Потерянное сердце (ЛП) - Райан Шэри Дж.. Страница 26

— Почему ты так нервничаешь?

Я прикусываю губы и качаю головой.

— Я не нервничаю, — лгу я.

— Я знаю, что за день сегодня, ЭйДжей. Давай не сосредотачиваться на этом, ладно?

— Ладно, — соглашаюсь я, подняв руки в защитном жесте.

Во время завтрака и сборов на работу, я говорю очень мало. Я обычно говорю очень мало. Боюсь говорить слишком много. Словно застрял в этом вращающемся колесе эмоций, и с каждым днем чувствую себя чуть больше клаустрофобом. Человек, которым я был два года назад, кажется далеким воспоминанием о знакомом, которого я когда-то знал. И я спрашиваю себя, что я сделал с собой, пока пытался изо всех сил притворяться плотиной на пути водопада — того, что постоянно захлестывает этот нерушимый барьер. Эти постоянные мысли внушают страх — я боюсь утонуть посреди всего, что окружает меня.

Забираю свой обед из холодильника, хватаю пальто, целую Гэвина на прощание и безмолвно покидаю дом. Это наша рутина. Мы не ожидали, что прошлое станет такой неотъемлемой частью нашего настоящего и будущего, иначе мы бы хоть раз предположили, что когда-нибудь просто перестанем разговаривать.

В момент, когда холодный воздух касается лица, напряжение в моих плечах, груди и голове уменьшается. Дышать становится немного легче, и что-то вроде счастья накрывает меня. Я часто напоминаю себе Хантера таким, каким он был в течение многих лет после смерти Элли. Настроение в доме такое, как будто и в правду кто-то умер.

Сегодня работаем чуть дольше, чем обычно, но это дом площадью в триста квадратных метров, и деревянная отделка там нужна в каждой комнате. С тех пор как работаем только вдвоем, мы работаем каждый день. Обычно Хантер приезжает раньше, так как завозит девочек на автобусную остановку ранним утром, но сегодня его грузовика на подъездной дорожке нет. Сегодня он опаздывает. Странно.

Выпрыгиваю из грузовика и заношу инструменты внутрь, и как всегда звонит мама. Она дожидается, пока я ухожу из дома, и обязательно уделяет время, чтобы проверить, как я справляюсь. Справляюсь. Вот как она оценивает сейчас мою жизнь. Я просто справляюсь с последствиями психического заболевания.

— Привет, мам, я сейчас захожу внутрь этого гигантского ящика с...

— ЭйДжей, — говорит она резко.

— Я же не договорил, ма, — смеюсь я. Она ненавидит мои ругательства.

Я позволяю себе ругаться, когда рядом нет Гэвина, но она все еще не может это принять. Я объяснял ей, что это просто вид сублимации, но это не действует.

— Дело не в этом, — говорит она. По ее голосу я понимаю, что что-то не так.

— Все нормально? Со всеми все в порядке?

— Да, все... ну, может быть, тебе судить, — продолжает она.

— О чем ты говоришь? — ставлю ящик с инструментами у входной двери, копаясь в кармане в поисках запасного ключа. — Что случилось, мам?

Она, как правило, немного драматизирует, и я привык к ее долгим разъяснениям по поводу боли в горле у дочери Хантера или отцовской спины. Мама всегда ведет себя так, словно кто-то на смертном одре, но в ее голосе на этот раз другая интонация, и я не знаю, что это может быть.

— Сегодня утром у нас гость, — начинает она тихо.

Я смотрю на часы, проверяя время — так и есть, всего девять. Кто может прийти в гости, когда еще нет и девяти утра?

— Гость? Парень из доставки? — смеюсь я. — Мам, что происходит? Скажи уже.

— Хантер сейчас здесь. Может... можешь отложить эту работу на несколько часов?

— Что? Почему Хантер? Что, черт возьми, происходит?

— Я позвонила ему, — говорит она.

— Мам, ты начинаешь меня волновать. Может, уже расскажешь?

Слышу шорох в трубке и быстро понимаю, что телефон кому-то передают.

— ЭйДжей, — говорит Хантер, — можешь приехать ненадолго? В любом случае, мы опережаем график работы с этим домом, так что у нас есть время.

— Что происходит? — требую я ответа. — Что за шарады?

— Мы не станем обсуждать это по телефону.

