Когда крепости не сдаются - Голубов Сергей Николаевич. Страница 121
— Офицерский дух в тебе…
Карбышев слегка менялся в лице, как будто застигнутый врасплох на чем-то неладном. Но тут же спохватывался и сам переходил в наступление.
— Есть во мне офицерский дух, не спорю. Но служит он Красной Армии. И пора бы тебе, комиссар…
— Неужто пора? А я и не ведал. Коли пройдут саперы по-твоему, лишнюю рюмку ставлю!
Лабунский после Севастополя был нездоров: пил. Но перед самым парадом выяснилось, что командовать инженерными частями все-таки будет он. Юханцев сердился: «Орел… С зубами родился… Мы еще только собираемся по лишней рюмке, а он уже почем зря хлещет». Однако на параде Лабунский выглядел действительно орлом. Команды подавал оглушительно ревучим голосом и ел Фрунзе вытаращенными мутными глазами. Он не готовил войск к параду. А ставку между тем делал на парад. Именно здесь собирался он убедить Фрунзе в своей незаменимости. И пошатнувшееся положение свое именно здесь укрепить. План был разработан. Это был очень хитроумный и в то же время чрезвычайно простой в исполнении план. Для успеха требовалось только заранее кое в чем условиться с одним-двумя командирами из назначенных к выводу на парад специальных рот. Лабунский не сомневался в удаче. Юханцев ровно ничего не знал, но что-то предчувствовал. «Печень у него черная, подлец он. Конечно, и Михаил Васильевич его насквозь видит. Но за один лишь печеночный цвет гнать не хочет. Фактов, фактов мало… Эх!»
Когда Фрунзе шел по фронту телефонной роты, Лабунский просипел:
— Добился, товарищ командующий, от командиров рот, — знают сполна имя и фамилию каждого своего бойца… Да еще и семьи точный адрес… Прикажете проверить?
Фрунзе посмотрел на него с удивлением.
— Неужели? Очень хорошо!
Лабунский рявкнул:
— Товарищ комроты! Фамилия вот этого бойца?
— Иванов!
— А имя?
— Семен Григорьевич!
— Где семья его проживает?
— В Вышнем Волочке!
— Благодарю, товарищ комроты!
— Рад стараться, товарищ…
Фрунзе стоял бледный. Глаза его не искрились и не сияли, как обычно, бодрым светом благожелательности, — они сверкали темным гневом.
— Аркадий Васильевич, командир роты вас обманул!
— Почему, товарищ командующий?
— Я знаю этого красноармейца. Он не Иванов…
Обойдя инженерные части, Фрунзе вернулся к телефонной роте и, войдя в строй, остановился перед румяным, круглолицым бойцом. В голове бойца ураганом крутились мысли. Главную из них он обращал к Лабунскому: «Вдругорядь не хвастай, коноплястый! Счастье не батрак — за. вихор не притянешь!»
— Как вас зовут? — спросил Фрунзе. — Я забыл.
— Якимах, товарищ командующий!
— А имя?
— Петр Филиппович! Я из…
— Знаю. Вы из села Строгановки.
— Так точно, товарищ командующий! — радостно крикнул Якимах, — из Строгановки, Таврической губернии…
— Отец жив?
— Живой. Мама померла.
— Когда?
— В сентябре год будет.
— Жаль!
Якимах молчал, грустный. Но радость превозмогала.
— Теперь вы видите, что командир роты вас обманул? — обратился Фрунзе к Лабунскому.
— Вижу.
— Что же это такое?
Лабунский смотрел прямо в лицо своему крушению. Спасти его могла только наглость. И он попробовал.
— Командир телефонной роты Елочкин откомандирован в окружную школу. Его замещает новый человек…
— Елочкин… Я знаю и Елочкина. Да, он не пошел бы на такой… обман, А этот…
Фрунзе взглянул на командира роты. Тот стоял с убитым видом и опущенной головой.
— Этот…
— Разрешите, товарищ командующий, объявить командиру роты благодарность в приказе? — неожиданно сказал Лабунский.
— За что?
— За находчивость! Мол-лодец!!!
— Не сметь! — крикнул Фрунзе, отвернулся и пошел от роты.
