Детство в солдатской шинели - Гордиенко Анатолий Алексеевич. Страница 26

За час, за два до смены они приходили на узел связи, садились к учебному столу. Нина надевала наушники, Мария Ивановна медленно выстукивала буквы.

— Одно дело на бумаге — точки, тире, другое — помнить каждую цифру и букву на слух. Помнить как бы автоматически, не раздумывать — тут же, в мгновение записать на бланке радиограммы, ибо за ней уже бежит следующая. Бывают радисты — быстрее пулемета строчат. И надо успеть, а тут еще помехи или слабый сигнал. Мы на курсах под руководством опытных радистов пели про себя буквы, чтоб легче заучить, есть специальные фразы такие. Ну-ка, слушай, что выходит: «тетя Катя», «тетя Катя» — это «ф». Есть еще «дай, дай закурить» — это цифра 7, «я на речку шла» — двойка, «баки текут» — буква «б», «идут танкисты», «и только одна» — много всякого…

В голове у Нины весь день и всю ночь роилась, жужжала морзянка, пищала комариком. Ей и сны начали сниться необыкновенные: важная, с толстой длинной косой идет к речке тетя Катя. Плавно качаются на коромысле большие ведра. И вдруг, откуда ни возьмись, навстречу ей танки — в пыли, в дыму. У переднего с лязгом открывается люк на башне, и усатый белозубый танкист, похожий на Георгия Владимировича Чернопятова, кричит: «Тетя Катя, дай закурить! Баки текут!»

Нина старалась изо всех сил, но пока получалось не ахти как. Буквы путались в голове, схватывало судорогой пальцы, сжимавшие черный, лоснящийся каштанчик ключа.

Батькова, Винницкий, Бегунов были едины в том, что Нине надо ходить в школу. Мария Ивановна как-то съездила в Москву, привезла из дому тетрадки, пенал, перья, чернильницу-непроливайку, несколько учебников, а главное — пионерский галстук.

— Я заходила в школу, здесь, в поселке, договорилась обо всем, тебя берут в шестой класс, Нина. С командованием согласовано, Бегунов так и сказал: война войной, а Нине надо учиться. И учиться хорошо — на тебя все в классе будут смотреть по-особому. «Четверки» и «пятерки» — вот твои пули по немцам.

Нина подшила свежий подворотничок и белые полоски на манжеты гимнастерки, сложила книги и тетради в старенькую летную планшетку, подаренную по такому случаю Винницким, и отправилась в школу.

На первых порах Нине удавалось казаться солидной, немногословной. Еще бы, она не раз слыхала, как хвастались мальчишки ее класса перед шестым «б»:

— А у нас военная девочка!

Щеки у Нины расцветали, она еще прилежнее склонялась над тетрадкой. Записки от мальчишек сыпались к ней и на переменке, и на уроках. Нина была невозмутима, все внимание — учебе.

— Мое сердце отдано авиации, — говорила многозначительно Нина осмелевшим мальчишкам, звавшим ее после уроков то на каток, то в кино. Еще выше поднялся ее авторитет, когда в школьной большой стенгазете появились стихи Нины Чкаловой:

Рядом Нина нарисовала красную конницу, летящую подобно урагану. Пионервожатая, директор школы похвалили Нину, ребята выбрали ее в редколлегию.

Нина всегда училась только отлично, но сейчас ей было трудно. Иногда она приходила в школу после ночного дежурства, бывало, что не успевала сделать домашнее задание. Своим ребятам, даже учителям, даже тетке — к ней она забегала несколько раз — Нина не рассказывала, чем занимается на аэродроме, — так ей приказал Бегунов. Вначале Нине хотелось научить ребят азбуке Морзе, организовать кружок, но Мария Ивановна рассудила по-иному:

— Спешить не надо. Вот когда сама все изучишь, сдашь экзамен на радиста, тогда посмотрим.

Нина вздохнула, надела наушники, стала передавать учебную радиограмму: «Капитану Чернопятову. Я — „Чайка“, как слышите меня, как слышите? Я на речку шла, я на речку шла. Почему не заходите на узел связи? В далекий край товарищ улетает. Почему вы забыли меня, товарищ Слепов? Скорее бы лето. Будем купаться снова. Капитан, капитан, улыбнитесь». Слова складывались сами собой, Нина увлеклась и не заметила, как вторые, контрольные, наушники взяла Мария Ивановна, послушала, усмехнулась и незаметно сняла.

