Никто не любит Крокодила - Голубев Анатолий. Страница 71

Роже взглянул на Мадлен. Жена сидела, прикрыв глаза. На противоположной стороне салона, уставившись в иллюминатор и как бы отгородившись от них грузной спиной, застыл Жаки.

«Наша память подобна ребенку, бегающему по морскому берегу. Никогда не можешь сказать заранее, что он подберет — пустую ракушку или драгоценный камень. Вот ты, — думал Роже, глядя на бельгийца, нацепившего ковбойскую, с загнутыми кверху широкими полями белую шляпу, — ведь ты наверняка максималист — хочешь покорить весь мир! Не ведаешь, что тебе, возможно, не суждено сделать и миллионной доли задуманного. Когда-то я тоже говорил себе: или я пройду гонку лидером, или не пройду ее вовсе! Потом стал скромнее… Когда это произошло? Да, после нелепого падения на ступеньках своего дома. Поскользнулся, как старая бабка, и повредил два позвонка. Падение вышибло из седла на весь следующий сезон. Лег на операцию, имевшую лишь полшанса на успех. После короткого отдыха я преподнес всем подарочек — в первой же северной гонке ушел от „поезда“ и выиграл на финише пять минут. — Даже сейчас, спустя столько лет и вспомнив об этом случайно, Роже не мог удержаться от улыбки. — Странно, но с годами начинаешь понимать: мы любим наших соседей, если любим себя, ненавидим других, если ненавидим себя, поддерживаем других, если хотим поддержать себя, забываем о других, если плохо помним себя».

В салоне старой машины сиденья стояли просторно, и Роже спокойно устроил свои длинные ноги. Крутая спинка, правда, не откидывалась, и скоро заныла поврежденная рука. Роже скосил глаза в иллюминатор. За стеклом, насколько было видно в предвечернем розовом свете, лежал шоколадный океан — далекий, спокойный и загадочный.

Мадлен, Оскар, Жаки — все спали в самых живописных позах, словно это был не трансатлантический рейс, а обыкновенный паром где-нибудь в Па-де-Кале.

Роже встал между кресел, чтобы размять ноги. На коленях Эдмонда увидел газету, скрученную от безделья в жгут. Развернул номер. Лениво пробежал глазами раздел политических новостей, хронику и спортивные страницы. Только одна заметка остановила его внимание:

«…Когда принцесса Паола и принц Альберт покинули после выступления гонщиков брюссельский „Спортпалас“, последний раз погасли огни: трек, существовавший долгие годы и называвшийся лучшим в Европе, перестал существовать. Сейчас бульдозеры растаскивают остатки здания…»

Роже, читая, пропустил несколько абзацев.

«Причина закрытия в том, что налоги стали слишком высоки, а „звезды“ вроде Роже Дюваллона запрашивают непомерные гонорары. Так, за одну из шестидневок Крокодил получил полторы тысячи фунтов стерлингов. Футбол и телевидение окончательно доконали „Спортпалас“!!!»

Самолет просыпался неохотно, будто жил только сновидениями, а действительность не интересовала и даже пугала его обитателей. Оскар, сусликом спавший рядом, долго ворочался, пытаясь устроиться поудобнее, но, видно так и не устроившись, решил проснуться. Первое, что он сказал:

— Батюшки! Красота-то какая!…

Малиновый горизонт поражал бесконечностью и щедростью тонов. В фейерверке перваншевых красок таяла граница земли и неба.

— Никогда не видел такого фантастического света! — восхищенно произнес Оскар.

Но, как человек деловой, быстро забыл о красоте и занялся будничными делами. Он достал большой блокнот, испещренный мелкими, бегущими вкривь и вкось записями, и принялся составлять отчет.

— Каковы ближайшие планы, Оскар? — спросил Роже.

— Расскажу боссам, как вы славно воевали. Сдам финансовый отчет. Выступлю по телевидению. Потом слетаю к себе в Цюрих и пару дней займусь делами. Потом поеду на «Тур Испании». В каком качестве — еще не знаю. Возможно, туристом, — больно уж надоело вас всех ублажать!

— Не говори «вас», потому что я точно не поеду в Испанию. И вообще, Оскар, я довольно здорово устал.

