Иезуит. Сикст V (Исторические романы) - Мезаботт Эрнст. Страница 28

— Я верю тебе, Бомануар. Первый раз ты мне спас жизнь, теперь ты спасаешь мне трон и честь! Добудь мне одеяние, чтобы я мог спокойно и с полным величием въехать в Лувр.

Один из оруженосцев принес богатое одеяние кавалера, заранее приготовленное Бомануаром.

— Обождите минуту, — сказал, входя неожиданно, совершенно седой величавый старик. — Государь, узнаете вы меня?

Король пристально посмотрел на него.

— Нет, — сказал он грустно, — хотя черты немного знакомы мне.

— Я граф Виргилий де Пуа, государь, — сказал дворянин. — И я первый готов предложить жизнь свою для спасения жизни короля.

Франциск покраснел. Ему было совестно, что человек, находившийся его повелением в таком ужасном и долгом плену, отвечает на это таким великодушием!

— Граф, вы хотите упрекнуть меня! — сказал смущенно монарх.

— Сохрани Бог, государь! Я осмелился потому говорить, что предполагаю в заключении вашем здесь, в монастыре, большое преступление. Я предлагаю сейчас же арестовать и допросить этих монахов, пока они не скажут правды.

— Сын мой! — испуганно вскричал аббат.

Франциск злобно взглянул на него.

— Не вмешивайся теперь, чтобы не ухудшить свое положение, — сказал он строго. — Граф де Пуа, есть ли при вас солдаты?

— Сто дворян, государь, пришедшие во первому призыву господина де Бомануара, чтобы исполнить свой долг.

— Хорошо. Пусть половина их сопровождает нас в Лувр. Другие же пусть оберегают все выходы аббатства; связать всех монахов, конфисковать все письма и послания, которые будут найдены при них; граф де Пуа с избранными им самим дворянами останется управлять монастырем, и пусть произведет, как можно скорее, суд. Теперь господа, в дорогу!

Король с помощью де Бомануара в один миг облачился в костюм кавалера и вышел из кельи со своей свитой.

Аббат, хотя охал и протестовал, говоря о праве церкви, был взят и крепко связан теми веревками, которые остались от Франциска.

— Лошадь его величеству! — закричал Бомануар с лестницы. И, обратившись к королю, сказал. — Я должен сознаться, государь, что приготовил также и носилки, с грустью подозревая, что здоровье моего короля расшатано. Но так как благодаря Богу я вижу ваше величество крепким и здоровым, то попрошу сесть на лошадь.

— Ты мой хороший и верный слуга, Бомануар, — сказал Франциск. — Также граф де Пуа, — продолжал он, возвысив голос, — и вы все, дворяне и господа, будете вознаграждены мной по заслугам… Черт возьми! Я найду руководителей, заставляющих монахов так злодейски поступать, и тогда… палач устанет от работы!

Минуту спустя, блестящая кавалькада, состоящая из лучших дворян Франции, во главе с королем двинулась к Парижу, оставив монахов и монастырь под неусыпным надзором неподкупного графа де Пуа.

XX

Духи тьмы

В Лувре царил всеобщий траур. Между тем Генрих II, вскоре утешившись после потери отца, готовился председательствовать в большом заседании, где должны были принять весьма строгие меры против реформаторов. И в то самое время, когда старые министры Франциска, смущенные и огорченные, удалялись из дворца, где светило теперь новое солнце, эскадрон кавалеров с шумом въехал в Лувр. Караульный солдат, который, как и все другие, думал, что король умер, вскрикнул от ужаса, увидя «усопшего» вновь воскресшим и с угрюмым выражением ехавшим по площади. Как молния, распространилось это известие по дворцу и скоро дошло де Генриха.

Бессердечный принц, который, конечно же, знал, как о снотворном средстве, данном его отцу, так и о похищении из гробницы и заточении в монастырь, решил сначала сопротивляться. Он обвел взглядом своих министров, придворных, солдат и у всех на лице прочитал только страшный испуг. Генрих II, увидав это, не нашел ничего лучшего как броситься навстречу отцу, схватись его руку и поцеловать ее, крича с притворным энтузиазмом:

— Отец мой!.. Небо сжалилось над моим горем!

