Вторжение. Смерть ночи - Марсден Джон. Страница 17

— Вопрос серьёзный...

Ли обвёл пальцем мой пупок, потом его ладонь поползла выше. Моя кожа сразу загоралась там, где он ко мне прикасался, хотя всё остальное было по-прежнему холодным. Наконец Ли заговорил очень медленно:

— Ты мне нравишься со всеми недостатками, Элли, и я думаю, что это любовь.

Сначала я немножко рассердилась, подумав обо всех недостатках Ли: о его раздражающем молчании, перепадах настроения, о его одержимости местью... Но я ведь понимала, что и у меня недостатков хватает: я чересчур склонна командовать, порой бестактна, слишком сурова к другим. И тут до меня дошло, какой большой комплимент сделал мне Ли, какие серьёзные слова произнёс.

Да, он прав, существует большая разница между тем, что ты чувствуешь до того, как узнаешь человека ближе, и тем, что происходит потом. Со мной случались приступы влюблённости, которые я принимала за любовь, такое бывает: увидишь кого-то невероятно красивого и привлекательного — и кажется, готов следовать за этим человеком до конца жизни, просто любоваться им. Но такая влюблённость ничего не значит. Это то же самое, что заявления школьников о «безумной любви» к какой-то кинозвезде или рок-певцу. Это не любовь. А Ли говорил о чувствах огромных, как окружавшие нас горы. И на мгновение в моём сознании приоткрылся новый мир — мир, где я была взрослой, много работала, вела за собой людей как руководитель... И с немалым потрясением поняла, что думаю о материнстве! Забыть немедленно! Это не то, что нужно.

Я выпрямилась и отвела руку Ли от своей груди.

— Что-то не так? — спросил он.

— Я не хочу, чтобы всё зашло слишком далеко.

— Нет, хочешь.

— Ли! Не смей мне объяснять, чего я хочу!

Он засмеялся в ответ:

— Ну, если ты не понимаешь, что это такое, я могу объяснить.

— Ну надо же!

— То есть ты знаешь, что это такое?

— Да уж конечно!

— Ладно, тогда начинай, — кивнул Ли.

— О чём ты?

— Если точно знаешь, что именно чувствуешь, вперёд — расскажи мне! Дождаться не могу, так хочется узнать.

— Ох, Ли. Ты меня просто бесишь! Ладно, что я чувствую? Ну... Ага... Э-э-э... Ладно, поймал. Я себя чувствую растерянной.

— Вот видишь! Я прав! Ты не осознаешь собственные чувства.

— Осознаю! Я чувствую себя растерянной, как только что тебе и сказала.

— Но растерянность — это не чувство.

— Нет, чувство!

— Элли, опять ты за старые фокусы! — Ли снова прижал меня к себе. — Слишком много мыслей, маловато чувств.

Он крепко поцеловал меня, и целовал долго, пока я не ответила ему с такой же энергией. Потом поцелуи стали мягче, но всё равно это было приятно. Однако меня по-прежнему беспокоило другое. Поэтому, когда мы прервались, чтобы отдышаться, и Ли ткнулся носом в моё плечо, я вновь завела разговор:

— Ли, ты меня целуешь, чтобы заставить молчать, но я же всерьёз, я действительно тревожусь о нас, о тебе и обо мне. Я не знаю, что будет дальше, к чему мы придём. И не надо говорить глупости вроде «никто не может предвидеть будущее». Скажи мне что-нибудь такое, чего я сама не знаю.

— А что ещё я могу сказать? Будущее... Я не знаю, что такое будущее. Это ведь чистый лист бумаги, и мы чертим на нём какие-то линии, но иногда что-то мешает нашей руке, и линии получаются не такими, как мы хотели.

Ли произнёс это задумчиво, глядя на шатёр ветвей над нами, но на меня его слова произвели большое впечатление.

— Ты до этого только что додумался?

— Более или менее. Раньше я об этом думал, но немного иначе. Но в любом случае так оно и есть.

— Ну... да, наверное. Но здесь, в Аду, мы по большей части рисуем те линии, какие хотим... Теперь нам это удаётся лучше, чем прежде. Вокруг нет взрослых, которые удерживали бы наши руки.

— Нет, но у нас есть собственные мысли, способные делать то же самое. И то, как мы тут держимся, это доказывает. Могу поспорить, очень многие ждали бы от нас, что мы займёмся сексом, или увлечёмся наркотиками, или начнём объедаться шоколадом, но мы ведь держимся. Пока что.

— Вот как? Что бы это значило?

— Ты знаешь.