— Естественно. Тебе надо отдохнуть, еще нагоняешься…

— Ну в это ты и сам не веришь. Скорее я уже отгонялся. Даже когда пытаюсь думать как молодой гонщик, мне не удается опуститься моложе тридцати…

— Опять начинаешь кукситься? Ты победитель! Что же делать салажатам, которые не пришли и в первой полусотне?

— Им легче: нечего терять. А стать бывшим Крокодилом… Я бы охотно поменял свой титул «победителя» на их годы.

— И я бы тоже… Но каждому овощу — свое время. — Он засмеялся. — Полежишь на корсиканском пляже, спокойно обмозгуешь и найдешь, что жизнь прекрасна, независимо от места, которое занимаешь в общей классификации. Чужая трава всегда зеленее, чужие цветы всегда лучше пахнут — и это делает наши лужайки хуже других. А придет зима — и что же? Наш снег такой же белый, как и чужой.

— Нет, — задумчиво возразил Роже, — наш снег темнее…

Они замолчали. Проснулась Мадлен.

— С добрым утром, заговорщики! — Она очаровательно улыбнулась обоим и начала лихорадочно, словно через несколько минут придется покидать самолет, раскладывать туалетные принадлежности.

Наблюдая за Мадлен, приводившей себя в порядок, Роже не обратил внимания на беспокойную суету членов экипажа и беззаботно спросил у одного из них, сколько осталось лететь до Амстердама, на что тот неопределенно ответил:

— Немного…

Из пилотской кабины появился командир корабля, довольно пожилой голландец. С удивлением осмотрел свой Ноев ковчег. И узнав в лицо Дюваллона, подошел к нему. Как самочувствие победителя?

Этот странный вопрос почему-то сильно насторожил Роже. Спасибо. У победителя почти всегда самочувствие лучше, чем у побежденного.

— И то верно…

Потом показалась земля. Роже рассматривал ровные квадратики крохотных наделов, каналы, набитые яхтами и катерами, маленькие европейские машины, снующие по узким дорогам, красные черепичные крыши островерхих домов, сгрудившихся в дружеском хороводе. И вот уже побежало желтое жнивье аэродромного поля, серая лента бетона — легкий удар осадил машину, и она покатилась, постукивая на швах посадочной полосы. И вдруг оглушающая тишина наступила в машине. Умолкли двигатели, смолкли голоса. Это было так непривычно, что они с Оскаром переглянулись. Из пилотской кабины показалось потное и счастливое лицо командира корабля. Убедившись, что все благополучно, он скрылся за дверью. Самолет замер в конце посадочной дорожки, а со стороны аэродромных построек с воем сирен и всполохами мигалок понеслись желтые тягачи и белоснежные машины с красными крестами, появился вновь командир корабля. Роже взял его за рукав. — Что все это значит, командир?

— Это значит, что нам крупно повезло, месье Дюваллон. Перегруженная машина съела слишком много горючего. К тому же встречный ветер… Да и моторы не новые. Горючее кончилось прямо на посадочной полосе. Чуть раньше и…— Он очаровательно улыбнулся и пошел к входной двери.

Роже откинулся на спинку кресла и, блаженно улыбаясь, зажмурился. Сказанное командиром понял только он, ибо все уже были заняты сборами к предстоящей выгрузке.

«Вот я упустил и еще одну возможность встретиться с тобой, Том. Или я не прав, что так тороплюсь к тебе? Может, ты сам дружище, поторопился? Ведь мне всего тридцать семь. И пока я могу выигрывать, не вижу, почему не должен этого делать. Мы живем особой жизнью, смысл которой в том, чтобы удачно лавировать между встречными автомобилями, выгодными контрактами, победными протоколами, удачными завалами и трагическими катастрофами. Мы умираем не только на трассах — нередко погибаем, гоняясь за самими гонками из страны в страну. Но чаще всего смерть берет нас за горло, когда перестаем выступать и ведем тихую жизнь, о которой мечтали долгие годы. Нам, очевидно, не хватает темпа, риска, нагрузок, к которым привыкли в седле. И тогда мы пытаемся возместить потерянную остроту ощущений скоростью мощных спортивных автомобилей. И тогда у каждого из нас стоит где-нибудь на обочине дороги тяжелый военный грузовик с потушенными огнями, грузовик, в который нам суждено врезаться той, последней, ночью…»