Родная страна - Голубев Глеб Николаевич. Страница 7

Ущелья заросли шиповником и облепихой. По склонам росли прямо из скал, разрывая их корнями, сосны. А на вершине одной из скал Ефремов вдруг увидел березу, и у него дух захватило от радости.

А потом снова тропа повела их вверх, на перевал, где еще лежали глубокие сугробы грязного снега. Из глубоких трещин с шумом лилась ледяная вода. В одном месте на снегу отпечатались следы широких когтистых лап. Ночью здесь прошел медведь. Спутники Ефремова, переглянувшись, забубнили молитву. Так шли они, то замерзая на перевалах, то задыхаясь от влажной духоты на горных склонах, раскаленных солнцем.

Чем дальше шли они к югу, тем больше попадалось на глаза незнакомых растений с пышной, раскидистой листвой. Ветви деревьев, словно зеленые веревки, оплетали лианы. Делалось теплее, дул в лицо влажный, пахучий ветер, долины на пути становились все шире, привольнее, а леса зеленее. На ветках качались обезьяны, визгливо кричали над головами путников, швырялись орехами.

Филипп Ефремов ночевал в лесных селениях, где люди не спали, бывало, до зари и жгли костры, громко шумели, чтобы отпугнуть от околицы тигра. Он своими глазами увидел слонов, о которых слышал еще в плену всякие небылицы. Его удивляло, что местные жители почитают священной самую обыкновенную корову, устраивают, в ее честь веселые празднества и украшают цветами кривые коровьи рога.

Видно, любопытство Ефремова, который все хотел посмотреть и вечно отставал, надоело его богомольным спутникам. На окраине столичного города Дели они бросили его, незаметно скрылись.

Растерянно бродил российский сержант в чужой шумной толпе. Язык здесь был иной, никто не понимал Ефремова. В отчаянии он начал путать русские слова с бухарскими, что уже совсем было никому не понятно. И вдруг, растолкав собравшуюся толпу, к нему подошел чернобородый человек в зеленой квадратной шапочке.

— Откуда ты? — спросил он по-русски.

Ефремов онемел от изумления, потом бросился обнимать спасителя. Он оказался купцом Симеоном, родом из Армении, бывавшим по торговым делам в Москве. Симеон привел Ефремова в свой дом, накормил досыта, долго расспрашивал о пережитых муках, а потом дал письмо к своему приятелю — священнику, который жил в городе Лакнау, и отправил туда Филиппа со знакомыми купцами.

Дорога в Лакнау шла мимо бесконечных полей, пересеченных каналами. Увязая по горло в иле, медлительные буйволы тянули по краю поля деревянные мотыги. В тени деревьев отдыхали путники в белых одеждах, пережидая полуденный зной. А по дороге, поднимая пыль, величаво шагали слоны.

На лошадях здесь ездили мало. Кто победнее, шел пешком, а богатых носили слуги в деревянных ящиках, обтянутых коврами. Это удивило Ефремова. Но купцы отвечали на его расспросы, что лошади в Индии дороги, их привозят из других стран, и дешевле иметь двадцать слуг, чем одну лошадь.

В Лакнау прибыли на пятнадцатый день. Приятель купца Симеона принял Ефремова очень тепло и пообещал вскорости отправить его с каким-нибудь кораблем в Англию. А оттуда до России уже рукой подать.

В ожидании этого счастливого часа Ефремов опять, как уже вошло в привычку, бродил по городским улицам, базарам, караван-сараям, с любопытством присматривался к чужой, своеобразной жизни. Разобраться в ней, не зная языка, было нелегко. Но прогулки эти оказались недолгими. Как-то утром пришли четыре солдата в красных мундирах и увели Ефремова в тюрьму.

В камере было сыро и холодно. На грязном полу в луже воды валялась охапка соломы. Неужели снова плен? Продержали здесь Ефремова два дня, а потом под охраной отвели к британскому коменданту города Мидлтону.

Комендант, пожилой, седеющий офицер, принял пленника поначалу радушно. Угощал ромом, говорил о своей любви к России, настойчиво, дотошно расспрашивал, какими дорогами шел Ефремов, что видел на пути. Настойчивость эта заставила Ефремова насторожиться, и он отвечал туманно, осторожно. Тогда Мидлтон грубовато сказал:

— Что вам Россия, приятель? Оставайтесь здесь, у меня на службе. Люди, знающие дороги в Бухару, нам очень нужны.

Ефремов сжал кулаки, нахмурился. Потом сказал толмачу:

— Переведи ему: в Бухаре под пытками устоял, а здесь тем более родине не изменю. Шпионом английским не стану. Прошу избавить меня от комендантской наглости. Только точно переводи все, до слова.

И, подумав, добавил:

— А за угощение спасибо.

Толмач переводил, и у Мидлтона багровело лицо. Однако он ничего не ответил, только пожал плечами и махнул рукой.

Тогда Ефремов решил припугнуть Мидлтона:

— Скажи ему, что я российский подданный и офицер. Майор, мол, по чину. И знатной фамилии, — Ефремов помолчал, думая, чьим бы родичем назвать себя, чтобы пострашнее вышло. — Скажи, графа Чернышева родственник. За меня вся Россия вступится!

То ли комендант и вправду поверил в знатные связи своего пленника, то ли просто испугался дипломатических осложнений с великой северной державой, но на следующий день Филиппа Ефремова освободили из тюрьмы. Больше того: ему даже выдали от имени коменданта охранное письмо для вручения некоему мистеру Чамберу в портовом городе Калькутте.

Прочитав письмо, мистер Чамбер не проявил большой охоты помочь Филиппу Ефремову. Но солидная взятка быстро улучшила его настроение, он стал весьма приветливым и расторопным. В два дня раздобыл билет на почтовый корабль, отправлявшийся в Англию, и скоро Филипп Ефремов уже смотрел, как берега Индии тают в океанской дымке.

Через Индийский океан плыли долго — два с лишним месяца. Чтобы скоротать время, Филипп Ефремов раздобыл у писаря побольше бумаги и стал продолжать записки о своих скитаниях.

В душной качающейся каюте ему снилась по ночам аталыкова ключница. Теперь она казалась молодой и красивой.

Вспоминалось многое: какие-то жаркие схватки в степи, пыльный двор, где палачи насильно вливали ему в рот теплый отвратительный рассол. Часто Ефремов вспоминал друзей. Приходил во сне Егор, тревожно спрашивал: «А об этом не забыл написать?» Покойные друзья продолжали с ним путь…

В воспоминаниях Ефремов словно вновь проходил через казахские степи и бухарские пески, через высокие горы и снежные перевалы.

Мешала только навалившаяся болезнь. Странствуя по трудным дорогам, держался Филипп Ефремов усилием воли, тоской по родине. А теперь все тяготы прошлого давали себя знать. Ныли старые раны, от мытья морской водой слезла вся кожа с натруженных ног.

Но он крепился и все время работал. Уже придумал и название для будущей книги: «Российского унтер-офицера Ефремова девятилетнее странствование и приключение в Бухарин, Хиве, Персии и Индии и возвращение оттуда через Англию в Россию, писанное им самим». Получалось немножко длинновато, но зато каждому захочется прочесть.

А в предисловии он решил написать так: «Не хвастовство тем, что претерпел я разные бедствия, ниже безрассудное желание прославить себя описанием испытанных мною странных случаев, побуждает меня представить краткое начертание своего похождения, но единственно то, что земли, в коих судьба определила мне страдать, и народы, которым долженствовал я раболепствовать, малознаемы единоземцами моими и другими европейцами…»