Иезуит. Сикст V (Исторические романы) - Мезаботт Эрнст. Страница 45

Также и генерал ордена, человек святой жизни, не имевший никаких связей с материальным миром (у него не было семьи), стоявший уже одной ногой в гробу, человек, который счел бы своей обязанностью ополчиться как грозной проповедью, так и всем авторитетом своей могущественной власти против каждого, кто бы решился покуситься на жизнь христианина, тем не менее совершенно хладнокровно и с чистой совестью рассуждал о насильственной смерти одного из наиболее уважаемых и праведных духовных лиц, о смерти человека, долженствующего через несколько дней быть возведенным, с согласия отцов церкви, в сан наместника Христа.

Итак, мысль о подобном преступлении, способная ужаснуть даже людей развращенных, нисколько не возмущала совести обоих иезуитов. Им удалось убедить себя, что они делали все это во славу Божию, что, следовательно, во всех их поступках не могло быть никакого преступления. Так как при этом каждый из них понимал, какую громадную пользу приносят они общему делу, то понятно, что они любили и уважали друг друга. Еузебио почитал в старике могучий ум, поднявший орден иезуитов в продолжении своего таинственного двадцатилетнего правления на недосягаемую высоту. Что же касается генерала, то он ценил в Еузебио терпеливую волю, решительность, смелость, доходившую до способности сделаться мучеником, и его обширный ум. Он с удовлетворением думал, что после его смерти орден найдет в Еузебио плечи, способные сдержать столь громадную тяжесть, как управление всем католическим миром.

Это извращение не только инстинктов, но и ума, было глубоко и искусно рассчитанным делом рук Игнатия Лойолы. Его полурелигиозные, полумистические учения, замечательно искусно составленные и сообразующиеся со способностью духа к восприятию их, представляют собой квинтэссенцию иезуитского ордена. Они служат объяснением и причиной его побед и поражений. Учения эти, распространившиеся в то время, когда невежество и суеверие царили над миром, рухнули, как только образование и знание распространились в нем. Теперь же, когда папой Львом XIII [49] возвращены все старинные права иезуитам, они снова начали действовать.

Будьте настороже, господа либералы!

XI

Змея против змеи

— Герцогиня нездорова и не может никого принять, — ответил сухим тоном мажордом Рамиро Маркуэц одному господину, одетому в полудуховную, полусветскую одежду, настойчиво желавшему видеть Анну Борджиа.

Но тот, нисколько не смущаясь этим, вынул из кармана странно вырезанной клочок бумаги и сказал, додавая его мажордому:

— Передайте ее светлости этот значок и она меня примет, если б даже у постели находился исповедник, принимающий ее последнюю исповедь.

Уверенность этого человека произвела действие на мажордома; каталонец, минуту тому назад не хотевший и слышать о передаче какого-либо поручения, поторопился исполнить требование таинственного посетителя и тотчас же доложил о нем своей госпоже.

— Потрудитесь войти. Герцогиня еще не совсем здорова, но ради того, кем вы посланы, согласна принять вас.

Легкая усмешка тронула губы незнакомца, который тем не менее пошел за каталонцем, не сделав никакого замечания.

Герцогиня ждала в кабинете, убранном в строгом стиле, на стенах его висели большие картины религиозного содержания.

Она полусидела, чтобы не сказать лежала, на диване. Ее элегантная фигура исчезала в складках широкого шелкового шлафрока, довольно эффектно оттенявшего бледное и красивое лицо выздоравливающей. Анна Борджиа только недавно оправилась после серьезной болезни. Хотя физическая болезнь ее и была в сущности пустяком, так как рана на руке затянулась очень быстро, и молодая, здоровая кровь по-прежнему стала обращаться в залеченных венах, но, кроме того, она перенесла тяжелую нравственную болезнь.

Тайны, которыми была окружена Анна Борджиа, были таковы, что невозможно было пренебречь письмом или предупреждением, откуда бы оно ни явилось. Мажордом, верный доверенный герцогини, мог бы многое порассказать об этом.