Радиограммы, которые шли в эфир, представляли собой пятизначные колонки цифр или букв, и радисты никогда не знали, что они передают или принимают. Приняв радиограмму, радист отдавал ее шифровальщику, тот быстро находил код и тут же переводил.

Радиограмму немедленно передавали дежурному по связи в штаб.

Однажды на узел связи зашла Гризодубова:

— Ну как, получается?

— Пока не очень, товарищ подполковник, — виновато сказала Нина, поднимаясь с табуретки, но рука Гризодубовой усадила ее на место.

— Молодец, что правду говоришь. Так держать и впредь. Можешь звать меня Валентиной Степановной, — сказала она, улыбнувшись. — Терпение и труд все перетрут. Желаю успеха, чижик, — шепнула она, наклонясь и поправляя на Нине пионерский галстук.

…Нина уже вторую неделю рылась в клубной библиотеке, но кроме статьи о рекордном полете экипажа Гризодубовой на аэроплане «Родина» ничего не нашла. Похожую статью читал в «Известиях» сентябрьским вечером 1938 года отец, усадив, как обычно, Нину к себе на колени.

Отважные летчицы Полина Осипенко, Мария Раскова и командир экипажа Валентина Гризодубова совершили перелет небывалой дальности: Москва — Дальний Восток, пробыв в небе двадцать шесть часов и пролетев без малого шесть тысяч километров. Летчицы доказали, что могут летать не хуже мужчин, что и они обладают волей, смелостью и уменьем. За мужество и высокое мастерство всем троим было присвоено звание Героя Советского Союза. Нина отчетливо помнила фотографию в газете: три подруги стоят, обнявшись, перед самолетом, три первые женщины-героини.

Кто тогда не знал имен Валерия Чкалова и Валентины Гризодубовой! Эти два имени гремели над нашей молодой страной, как радостный весенний гром. Тысячи мальчишек и девчонок восторгались ими, хотели походить на них, мечтали стать летчиками.

Для Нины будущее было ясным — она будет художником, и поэтому перелет экипажа Гризодубовой стал для нее темой очередной картины. Приветливо сияют в ночном небе звезды, сережкой висит месяц, а под ним распростер крылья серебристый самолет. Внизу земля, светлячки городов, справа на картине ночь светлеет и вот-вот первые лучи солнца вырвутся из-за края земли.

Батькова, узнав, что Нина всерьез интересуется биографией Гризодубовой, направила ее к инженеру полка Милованову, старому летчику, летавшему еще до революции на первых русских самолетах.

— Я много слыхал о ее отце Степане Васильевиче, — Милованов повел разговор с Ниной как с равной. — Был он толковым авиаконструктором, хотя при царе этого не понимали, не оценили его таланта. Да, многим тогда ходу не было, уж я знаю. Самородок он был, самоучка, сам до всего дошел, своим умом постиг. Мотор сам сделал! Понимаешь? Вот и наша Матушка вся в него. Конечно, это отец передал ей любовь к крыльям. От него и характер — пробивная, смелая, перед начальством высоким не выслуживается, своих в обиду не даст никогда. Но крута бывает, уж если расхлябанность или трусость увидит — держись.

— Не все же могут быть смельчаками, — прошептала Нина.

— Это ты брось, милая, в мужчине всегда ценили наперед всего отвагу.

— Так то в мужчине.

— Военную форму надел — значит, воин ты, значит, обязан быть смелым — и точка. Есть у нас тут один летчик, не буду его называть, тоже, как все мы, из гражданской авиации, полетел он на бомбежку, попал под зенитный огонь. То ли прожектора его ослепили, то ли тряхнуло взрывом снаряда, стал бояться. В кабину садится — дрожит как заяц, а сам, между прочим, богатырь, здоровяк. Матушка с ним разговоры вела и так и эдак. Могла бы отчислить — нет, возится. Наконец, села сама к нему в самолет, его рядом посадила на место второго пилота. Полетели они, вдруг снова прожектора, как осьминоги, опутали их своими щупальцами, вокруг рвутся зенитные снаряды, а Матушка улыбается, песню запела. Воспитывать собственным примером — это, брат, не каждый может. А Валентина Степановна может! За это летчики и любят ее как родную, Матушкой зовут. Однажды при бомбежке набросились на самолет Гризодубовой несколько немецких истребителей, летчики — к ней, заслонили собой, ударили из турельных пулеметов, отогнали фашистов. В корень глядел тот, кто назначил ее командиром полка. Где такое было — женщина командует тысячей мужчин! Да еще как командует! Мы в июне сорок второго только сформировались, только начали, а уж сколько сделали. А сколько сделаем!