Никто не любит Крокодила - Голубев Анатолий. Страница 65

Прежде чем потерять сознание, Роже успел прошептать: «Том, я догнал тебя…» И высокий крест, виденный им на зеленом монреальском холме, вдруг полыхнул тысячами цветных огней и потух.

Через полчаса Крокодил очнулся в белой палате госпиталя. Скорее по лицу улыбающегося врача, чем по собственному состоянию, Роже ощутил, что все, кажется, обошлось. Единственное, что он смог вспомнить, — как ворвался в солнечный поворот и солнце ослепило. Врач подробно рассказал, что произошло на финише, но все, что лежало между солнечным поворотом и белой палатой, выпало из памяти Роже напрочь.

Сотрясение, хотя и оказалось сильным, не вызвало общего шока. Придя в себя, Крокодил блаженно лежал на мягких белых простынях. Старался не двигаться — боялся, что болью отзовется какой-нибудь перелом. Огляделся. Отсутствие гипса постепенно успокоило Роже и даже жжение выше локтя левой руки — на рану наложили пару швов — не огорчило его. Он подумал о завтрашнем дне. И словно со стороны, от третьего лица, принял решение, что последний день гонки не должен проходить без него, без лидера… Крокодил уже не вспоминал своей фразы: «Том, я догнал тебя…» Встреча не состоялась. И мысль о смерти сразу же вылетела из головы. Почти вслух он начал рассуждать, как два года назад лез с разбитой рукой на Мон-Женев. Пришлось оставить «поезд» — понимал, что на спуске не сможет держать руль как следует. А с альпийским серпантином шутки плохи. Тогда было легче — лидерскую майку нес другой. В конце концов разумность победила отчаяние — он все-таки сел в амбулаторию.

В палату вошла сестра»

— К вам хотела бы пройти жена. Сможете с ней поговорить? Доктор не возражает.

Роже не ответил. Ответа и не потребовалось — на пороге палаты уже стояла Мадлен, одетая в смешно топорщившийся белый халат. Она прошла к постели, села рядом с Крокодилом и уставилась на него своими большими карими глазами. Она не сказала ни слова — лишь крупные слезы текли по бледным щекам, скатывались на воротник халата.

«А ты не бойся сказать, что у тебя на сердце. Такие слова вспыхнут пламенем, у которого любящий сможет согреть озябшие руки…» — вспомнил Роже одно из любимых выражений Цинцы.

Роже внезапно стало нестерпимо клонить в сон. А может, в забытье… Лицо Мадлен поплыло перед глазами Крокодила вперемежку с огромным монреальским крестом, безмолвной толпой вдоль трассы, согбенной спиной Цинцы… Потом движение оборвалось, Крокодил увидел каменистый склон Венту, бесформенную глыбу, покрытую британским национальным флагом, и себя, идущего рядом с Хеленкой, женой Тома, — было так странно видеть себя со стороны. За ними по грубым каменным ступеням поднимались на голый, выжженный склон какие-то разряженные люди.

До Крокодила с трудом дошло, что он присутствует на открытии памятника Тому Тейлору. И это наполнило душу невероятной жалостью к Тому и Хеленке, идущей рядом. Но когда с седой глыбы гранита сдернули флаг, Роже с изумлением уставился на золотого крокодильчика, выбитого на полированной поверхности. Странная символика не поразила его.

«Боже! Да ведь я на открытии памятника самому себе!» — хотел крикнуть он. Но крика не получилось. Лишь что-то булькало в горле, Крокодил рванулся с подушки…

Роже очнулся и сел на постели. Ласковый ночник горел на тумбочке в углу. За полузашторенным окном светофорили краски ближайшей рекламы. И от игры этих красок стена палаты выглядела огромным полиэкраном дорогого кинотеатра. Роже пошевелился. Тело слушалось. Роже попытался вспомнить, о чем они говорили с Мадлен, но не смог. Одно было ясно — нужно продержаться в гонке еще один день. Продержаться во что бы то ни стало!…

XVI Глава

ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

Утро прошло в спорах. Врачи выступали категорически против продолжения гонки, но Роже, сохранивший с первой до последней минуты спора трезвую уверенность и спокойствие, смог с помощью Оскара, убедить медиков для начала отпустить его из госпиталя. То ли сон в удобной постели, то ли желание во что бы то ни стало закончить гонку подействовали благоприятно, Роже успешно прошел через все обследования, и ему разрешили покинуть палату.