Нажимаю на отбой, завершая вызов, потому что теперь злюсь я. Беру инструменты, несу в машину и еду даже быстрее, чем положено. По дороге размышляю: не могу понять, что такого важного могло случиться, что мне нужно оставить работу, или почему не могут рассказать по телефону.

Я трачу добрых двадцать минут, чтобы добраться до дома мамы и папы, и вижу на подъездной дорожке перед грузовиком Хантера белый «БМВ Х6». Мы не знаем никого с такой дорогой машиной. Это наверняка продавец или что-то в этом роде, и я не понимаю, что в этом такого важного.

Выхожу из грузовика, захлопывая за собой дверцу, и иду к входной двери.

Оказавшись внутри, направляюсь через фойе в гостиную, откуда доносятся счастливые голоса. Заворачиваю за угол, и мне требуется мгновение, чтобы сообразить, в чем дело — на кого я смотрю.

— Что... — о, о, о, Боже мой, — ух... Кэмми?

Имя кажется незнакомым, когда слетает с моего языка. Я пытался изо всех сил забыть о ней. Старался не упоминать ее имя и не спрашивать себя, что она делает, с кем она, счастлива ли и думает ли обо мне столько же, сколько я думаю о ней. Черт, она чертовски великолепна. Еще когда мы учились в школе она была красивой и сексуальной, мечта любого парня, но теперь она как какая-то богиня.

Возможно, это неподходящее описание, но я не знаю, смогу ли подобрать слова, чтобы описать, как она выглядит. Золотисто-каштановые локоны перемешаны с темно-вишневыми прядями. Губы накрашены красным, ресницы чернее черного, как и брюки, контрастирующие с кипенно-белой блузкой. Туфли на каблуке. Кэмми никогда не носила такую обувь. Но сейчас на ней туфли, в которых каблук, должно быть, не менее десяти сантиметров.

Она встает, демонстрируя совершенное подтянутое и стройное тело, и нерешительно улыбается.

— ЭйДжей, — тихо говорит она.

— Ух.

Ух, ты выглядишь на миллион баксов, а на мне рваные джинсы, белая футболка, которую надо было бросить в стирку еще на прошлой неделе, да и постричься надо было недели три назад.

— Да, я выгляжу ужасно. — Я смеюсь.

Она качает головой, и улыбка становится шире.

— Я не это собиралась сказать, — отвечает она с тихим смехом.

— Мы дадим вам двоим немного времени, чтобы наверстать упущенное, — заявляет Хантер, стаскивая маму с дивана.

Ему нужно стащить с дивана и папу, потому что тот сидит там счастливый, как поросенок в грязи, со скрещенными на груди руками, закинув ногу на ногу. Папе нравится такое. Не знаю, почему он не сидит с мамой перед телевизором дни напролет и не смотрит весь день мыльные оперы. Уж они бы восполнили его недостаток драмы.

Им троим требуется минута, чтобы убраться из комнаты, оставив Кэмми и меня стоять лицом к лицу.

— Прошло много времени, — говорю я ей.

— Вы посмотрите-ка, ты накачался, — говорит она сквозь нервный смех.

— Да, я тружусь, — шучу я, напрягая бицепс. Я дурачусь, но она прикусывает нижнюю губу. Ладно, она не должна этого делать. Пожалуйста, прекрати это. Как может одновременно казаться, что прошло много времени, и в то же время — что все случилось мгновение назад.

— Мне жаль, что я так резко все закончила, — говорит она, имея в виду наш разговор до моего отъезда в Канкун. Когда вернулся, я осознал, что совершил огромную ошибку и понял, что не готов сдаться без боя. Но не она. Кэмми больше не отвечала на мои звонки. — Я должна была, потому что иначе все было бы очень тяжело.

— Все и было очень тяжело, — говорю я ей.

Она смотрит на мою руку и поднимает ее вверх, нажимая пальцем на обручальное кольцо. Я пытаюсь игнорировать тепло ее пальцев на своей руке, но это как песня, которая напоминает вам о прошлом. Ее прикосновение возвращает мне все это.

— Теперь с тобой все в порядке, — говорит она и едва заметно улыбается.

Хочу сказать ей, что она и понятия не имеет о том, насколько я не в порядке, но сейчас не время выставлять напоказ свое грязное белье.

Она заметила, что я женат, и мысль о том, какой стала жизнь самой Кэмми, приходит мне в голову. Эгоистично бояться увидеть что-то подобное на ее пальце, но я заставляю себя посмотреть вниз и взять ее за руку — и сразу пугаюсь вида ее кольца с большим бриллиантом.