Когда крепости не сдаются - Голубов Сергей Николаевич. Страница 85

Армия колчаковского генерала Ханжина наступала на Бугуруслан и Самару. Ханжин вел наступление растянутым фронтом, безостановочно. На достигнутых рубежах не закреплялся и не затыкал резервами прорех. Такой способ действий белого генерала подсказывал мысль о возможности контрманевра. Для успеха надо было, во-первых, отказаться от наступательных действий в Уральской и Оренбургской областях, перейдя там и здесь к обороне; во-вторых, сократить фронт Южной группы; в-третьих, выделить крепкий резерв. Двадцать пятая дивизия Чапаева казалась наиболее подходящей для этой последней цели. Оперативная суть контрманевра была Фрунзе ясна: сосредоточить кулак под Бугурусланом, нанести отсюда решительный удар в общем направлении на север по левому флангу и тылу главной группировки белых (Ханжин) и этим сорвать их наступление. Идея контрманевра зрела. Командарм Первой поведет ударные войска из-под Бузулука в наступление. Сдерживать белых с фронта будет Пятая. Под Бузулуком соберется шесть дивизий и одна кавалерийская бригада. Но для этого от войск Южной группы потребуется множество очень смелых и сложных перегруппировок. Всем армиям, кроме Пятой, предстоит двинуть к Бузулуку отдельные дивизии и бригады, частью по железной дороге, частью походом. Идея зрела. Фрунзе проводил у юза часы. Лента бежала из аппарата. Телеграфист читал и потом отстукивал ответ:

— Задержите нажим на Пятую… Стремитесь разбить противника, который зарвался… Нужны активность и твердость… Распутица мешает нам, но она же мешает и противнику… Отход недопустим… Ожидаю исполнения долга и присяги…

Однако в штабе фронта никто не верил в удачу замысла Фрунзе. Мало того, что не верили. Фронтовое командование уже намеревалось перебрасывать оборону на Волгу, и штаб готовился к переезду из Симбирска в Муром. Да и у себя, в Южной группе, Фрунзе имел только одного единомышленника — Куйбышева. На совещании определился другой — Карбышев. Очень, очень немного…

Ежедневно, в десять часов утра, Фрунзе принимал доклад Азанчеева. Леониду Владимировичу нравилось придавать этим утренним докладам характер особой торжественности. Пятеро порученцев на цыпочках входили следом за ним в кабинет командующего с папками, блокнотами, свежеотточенными карандашами в руках и выстраивались у стены.

Фрунзе отнюдь не был наивен, но почему-то странным образом ошибался, полагая, что все люди умны и талантливы, что все они — как он. «Если мне по плечу, — искренне думал он, — то и всякий другой может то же сделать». И хотя разочарования нередко постигали Фрунзе, он все-таки никак не мог понять, почему X не может сделать того-то, а Y — того-то. Он был неизмеримо умнее и талантливее X и Y, но заметить разницу между ними и собой не умел. А может быть, просто не хотел в ней признаться самому себе. В крупной штабной роли Азанчеев довольно быстро разочаровал Фрунзе. Теперь же выяснялось, что даже как живой справочник, он все чаще и чаще бывал бесполезен. Фрунзе задавал вопросы:

— Доложите, где сейчас Иргизская кавбригада?

Азанчеев повертывался к Порученцу.

— Иван Петрович, доложите командующему!

— Когда выступила Оренбургская дивизия к Бузулуку?

— Василий Григорьевич, прошу доложить!

— Противник продолжает группироваться южнее Белебея?

— Николай Павлович!

Порученцы докладывали, Фрунзе смотрел в потолок. Это значило, что он крайне недоволен. И вот он уже перестает спрашивать и начинает отдавать распоряжения. Порученцы принимаются записывать, а Леонид Владимирович — возражать.

— Как прикажете, Михаил Васильевич, — говорил он, отдуваясь, — ваше приказание — закон. Но Оренбург и Уральск мы потеряем. Вы не желаете обождать, пока подойдут новые соединения. А сбивать мощные ударные кулаки из собственных сил Южной группы, это, извините, то же, что тришкин кафтан латать. Впрочем, как… Но Оренбург и Уральск потеряем…

Фрунзе отвечал со скукой в голосе:

— Да, можем потерять. Но замедлить удар нельзя. Как вы не понимаете, что его надо нанести быстро, сразу, теперь же. Оренбург… Уральск… Жаль, если потеряем. Но грош цена командующему, который боится риска частных неудач на второстепенных направлениях. Жертвовать второстепенным для главного я уже научился…

Он оглянулся на порученцев.

