. — Он покосился на Цинцы: как она проглотит эту ложь?

— Значит, «Молочная гонка» для вас почти тренировочная? — широко раскрыв глаза, выпалил американец.

— Не совсем, — смутился Роже. Он видел, что Цинцы с ехидством ждала, как будет он выкручиваться из сложившейся ситуации. — Просто надо ездить каждый день. Независимо от настроения и погоды. Особенно важно работать в условиях, близких к большому туру. Например, эта гонка и «Тур де Франс» будущего года. Здесь проверяются даже мелочи…

— Что вы называете мелочами?

— Скажем, чтобы моя машина, туфли, бандажи — все было пригнано. Помню, дал запасное седло одному салажонку. Только через три дня гонки он обнаружил, что седло для него слишком тяжелое.

— Что вы едите во время гонки? И вообще, что вы любите есть?

— Я ем все. Много салата. Стараюсь избегать тяжелой пищи. Она перегружает организм. Хорошо знаю свои витаминные потребности. Еще давно, — Роже опять покосился на Цинцы, но она отвернулась и следила за тем, как трое молодых парней прыгали в бассейн с небольшого трамплина, — один доктор составил мне список, который был акцентирован на мой низкий гемоглобиновый уровень крови. Пью железо, колю витамин B12 за три недели до гонки.

Американец сам посмотрел на часы.

— Вам надо идти. Могу ли я надеяться, что мы продолжим беседу вечером? Скажем, в баре?

— Надеяться можете… Это вам легче, чем, мне, — не надо идти сто семьдесят миль в седле…

— Счастливой дороги, Роже! — Цинцы чмокнула его в щеку. — Будь паинькой и не лезь в глупые драки.

«А что такое „глупая драка“? — думал он через полчаса, когда „поезд“ уже катился по мокрой, черной от дождя дороге. — Вот только что сияло солнце, а сейчас идет дождь. Хоть он и мелкий, но скользко. Любой отрыв может оказаться „глупой дракой“.

Роже качался за спиной Эдмонда, укрываясь от ветра и дождя. Не доходя пяти-шести мест до головки, он отваливал назад и снова втискивался в щель, которую открывал ему по очереди кто-нибудь из французов.

«На Корсику бы!…-тоскливо подумал Роже, глядя, как низкие тучи, казалось, накрывают гонку холодным одеялом.-Там сейчас тепло. Какое блаженство, что предстоит провести рождество под ласковым солнцем и лениво думать, что где-то по грязным дорогам южного полушария катят, обливаясь потом, мокрые парни. Вот в таком аду, как мы сейчас».

На горизонте, между туч, внезапно прорвалось солнце. Собственно, самого солнца не было видно. Только мощный столб солнечного света ударил в землю, подобно водопаду.

«Еще немного — и мы вырвемся из грязи. Боже, если гравийная дорога начнется под дождем, я готов сойти с гонки уже сейчас!»

Когда солнце окатило «поезд» ослепительным светом, все повеселели. Итальянцы, шедшие впереди, начали судорожно вынимать, из карманов продукты. Прожевав макароны или куски торта, которые доставали из пластмассовых пакетов, шутники, не разгибаясь, поднимали руки с белыми пузырями вверх и пускали их над головой «поезда». Пакеты попадали в лицо шедшим сзади. Те вставали из седел и, ругаясь, подбрасывали пакеты вновь, пока один из них не залетел на машину комиссара. Пластик залепил ветровое стекло, и ослепленный комиссар заметался по дороге. Ивс включил динамики:

— Каждый, кто бросит пакет, будет снят с гонки, будет снят с гонки!

Угроза подействовала. И вовремя. Гонка резко свернула с главного шоссе и понеслась по узкой дороге местного значения. Опасности в виде каменных заборов, горбатых мостиков и толстых раззебренных деревьев на поворотах подействовали на гонку, как ушат холодной воды. «Поезд» залихорадило. Стало ясно, что в любую минуту он может разорваться. Возросла скорость — никто не хотел уступать занятого места, ставшего теперь втрое дороже. Особенно для тех, кто в головке.

Роже шел десятым. Он чувствовал вокруг почти паровозное дыхание. «Поезд» поджимал, словно ощущая приближение чего-то страшного. Крокодил даже не успел подумать, что бы это могло быть, как столб пыли взвился впереди.

«Гравий! Ну держись!… Директорская машина уже пылит! Первые куски гравия на узком ремонтируемом шоссе ударили по трубкам.

«Теперь все зависит от везения!»

Роже глубоко вздохнул, как перед погружением в воду, и нырнул в пыльное облако.

Оскар еще до того, как запылила директорская машина, знал о приближении опасного участка. Когда гонка повернула на проселок, Жаки сказал:

— Через милю гравий!

— Мадлен, — Оскар откинулся назад, — закройте, пожалуйста, окно — задохнемся от пыли. А еще лучше — закройте и глаза. Сейчас начнется ад. Может быть, даже похлестче, чем Париж — Рубэ.

Платнер поднял свое стекло. Машина закружилась на виражах, взвизгивая баллонами на все голоса. Машина бельгийцев — большой зеленый «понтиак» с белой метровой единицей на багажнике — вдруг растворилась в пыли. Оскар и Жаки приникли к стеклу. Каждый высматривал свое: один — дорогу, второй — проколовшегося француза. Багажник бельгийской машины, словно «летучий голландец» то появлялся в просветах между пылевыми облаками, то исчезал вновь. Оскар определял дистанцию скорее чутьем, чем визуально. Он уже не отдавал себе отчета, что происходило вокруг.