Но король так сурово и угрожающе взглянул на сына, что у того затряслись и руки, и ноги, и он понял, что его замыслы стали известны отцу.

— Господин великий коннетабль и мои капитан охраны, приблизьтесь ко мне, — сказал король; но заметив, что все смотрят друг на друга с недоумением, не видя ни герцога Монморанси, ни капитана охраны, он прибавил:

— Ах да, господа, позвольте представить вам и прошу признавать великого коннетабля Франции маркиза де Бомануара и капитана охраны, виконта де Пуа…

Оба дворянина, удивленные и задыхающиеся от гордости, приблизились к королю. Трепет ужаса пробежал по рядам придворных. Если король начинал наносить удары столь важным личностям, как Монморанси, то чего же могли ожидать придворные низшего ранга. Некоторые начали подумывать о бегстве и с волнением смотрели на выходные ворота Лувра, но король предупредил их желание.

— Пусть охраняют входы, — приказал Франциск вновь назначенным. — Никого не выпускать без моего позволения.

— Иду исполнить это приказание, — сказал поспешно принц Генрих.

— Оставайтесь, Генрих, — сказал холодно король. — Мое приказание исполнят коннетабль и капитан охраны. Вы слышали, господа? И знайте, что вы мне отвечаете за исполнение этого приказания. Идите!

Бомануар и Пуа поклонились с почтением и ушли. Франциск слез с лошади и направился внутрь двора. Сын и старые придворные засуетились вокруг него, но король сделал знак, и вооруженные дворяне, сопровождавшие его до сих пор, окружили монарха. С такой охраной он вновь вошел в королевские покои. Шествие это носило угрюмый и грустный характер.

Король шел молчаливый и строгий; тяжелые шаги солдат громко раздавались по залам. Что же касается министров, то они имели вид приговоренных: они бросали растерянные взгляды вокруг себя, ища хотя бы малейшую надежду на спасение.

Войдя в свой кабинет, король отослал дворян свиты, которые более не были ему нужны. Вся власть вновь сосредоточилась в руках монарха; министры готовы были задушить того, на кого указал бы пальцем Франциск.

Перейдя из своей комнаты в залу совета, король приказал пажу:

— Позвать сюда кардинала-канцлера, великого прево, герцога де Энжена и принца Генриха!

Немного спустя, все четверо, испуганные и бледные, вошли в кабинет.

Наиболее испуганным казался Генрих: он отлично знал, что главная вина ложилась на него, и тяжесть вины этой была так велика, что самое жестокое наказание могло его ожидать.

Канцлер, кардинал де Турнон, положил на стол перед королем свой портфель с бумагами.

— Уберите эти бумаги, господин кардинал! — сказал высокомерно монарх. — Я вас позвал не для того, чтобы работать с вами, как с министром, а для того, чтобы вы исполнили здесь ваши духовные обязанности.

И, бросив полный злобы взгляд на своего сына, он продолжал:

— Вы должны будете утешить в последние минуты большого преступника, который уже близок к смерти!

Генрих чувствовал, как сердце у него леденело и волосы становились дыбом, но он был солдат и переносил все молча.

— Что касается вас, великий прево, то вы должны исполнить суд. Я потому велел призвать именно вас, что ничья рука, кроме вашей, не может исполнить приговор над персоной королевской крови.

Герцог де Энжен выступил вперед. Это был молодой, красивой и благородной наружности человек, с честным, открытым взглядом.

— Государь, — сказал молодой принц с решимостью, — это для меня вы хотите заставить работать великого прево?

В тоне его слышалась гордая покорность.

— Нет, кузен, — сказал ласково король, взяв его за руку. — Напротив, я вас позвал как первого принца крови, как человека, наиболее близкого к короне, и для того чтобы вы высказали мне ваше личное мнение по поводу государственной измены.

Де Энжен нахмурился.

— Я вас понимаю, — сказал он с горячностью.

— Вы намекаете на прошлое и хотите напомнить мне, что я притеснял ваших родных… Но вам, герцог, я всегда отдавал справедливость, и мое постоянное расположение должно вам показать, что если я наносил удары вашим родным, то делал это не из ненависти к вашему дому… Во всяком случае, если я ошибся, небо жестоко наказало меня, заставив узнать в моем наследнике душегуба.