Вот теперь уже все пропало. Лабунский хорошо знал: Фрунзе мог извинить любую ошибку, но обмана не прощал никогда. Много раз приходилось наблюдать Лабунскому, как Фрунзе старался победить в себе неприязненное чувство к обманщику, замять память об обмане, затушевать след лжи; но простить он не мог. И в конце концов это становилось ясно как самому Фрунзе, так и обманщику, и даже посторонним наблюдателям, — настолько ясно, что для виновного оставался лишь один выход — уйти. Вероятно, и для Лабунского теперь не было иного пути.
Однако незадачи смотрового дня на этом не кончились…
Бледный солнечный свет все скупее и скупее проливался сквозь матовое небо. На снегу кое-где густовато ложились отблески ртутного цвета. Через площадь тянулись парки и обозы. Фрунзе обратил внимание на ездового в удивительно грязной шинели, не только без хлястика на спине, но даже и без пуговиц, на которых должен был бы держаться хлястик. Капот, а не шинель…
Фрунзе остановил повозку.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте! — отвечал ездовой.
— Вы меня знаете?
— Говорили нам…
— Значит, знаете, что я командующий?
— Знаю.
— А почему же вы в таком виде? Ведь если у вас дома оторвется от полушубка пуговица, вы ее пришьете?
— Жена, мать пришьет.
— А здесь, на службе, почему не так?
— Да здесь-то зачем? Сносил шинель — другую дадут!
— Вон оно что!
— Дур-рак! — в ярости прохрипел Лабунский.
— Молчать! — крикнул Фрунзе.
Осенью в Харькове происходил съезд высшего комсостава военно-учебных заведений Украины и Крыма. В день закрытия съезда Фрунзе сказал Карбышеву:
— Завтра в десять собирается постоянное совещание при мне. Не забудьте.
В состав постоянного совещания при командующем входили начальник штаба войск Украины, начальник воздушного флота, инспектора артиллерии, кавалерии и пехоты, начальник инженеров. Не ошибся ли Фрунзе?
— Я не член совещания, товарищ командующий, — сказал Карбышев.
— Вы еще не знаете? Лабунского я отпустил на четыре стороны. И подписал приказ о вашем назначении…
Глава двадцать шестая
Живя в Харькове, Фрунзе бывал чрезвычайно занят. Штаб, Совнарком, постоянное совещание при командующем, редакционный совет, общество ревнителей военных знаний, военно-научные кружки, съезды командного и комиссарского состава, смотры и парады — все это сплеталось в густой хоровод сплошной занятости, в то, что называется — «ни отдыха, ни срока». И только во время изредка предпринимавшихся Фрунзе объездов округа доводилось ему несколько передохнуть между делом. В таких поездках командующего всегда сопровождали начальники и комиссары управлений. Поздней осенью двадцать второго года и Карбышев с Юханцевым оказались в числе сопровождавших. Незадолго до того Фрунзе подписал приказ о назначении Котовского комкором второго кавалерийского. Корпус состоял из двух дивизий — девятой Крымской и третьей Бессарабской. Части корпуса размещались в Бердичеве, Гайсине, Тульчине; штаб — в Умани, О втором кавкорпусе и о его командире рассказывали чудеса. Фрунзе хотел видеть эти чудеса своими глазами. Ехали на Полтаву, Лубны, по разваливающемуся днепровскому мосту на Черкассы и через Христиновку на Умань. Гвоздем путешествия считалась Умань…
Было почти светло, но вагон еще спал, — так по крайней мере показалось Юханцеву, когда он открыл глаза. За окном струились потоки бледной утренней мути, с которой обычно начинаются поздние ноябрьские дни. Вагон подпрыгивал и трясся. Юханцев встал, расправил пятерней спутавшиеся волосы и, распахнув дверь купе, вышел в коридор. Э, нет, он проснулся не первый… Посредине коридора, без гимнастерки, с полотенцем на плечах, стоял Карбышев, широко расставив на живом, как корабельная палуба, полу свои тонкие, мускулистые ноги в черных галифе. В первую минуту Юханцев разглядел лишь напряженную позу Карбышева, — он видел его со спины, — и ужасно удивился. Но как только удивился, тут же все и понял. Карбышев необыкновенно ловко и быстро проходил длинной острой бритвой по своим густо намыленным щекам. Зеркала у него не было, он брился «наизусть».
— Да как же это ты?
Карбышев усмехнулся, роняя мыльную пену с лица на пол и притирая ее ногой.