Серенада (ЛП) - Кибел Эмили. Страница 6

— Простите, — сказал он, — мы готовы усадить семью.

Ее тетя, дядя и кузены прошли за пастором, Лорелей и ее мама плелись за ними. Они прошли по центральному ряду и сели на скамьи впереди. Паства встала, когда орган заиграл гимн, но Лорелей осталась на месте, словно на ее плечи давил тяжкий груз.

Кассандра склонила и шепнула на ухо Лорелей:

— Тебе нужно встать, милая. Ты сможешь, я знаю, — ее рука сжала плечо Лорелей, потянула ее. Лорелей тихо встала, паства пела за ней, старые слова заполняли просторную церковь:

Приятным утром, когда кончится жизнь, я улечу,

Домой, на небо к Богу, я улечу.

Я улечу, Боже, я улечу утром.

Когда я умру, аллилуйя и прощай, я улечу.

Началась служба, и церковь наполнили люди, которые любили Энди Кларка. Лорелей ощутила тихую радость, увидев, сколько людей затронула его жизнь. Она узнавала многие лица вокруг них, людей, что помогли написать историю жизни отца и ее историю. Сила мамы рядом с ней, спокойствие Дженнифер, любовь друзей вокруг, что пришли напомнить, что Энди Кларк дал ей смелость идти вперед и высказывать свое мнение.

Путь к трибуне казался невыносимо долгим. Передняя часть церкви была наполнена белыми лилиями, много цветов было перед алтарем. Она ощутила мускусный аромат. В витражные окна проникал голубой свет. Лорелей добралась до трибуны, развернулась и сжала ее обеими руками.

— Я хочу поблагодарить всех вас за то, что вы пришли. Это много значит для нашей семьи, хоть я знаю, папа подумал бы, что вы сошли с ума, раз пришли сюда, а не остались дома смотреть футбол. Он сам так делал бы, сидел и бросал вещами в телевизор, — многие рассмеялись. — Вы все знали его, так что понимаете, что он жил на полную, что у него была чудесная искренняя душа, что он больше всего любил семью. Это лишь слова, но мой отец был больше, чем это. Любой, кто проводил хоть немного времени с моим отцом, был тронут его добротой, теплой улыбкой, искренностью. Мой папа любил вызывать у людей смех. Его шутки были довольно банальными, но он не уставал повторять их раз за разом. Он не понимал, почему люди решали оставаться несчастными, если могли веселиться. И он всегда давал людям проявить себя. Потому все любили проводить с ним время. С ним я всегда ощущала себя лучше, если была в плохом настроении, и он всегда проявлял во мне лучшее. Прошлая неделя была тяжелой… для всех нас. Его смерть — самое сложное, что я когда-либо испытывала, но я хотела сказать вам, как много он значил лично для меня. Он был заботливым, смешным, щедрым, сильно любил свою семью. Нам с мамой повезло, что он был в наших жизнях. Я помню все, что он делал на нас, и все время, что мы проводили вместе как семья, но я хотела рассказать вам то, что я не забуду. Когда мне было восемь, наш третий класс ставил пьесу, «Робин Гуд» в виде животных. Я была птицей. У меня было всего три фразы, но я старалась запомнить слова и изобразить попугая как можно лучше. Мое выступление потрясало, как я тогда думала. За неделю до пьесы я разогналась на качелях и упала на лодыжку, сломала ее в нескольких местах. Мне наложили гипс. Боль была ужасной, но хуже было знать, что я не смогу играть. Ночью перед выступлением папа пришел домой с мешком разноцветных перьев. Он всю ночь клеил сотни перьев к моему гипсу. Папа хотел, чтобы я выступила, почти так же сильно, как я. Он арендовал для меня инвалидное кресло, толкал его на коленях, чтобы его не видели. Я точно выглядела странно для зрителей, но мне было все равно. Он сказал мне, что я была красивой, похвалил мою игру и подарил охапку роз. Он заставил меня ощутить себя лучшей актрисой в мире.

Лорелей было больно, она вспомнила мелочи, что отец делал для нее. Как он вставал рано утром, чтобы убрать зимой снег с ее машины. Как он добавлял денег в ее кошелек, когда знал, что она собиралась на прогулку с друзьями. Кулон, что он купил ей на выпускной. Но она думала и о том, что он не увидит — свадьбу Лорелей, ее детей, ее будущее. Она убрала прядь волос за ухо и продолжила:

— Папа сказал мне, что я могу все. Он говорил: «Когда решишь что-то сделать, просто иди к этому и не оглядывайся». Я верила, что он поможет собрать осколки, если я не справлюсь, но он не давал мне сдаться, не попробовав. Он отряхивал меня, помогал встать и говорил попробовать еще раз. Когда я сказала родителям, что хочу петь, отец поддержал меня. Он хотел, чтобы я делала то, что мне нравилось, и он дал мне этот шанс. И теперь я буду петь для него, — она задыхалась на последних словах. — Я буду скучать, папа.