— А ты что имеешь в виду — секс, колёса или шоколад?

— Ну, я знаю, что именно для меня имеет самое большое значение, и это уж точно не шоколад.

— Ты думаешь, мы должны этим заняться?

— Этим? — поддразнил меня Ли. — Что такое «это»?

— Ты знаешь.

— Да, думаю, должны.

— Я так и знала, — вздохнула я.

Но вообще-то, я не поняла, говорит Ли всерьёз или шутит.

— И тебе тоже этого хочется.

— Иногда хочется, — признала я, слегка краснея.

— И на самом деле мы говорим именно об этом, ведь так?

— Может быть... — Я снова вздохнула и отвела упавшие на лицо волосы. — Слушай, Ли... — заговорила я, внезапно поворачиваясь к нему и хватая его за рубашку. — Иногда мне этого так хочется, что кажется, я вот-вот лопну!

— А как ты думаешь, Гомер и Фай уже этим занялись?

— He-а... Фай мне сказала бы.

— Девочки вообще очень смешные, рассказывают друг другу такое!

— А ребята не рассказывают? Ну, это ты зря. Давай передохнем.

— Как бы то ни было, после того как Фай прочитала всё, что ты о них с Гомером написала, она может и не поделиться с тобой.

— После того что я о них написала, они вообще друг друга не касаются.

— Да, они ведут себя забавно. Эй, погоди-ка, а ты что, собираешься записать и этот разговор?

— Если и запишу, никому не стану показывать.

— Да уж, лучше не показывать. Ладно. — Ли взял мою руку и начал её поглаживать. — Итак, в чём суть, Элли? Что происходит? Почему мы вообще вот так разговариваем?

— Я не знаю. Я просто до безумия тревожусь обо всём... Например, иногда я думаю, что мы с тобой вместе потому, что никого больше рядом нет. Если бы мы по-прежнему учились в школе и не случилось никакого вторжения, вряд ли мы подружились бы. То есть получается, что так и должно было случиться? Или это мог быть один из тех лёгких летних романов, которые часто показывают в американском кино, — всё это кажется не совсем реальным и очень быстро заканчивается.

Ли хотел что-то сказать, но я его остановила:

— Ладно, я знаю, ты собираешься сказать, что я слишком много думаю. Это так. Но возможно, я просто ухожу от серьёзной темы. А серьёзная тема... ну, это вроде того, что ты говорил. Мы уже некоторое время вместе, и нам хорошо вдвоём. Но во мне есть что-то...

желание идти дальше, и я не имею в виду физическую сторону, хотя и её тоже... — Я впервые подумала: а что же это может быть? — Думаю, это имеет отношение к тому, что с нами произошло. Вторжение, и то, что мы здесь, и то, что мы, выбираясь отсюда, устраиваем взрывы, убиваем людей... Я будто спрашиваю себя: теперь вся наша жизнь будет такой? Мы будем сидеть здесь, и только? Каждые несколько дней устраивать вылазки, убивая по паре-тройке солдат? Если это всё, что может предложить нам жизнь на следующие лет пятьдесят, плевать мне на это! Я хочу двигаться вперёд, и не важно, что вокруг происходит! А с тех пор, как мы забрались сюда, мы не сделали ни шагу вперёд. Мы ничего не создали, разве что загон для куриц. Мы ничему не научились. Мы не сделали ничего хорошего!

— Мне кажется, мы многому научились.

— Да, наука выживания. Но я не о таком обучении. Я имею в виду нечто само по себе бесполезное и всё равно прекрасное, если ты понимаешь, о чём я. Ну, названия созвездий, например, и то, как они выглядят в небе. Росписи Микеланджело в Сикстинской капелле и то, как он их делал, лёжа на спине, а краска капала ему в глаза... Математика... положим, последовательность Фибоначчи... [6] или японская чайная церемония, или названия французских железнодорожных станций. Вот о чём я говорю. Неужели непонятно?

— Думаю, понятно. Ты хочешь сказать, что если мы потеряем всё это, то в любом случае проиграем, и не важно, что ещё произойдёт, не важно, какие военные победы мы одержим.

— Именно так. Ты понял! Мы должны делать то, что говорит «да», а не только то, что говорит «нет». Сажать овощи — это хорошо. Но мы должны посадить и цветы тоже! Отшельник это понимал. Именно поэтому он тут посадил розы, а когда строил мост, то не просто перебросил через ручей несколько брёвен. Он сделал нечто прекрасное, и оно проживёт сотни лет. Мы должны создавать что-нибудь и думать о будущем. Оставить что-то после себя, для других. Да! Жизненные правила!