Когда крепости не сдаются - Голубов Сергей Николаевич. Страница 63

Ум Карбышева был так устроен, что в самой запутанной связи явлений ему удавалось разыскать ясное начало их внутреннего смысла. Уловив тенденцию в развитии частностей, он устанавливал систему общего движения, выводил правило, определял закономерность. Мысль Карбышева владела редкой способностью объяснять сложное при помощи простого, усматривать легкое в трудном, постигать целое через его элементы, а идею — через факт. Вглядываясь, вдумываясь, стараясь понять и сделать понятным, Карбышев ни на минуту не прекращал этой глубокой мыслительной работы. Живая любовь к делу и острая заинтересованность в происходящем заставляли его немедленно отзываться на каждое наблюдение, на всякий опыт и на любой вопрос. Чем дальше, тем отзывчивость становилась шире, и тем больше людей начинало знать о ней.

Под Черновицами к Карбышеву явился Юханцев. Служа в инженерных войсках, Юханцев не переставал чувствовать себя тонким мастером по сверлению и заточке орудийных стволов. И отсюда возникало в нем не вполне серьезное отношение к примитивной и бедной технике, с помощью которой решались на войне почти все практические саперные задачи. Особенно поразил Юханцева один недавний случай. Надо было переправить пушки через речку. Как ни казалась речонка узка, а для наводки через нее моста все-таки не было ни времени, ни материала. Юханцев смекнул: выкопать телеграфные столбы, укрепить на обоих берегах и, сладив из них подобие качелей, перебросить на качелях пушки через русло. Так и сделали: вышло отлично. Но Юханцев недоумевал: «Да где же тут военное инженерство? Одна простота…» К Карбышеву он пришел по другому поводу, но с тем же недоумением.

— Солдат я недавний. Дозвольте, господин полковник, с вопросом не по команде?

— Спрашивайте.

— Рвем мосты до самых малых пролетов, поворотные круги на станциях, — слов нет, надо. А когда велят весь жилой поселок при станции спалить, неужто и такое по науке военного инженерства полагается?

— Кто велел?

— Поручик Батуев.

— Поручик ошибся. Начали жечь?

— До вас не начинали.

Вопрос был серьезный. Офицеры и генералы винили в провале июньского наступления большевиков, а солдаты — генералов и офицеров. То, о чем спрашивал Юханцев, было прямым следствием провала. Спрашивал большевик. Отвечал офицер.

— Распоряжение поручика я отменяю, — сказал Карбышев, — а насчет «военного инженерства» дело обстоит не так уж до смешного просто, как вы, Юханцев, полагаете…

И он пустился объяснять, в чем военно-инженерный смысл разрушения и почему необходимы в этом деле расчет, система и дисциплина. При широком маневрировании, при быстрых отходах с разрушением приходится спешить. И поэтому уничтожать то, чем продвижение противника все равно затруднить невозможно, и не трогать того, что может ему пригодиться, значит попусту тратить силы. Например, сжечь жилой дом при железнодорожной станции, а водокачку оставить в целости — нелепо…

— Спасибо, господин полковник, — серьезно сказал Юханцев, — стало быть, и простота бывает научная, и науку к простоте склонить можно.

У Черновиц оторвались от топких берегов Прута и потянулись к Днестру по лесистым и холмистым долинам, уже видевшим, как два года назад отходили здесь русские войска. Остатки окопов, кое-как отрытых в то тяжкое лето, то и дело попадались под глаз. Но эти старые позиции были теперь в самом запущенном состоянии. Во многих местах они поросли высоченной рожью. Обстрел был стеснен, и войска, не задерживаясь, шли мимо забытых окопов по болотным низинам, через речки и запруды, сквозь густые перелески, — все дальше и дальше, все ближе подходя к российской границе. И в России уже было слышно, как армия кричит: «Вся власть Советам!»

Начальство кипятилось, приказывая остановиться, занять позиции и укреплять их для упорной обороны. Заусайлов охрип.

— Стой! Ни с места! Занимай окопы!

Солдаты ухом не вели.

— Не очень шумите, господин полковник! Разве это позиция? Канавка… И что за укрытие, коли кольев всего два ряда?