Она посмотрела на собравшихся. Мама сжимала челюсти, стояла прямо и напряженно, губы стали тонкой линией, ее спина едва касалась скамьи за ней. Лорелей вдруг посмотрела на женщину, что сидела одиноко на последнем ряду. Она выглядела странно знакомой, но Лорелей не знала, кем она была, или где она ее встречала. У женщины были длинные серебристые волосы с золотыми прядями, свободно собранные у шеи и на плече. Лорелей была очарована ею. Ей было за шестьдесят, но она точно была красавицей в юности. Серый жемчуг лежал на ее шее, поверх платья у нее была черная шелковая шаль, что резко контрастировала с ее бледной кожей. Лорелей не могла отвести от нее взгляда. В ней было что-то узнаваемое, но что? Женщина слабо улыбнулась Лорелей с сочувствием, прижала ладонь к груди, встала и ушла из церкви.

Лорелей заняла место с матерью, служба продолжилась. Два друга Энди сказали пару слов, и пастор произнес проповедь про воскрешение, и собравшиеся отвечали ему. Лорелей не была религиозной, но ощущала себя тут менее одинокой, окутанной теплом рядом с семьёй. Они вернулись на места, и пастор продолжил речь. Лорелей смахнула слезы, прижалась к маме, чья крепкая рука снова обвила ее плечи.

Паства встала, орган заполнил зал музыкой, низкие ноты посылали дрожь по ногам Лорелей. Два юных помощника в красно-белом одеянии, что волочилось по полу, погасили свечи и вывели процессию из церкви. Запах дыма с цветами сообщил о конце службы. В тот миг Лорелей поняла, как сильно изменилась ее жизнь. Ее заполнили воспоминания, она закрыла глаза и видела отца рядом. Она не хотела открывать глаза, ведь его лицо пропадет. Лорелей хотела видеть его улыбку, держать его за руку. Она могла ясно представить его, почти слышала его смех. Она боялась, что воспоминания растают, как все остальное. Неужели однажды она проснется и не сможет вспомнить, как он выглядел?

Лорелей и ее мама вышли с процессией в приходской зал. Лорелей не могла дышать, вырвалась из хватки мамы и вышла наружу. Прохладный туман окружал церковь. Лорелей набрала в легкие воздух, от тумана капли цеплялись к ее лицу. Она молилась, чтобы пошел дождь, чтобы тучи пролились холодными каплями, промочили ее, скрыли ее слезы. Да, дождь. Это было бы хорошо. Туман парил вокруг нее, ласкал Лорелей. Она уже не ощущала холод, туман стал теплым дыханием на ее шее. Туман кружился, и она была в центре, он развевал юбку вокруг ее колен, волосы перед ее лицом. Ее разум кружился с ним, словно она была вне тела. Она будто парила. Холодная ладонь сжала ее руку, утянула ее из транса, вернула в тело.

— Эй, — сказала Дженнифер, — что ты тут делаешь? Дождь собирается.

— Все равно, — сказала Лорелей. — Я была бы ему рада.

— Твоя мама хочет, чтобы ты вернулась.

— Нет, я не могу сейчас там быть. Мне нужен воздух.

— Ты не замерзнешь?

— Я в порядке, — сказала Лорелей. — Скажешь ей, что я зайду через минуту?

— Хорошо, — сказала Дженнифер. Она быстро обняла Лорелей и ушла в церковь.

Лорелей хотела вернуть чувство, что было до этого, когда ее подняло над миром вокруг нее, но миг был утерян. Она глубоко вдохнула и приготовилась к толпе родственников и друзей в церкви. Ее мама стояла внутри, вежливо пожимала руки, но смотрела на Лорелей, пронзала взглядом ее кожу, как лед. Лорелей с неохотой открыла дверь церкви, прошла внутрь, ее притягивал взгляд мамы. Она не хотела иметь дело с этими людьми, с их неловкими словами горя. Смерть делала людей растерянными. Зазвонил колокол церкви, и с каждым ударом воспоминания Лорелей об отце ускользали все дальше.