По дороге в колледж, где ночевали команды, Роже почувствовал себя так, будто родился заново. Он жадно всматривался в мелькавшие за окном дома, веселые лужайки, суету больших черных птиц над вершинами деревьев. За спиной он слышал прерывистое, взволнованное дыхание Мадлен.

— Старик Вашон звонил раз пять. Очень беспокоился…— В словах Платнера Роже уловил плохо скрытую иронию.

— Боялся, аннулируют страховку? Катастрофа случилась потому, что на финише собралось гораздо больше ротозеев, чем положено, — сказал Крокодил, убежденный, что правильно понял Платнера.

— Когда работает тотализатор, никто не знает, сколько положено зрителей. Принцип: чем больше, тем лучше! — ушел от прямого ответа Платнер. — Голландец хоть и сволочь, но что с ним? — спросил Роже.

— Хуже, чем с тобой, — ответила Мадлен. — У него перелом ключицы и сотрясение мозга.

— Господи, Мадлен, можно и без таких подробностей! — взорвался Оскар и, чтобы прекратить ненужный разговор, спросил: — А ты хорошо взвесил все, собираясь продолжать гонку? Этап хоть и один, но длинный…

— Локоть немножко болит… Царапины заживут — не первые и не последние. К сожалению…

— Боюсь другого, — перебил Оскар. — Не сказалось бы сотрясение на подъемах. Горки хоть и небольшие, да салажата ведь ошалело полезут в гору: стряхнуть Крокодила каждому лестно!

Роже пожал плечами.

— Всего не предусмотришь. Кто думал, что со мной случится такое, да еще на самой финишной черте? Пять секунд раньше — и не было бы никакой проблемы!

Странно, но даже предстоящая неминуемая встреча с Жаки его сейчас не волновала. Будто вчерашняя катастрофа списала все: и неприязнь к Жаки, и измену Мадлен, и действительно так затянувшийся роман с Цинцы. Нет, не списала, скорее сделала все это мелкой, несущественной суетой. Роже отчетливо представил себе, почему он так боялся смерти, боялся пойти за Томом, — несущественная суета была ему слишком дорога. Это вся его жизнь.

— Мы должны показаться главному врачу гонки. Без его разрешения не допустят на старт.

Оскар рассуждал деловито, для себя уже решив, что Крокодил пройдет этап, выиграет гонку и он, Оскар Платнер, тем самым выполнит свою святую менеджерскую миссию. А Роже думал о другом.

Если признаться честно, то сейчас Роже больше волновало, как встретят его гонщики. Нет, не свои, французские, а весь «поезд». В такую минуту непременно скажется настоящее отношение к нему не как к лидеру, а как к человеку. Столь странного желания еще не было в его долгой гоночной судьбе. Что это — проявление слабости или, наконец, некое философское прозрение? Роже не мог ответить себе на этот вопрос.

Командный «додж» уже влетел на широкий брусчатый двор колледжа, и сразу же десятки восторженных лиц окружили Роже. Он пожимал кому-то руки, кого-то благодарил, путая английские, французские, итальянские выражения. Его трогали, словно пытаясь убедиться, что он и впрямь живой, неуклюже, осторожно обнимали. И он счастливо щурился на солнце. Волна ласкового внимания подхватила на гребень и закачала, и он поплыл, забыв о том, что до старта осталось не больше часа.

Белое пятно медицинского халата заставило Крокодила вздрогнуть: главный врач смотрел на Роже, улыбаясь во весь рот.

— Ну-ка, ну-ка! Да ты совсем молодец! Если судить по блеску в глазах, то хоть сейчас запускай в «Тур де Франс»!

— Может, сторгуемся на допуске к последнему этапу нынешней гонки? — ответил Роже, глядя на Ричарда, не скрывавшего радости видеть Крокодила живым.

— Не исключено, что и сторгуемся… А ты твердо намерен идти последний этап?

— Конечно…

— Тогда следует срочно подать заявление комиссару и пройти медосмотр. Давай не будем терять время… Ладно, ладно! — Последние слова Ричард обратил уже к окружавшим гонщикам. — Вам еще представится возможность поболтать с Крокодилом на этапе. Если, конечно, мы его допустим.