— Братцы! Работать надо!

— Ах, ты!..

И весь сказ. Полк шел на восток…

Темная улица села имела какой-то оцепенело-испуганный вид. Но не в безлюдье было тут дело. Так именно выглядят города и деревни после того, как через них пройдет много, очень много войск. Утром, когда рассвело, стало видно, что накануне в селе и вокруг него стояла большая кавалерийская часть. Как и везде, на местах кавалерийских стоянок, трава была выщипана, вытоптана, прибита к земле. Повсюду — солома, зерна овса, ячменя, обрывки веревок… Ветер поднимал и разбрасывал пепел потухших костров. Светлое и чистое, спокойное летнее утро с грустным удивлением смотрело на это поругание мирной красоты, еще недавно здесь царствовавшей в природе. Итак, где вчера стояла конница, сегодня остановилась пехота. Идти на восток еще дальше пехота уже не могла. Главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Корнилов только что приказал расстреливать отходящие с позиций части, а Керенский восстановил смертную казнь на фронтах…

Между Прутом и Днестром, по линии деревень Онут — Топороуцы — Боян, сохранилась от пятнадцатого года отлично укрепленная полоса. В семи верстах за ней имелась вторая, такая же. И, наконец, в глубоком тылу, почти у границы — множество полос, полузаконченных постройкой. Отход между Прутом и Днестром совершался беспорядочно. Противник сильно напирал на правый фланг отступавших войск, громил его из тяжелых пушек и обстреливал химическими снарядами. Фланг быстро подавался назад. А левый фланг, наоборот, отходил медленно, держа связь с еле подвигавшимися в горах карпатскими частями. И поэтому получилось так, что, когда правофланговые корпуса вышли в район старых укреплений, направленна их боевого фронта пришлось под углом к наличным позициям. Выравнять фронт по наличным позициям было нельзя: это значило бы оторваться от соседа слева и повиснуть в воздухе. Между тем правофланговый корпус уже отдал без боя несколько укрепленных полос, а его соседи слева еще не подошли и к первой полосе. Естественно, что как только армия остановилась, возникла неотложная необходимость тотчас приступить к возведению новой укрепленной полосы по линии Боян — Ракитно — Рашков, а за ней — второй, с отсеками между обеими. Считаться с тем, что вся эта местность уже была изрезана окопами, не приходилось. Карбышев принял участок от Новоселиц до Раранче — Слободзия — Недобоуцы. Все это были цветущие, очень зеленые, тенистые, длинные села. Участок Карбышева выходил за левое крыло Юго-Западного фронта и оказывался на правом крыле Румынского фронта. Позиционная линия проходила через Раранче — Слободзию так, что восточная половина деревни была в русских руках, а западная — в австрийских. Стада белых гусей бродили по зеленым улицам Раранче, то и дело переходя границу…

Холмистая гряда начиналась у Хотина, близ Днестра, и тянулась на запад, заросшая по высокому гребню густым буковым лесом. От гряды отбегали к Днестру глубокие и развилистые овраги. Австрийцы с большим удобством для себя могли их использовать в качестве подступов при атаке. По этой причине наряды для охраны и разведки усиливались изо дня в день и перестрелка не прекращалась. На стыке Юго-Западного и Румынского фронтов, там, где лежал карбышевский участок, распласталась между речками пойма — мертвое пространство, которое никак не попадало под огонь. Тарахтели винтовки, татакали пулеметы, грохали пушки, а крестьяне, знай себе, пахали на безопасном междуречье. В чистом утреннем небе неуклюже покачивалась колбаса. Это русский артиллерийский наблюдатель, засев еще на рассвете в, корзинку, корректировал орудийный огонь. Вдруг из зеленых кустов прибрежья взвился кверху желтый австрийский бипланчик. Вот он взбирается выше, выше… Вот он идет полным ходом на колбасу…

«Бах! Бах!..» Ясное небо затянулось пеленой черного дыма. Рассекая край дымного столба маленьким парашютом, наблюдатель птицей летит вниз и ловко прыгает наземь. А биплан? Его как и не было…