Женской гордости и самоуверенности великой грешницы была нанесена незаживающая рана, и она, действительно, думала, что не перенесет ее. Нашелся человек, который обладал ею, и мог рассказать об этом!..

Человек этот был приговорен ею к смерти и выжил. Он оскорбил и ранил ее, и разгуливал на свободе, тогда как она, внучка папы Александра и племянница Цезаря Борджиа, лежала больная и не могла отомстить ему! Эта мысль сначала глубоко потрясла девушку; потом, когда молодой организм взял верх над болезнью, она чуть не помешалась. Она бредила, и в своем бреду соединяла два имени, как бы связанные фатальным совпадением: имя убитого ею д’Арманда и имя Фаральдо, чуть не убившего ее самою. Она называла оба эти имени, рыча, как дикий зверь, потом в ужасе прятала голову под простыню: ей казалось, что она видит Карло Фаральдо, приближающегося к ней с кинжалом в руке, и затем вдруг лицо смелого венецианца, как по волшебству, превращалось в лицо д’Арманда.

Этот страх не был ей внушен раскаянием. Душа девушки была слишком порочна, чтобы на нее могло повлиять подобное чувство, которое уже само по себе есть начало духовного возрождения. Он проистекал вследствие злости, оскорбленной гордости, а также ненависти к этому человеку, знавшему все, ненавидевшему ее, и все еще жившему. Все это в высшей степени возбуждало потрясенный организм Анны Борджиа.

Рамиро Маркуэц ухаживал за ней все это время с ревнивой заботливостью матери, он не позволил ни одной из камеристок приблизиться к постели больной, так как они могли бы узнать важные тайны.

Зная характер больной, а также и мысль, наиболее ее преследующую, он не переставал повторять ей:

— Поправляйтесь скорее… Я найду его и убью!..

Это было действительно самым лучшим средством против болезни, угнетавшей герцогиню; доказательством тому служит то, что, немного дней спустя, оно победило болезнь; в настоящее время уже сама герцогиня побуждала мажордома к поискам врача.

В продолжении болезни герцогини не хотела никого принимать, исключая своей двоюродной тетки, княгини Санта Кроче, особы знатной и обладавшей истинно испанской гордостью. Когда княгиня пришла к Анне, то та сказала ей, что умирает, и привела ее в восторг чистотой и искренностью выраженных ею религиозных чувств.

Даже болезнь служила, дрожавшей за себя лицемерке, для развития ее планов и для того, чтобы составить себе репутацию!..

Она думала, что поручение, переданное ей через Рамиро Маркуэца, было очень важно или шло от очень высокого лица, а поэтому решилась впустить посланного в святилище, откуда были изгнаны и близкие родственники.

Незнакомец вошел с низким поклоном. Его зоркие глаза, быстро осмотрели все убранство комнаты и потом остановились с выражением любопытного беспокойства на лице Анны. Легкая усмешка удовольствия мелькнула на его губах.

Видимо, изящные и энергичные черты лица Анны Борджиа и ее глаза, горящие мрачным огнем, заслужили одобрение этого знатока людей.

— Итак, вы посланы?.. — спросила Анна, отвечая кивком головы на смиренный поклон незнакомца.

— Ваша светлость могли видеть по бумаге, которую я прислал вам, кем я послан, — почтительно ответил неизвестный.

— Но я хочу узнать точнее!.. — нетерпеливо ответила герцогиня. — Бумага может быть потеряна и всякий может найти ее…

— Ваша светлость позволит мне заметить, что подобное предположение не очень-то лестно для его величества короля испанского, в привычки которого, без сомнения, не входит затеривать такие важные бумаги.

— Значит, вы посланы моим дядей? — спросила герцогиня.

— Его католическое величество передал мне собственноручно это поручение, — сказал незнакомец, легко избегнув прямого ответа на вопрос.

— Но мне кажется, что мой дядя имеет обыкновение сноситься со мной через духовных лиц своего двора, когда желает сообщить что-либо важное.

— Вы правы, ваша светлость; действительно, и я принадлежу к святому ордену, хотя и недостоин этого.