— Кстати, Леонид Владимирович… Я вам давно хочу сказать. Кончим эти архиерейские выходы!

Азанчеев вздрогнул. Глаза его сыграли в невидимку. Кривая улыбка скользнула по губам.

— Очень остроумно! Архиерейские… Да, конечно… Впрочем, как прикажете, Михаил Васильевич!

Он встал, сделал знак порученцам и вышел, всячески стараясь, чтобы спина его выглядела как можно равнодушнее.

Ветер изредка проносил над землей теплые волны весеннего тумана, и солнце проливало на мир еще холодную, но уже многообещавшую ласку. Апрель был на середине, когда Пятая армия, отступив от Бугуруслана, как бы пригласила белых идти на Бузулук. Между тем сосредоточение частей ударной группы под Бузулуком было еще очень далеко от конца. Белые очень легко могли бы занять бузулукский район раньше, чем соберется ударная группа: кроме Чапаевской двадцать пятой дивизии, там не было покамест ничего. Кризис на Восточном фронте, подходил к тому высокому градусу, когда угроза катастрофы становится до ощутимости реальной. Между внутренними флангами Пятой и Второй армий обозначился разрыв (по прямой) в сто пятьдесят километров. Все пространство к северу от Бугульмы до Камы превратилось в совершенно доступный для свободного движения белых коридор. Теперь Ханжину почти ничего не стоило захватить волжские переправы и выйти на сообщение армий Южной группы. И хотя между передовыми частями Ханжина и Самарой еще лежало расстояние в сто километров, но, в сущности, Восточный фронт был прорван, и Азанчеев оказывался частично прав…

Фрунзе выехал под Бузулук. Он хотел сам, своей настойчивостью, своей находчивостью собрать кулак из рассыпающихся войск, сам организовать, подготовить спасительный удар. Все новые и новые мысли, одна нужней другой, приходили ему в голову. Едва прибыв в Бузулук, он тотчас вызвал туда из Самары Карбышева. Фрунзе был на вокзале и отдавал какие-то распоряжения высокому, худому и смуглому командиру Иваново-вознесенского полка. Карбышев вбежал в кабинет начальника станции и остановился у порога. Фрунзе вынул руки из карманов и протянул их обе вперед.

— Извините, что сорвал с места. Но дело того стоит.

Карбышев предполагал увидеть его взволнованным, раздраженным, зорко подозрительным. Но все это было не так. На самом решающем месте, в самую критическую минуту командующий оставался знакомо прост, приветлив и доверчив, такой же, как всегда. И вместе с тем что-то неожиданно значительное, никогда не бывавшее заметным раньше, прибавилось к привычным чертам и странно изменило их. Что это было? Карбышев не мог понять. Фрунзе говорил:

— В Самарском укрепленном районе формируется подвижная группа из броневых частей. Приказываю вам обеспечить быстрое выдвижение этих частей в Бузулукский район. Для этого немедленно восстановите и усильте мосты на дорогах к северо-востоку.

— Слушаю, товарищ командующий!

Из вокзала на перрон Карбышев вышел вместе с командиром Иваново-вознесенского полка. Командир молчал, размышляя о чем-то, повидимому, очень важном. Но на перроне вдруг остановился и сказал медленно и тихо, слегка глуховатым голосом:

— Никогда Михаила Васильевича не видел таким…

— Каким?

— Как сейчас, в новой роли. То есть, я хочу сказать, — в центре этаких огромных планов и расчетов. Ведь вот давно и хорошо знаю. А тут вдруг передо мной не просто командующий, а… полководец! И когда только успел в нем этот полководец родиться?

В Самару к Фрунзе приехала жена, и он перебрался из штаба в небольшой угловой домик над Волгой. Софья Алексеевна была типичная «бестужевка» [34] предреволюционных времен — живая, быстрая, решительная, с таким запасом молодой, веселой энергии, которому, кажется, нет и быть не должно конца. Можно было не обратить внимания на тонкие черты ее лица или на яркий румянец щек, но владевший ею дух деятельности поражал с первой встречи. В домике над Волгой задвигались столы, стулья, кровати и диваны — все это с волшебной быстротой перемещается из комнаты в комнату и — странное дело! — в комнатах от этого сразу делается уютней и теплей. «Миша, я тебя переселила… Здесь — кабинет, тут — спальня…» Фрунзе идет за женой, чуть слышно посвистывая в глубокой задумчивости. Действительно ли он не замечает улучшений или только делает вид, будто не замечает, чтобы подшутить над страстью к ним жены?