Замедленное падение (СИ) - "Rust Rowan". Страница 52

— А мы? — спросил Пауль. Что-то тут было не так, что-то не стыковалось в рассказе этого человека — предположительно, его отца… Или наведённого Незримыми морока? Или собственной галлюцинации? — Мы — тоже результаты каких-то экспериментов. Каких? Кто их проводил и с какой целью?

— А вот это самое сложное, — Арнольд строго посмотрел на него. — Мы девятеро — все члены экспедиции, за исключением Лестер — были служащими предприятия по производству вакцины. И мы первыми узнавали о её побочных эффектах. В конце концов, именно на нас и наших коллегах она тестировалась в первую очередь… Лаборатория в Берроуэне — это закрытый город, в котором расположен завод, ты ведь знаешь? — работала над проблемой устойчивости к проклятию и к ментальному воздействию Незримых одновременно. Они пробовали разные сочетания факторов — вакцинировали и не вакцинировали детей ребактом, вносили генные модификации — наверняка у кого-то из вас есть некие обострённые или наоборот, притуплённые способности, верно?.. В общем, узнай общественность об этих экспериментах, шуму было бы много, сам понимаешь. Поэтому — да, я признаю, мы отдали на лабораторный стол собственных детей. А что нам ещё оставалось? Ты поступил бы иначе, сын? На одной чаше весов — одно дитя, на другой — миллионы детей, которые или станут рабами монстров, или сами превратятся в чудовищ…

— Э-э, — протянул Пауль, — что-то мне это напоминает…

— Знаю, знаю, что тебе это напоминает, — отмахнулся Арнольд. — Я и не пытаюсь примерять белые одежды, так сказать. Что сделано, то сделано. И в конце-то концов, — он вскинул руки в жесте торжества, — у нас всё получилось!

Пауль, не скрывая скепсиса, покосился на отца.

— Что именно у вас получилось? Убить всех троих детей разом?

— Ну, во-первых, не троих, — довольно отозвался Арнольд. — Вас не трое, а намного больше. Ну… Намного — это громко сказано. Человек пятнадцать, в возрасте от десяти до тридцати лет. Во-вторых, вы все пока ещё живы. И мы приложим все усилия к тому, чтобы так и оставалось. Мы выведем вас на поверхность, чтобы вы послужили человечеству.

— С ума сойти, — вырвалось у Пауля.

— Нет уж, — хмыкнул Арнольд, — и сойти с ума мы вам не позволим. Да вы и не сможете. Уж к психическим расстройствам устойчивость у вас максимальная.

— Прекрасно, — с чувством сказал Пауль. — Даже свихнуться и перестать понимать, что за дрянь кругом творится, нам и то не дозволено. Сволочи вы… Папа.

— Это сложно понять, не спорю, — согласно кивнул Арнольд, не обращая внимания на ругательство и горькую интонацию сына, — но всё же вас наверняка не раз приятно удивлял тот факт, что вы постоянно крутитесь среди такого количества заражённых, а вас нейрочума обходит стороной. Так вот, неужели ты предпочёл бы заразиться, напасть на кого-то из близких, убить — и быть самому убитым охотниками?

— Не знаю, — буркнул Пауль, отворачиваясь. В словах Арнольда ему послышались отголоски его собственного недавнего бреда, и ему очень не понравилось это подозрительное созвучие: либо Арнольд в чём-то прав… Но как же противно с этим соглашаться! Либо Пауль галлюцинирует, воплощая собственный бред в образе своего давно умершего отца.

И что из этих двух вариантов приятнее осознавать — большой вопрос…

— Я думаю, ты был рад оставаться безопасным и даже полезным для окружающих, — уверенно заявил Арнольд. — Я неплохо знаю тебя. Я всегда следил за твоей жизнью, хоть ты об этом и не знал. Всё-таки… — он помолчал. — Что бы ты по этому поводу ни думал, вы никогда не были для нас просто объектами экспериментов. Мы… Всё равно любили вас. Нам было больно за вас. Мы делали всё, что могли, чтобы как-то помочь вам. Но могли мы немногое, это правда…

Пауль молча смотрел на отца. Голый череп. Ни бровей, ни ресниц. Синеватые росчерки старых шрамов на белой коже. Болезненная худоба, ни капли жира под кожей. Глубокие морщины. Сколько ему лет? Пятьдесят с небольшим, наверно. А выглядит как глубокий старик. Да ещё и страдающий неизлечимой болезнью. А что это за болезнь — в мире, где любая хворь мгновенно излечивается чудодейственным препаратом Незримых?

Один лишь недуг не вылечить ребактом — тоску.

И чувство вины. Гложущее желание изменить прошлое — и раздирающее осознание невозможности этого. И внутренний безмолвный безутешный плач по настоящему и будущему.

Отец… Что ты сделал с нами?

У Пауля предательски защипало в носу. Ещё чего не хватало… Жалеть этого монстра? Ни за что.

Дыхание перехватило.

Да что это такое?..

Мальчик Полли спрятал лицо в ладонях и тихо заплакал. Руки отца, которого он никогда в жизни не видел, гладили его по голове, незнакомый — и такой родной — голос шептал какие-то глупые и бессвязные слова утешения, которых Пауль не понимал — возможно, они были на эордианском? Но сердце безошибочно улавливало смысл через интонации.

«Всё будет хорошо, сынок. Я с тобой. Не бойся. Всё пройдёт. Я с тобой. Всё хорошо».

Успокоившись, Пауль отстранился, сел прямо и уставился в пол. Ему было до ужаса неловко смотреть в лицо отцу после этой тихой истерики.

— Что сделано, то сделано, — тихо повторил Арнольд. — Я не прошу у тебя прощения, сынок. И никто из наших не стал бы. Я пришёл просить помощи.

Пауль вскинул на него взгляд.

— Эксперимент необходимо завершить, — медленно произнёс Арнольд, глядя Паулю прямо в глаза. — Иначе Незримые не отстанут от людей, будут выдумывать всё новые способы заставить их… Нас подчиниться. Они — враждебная нам сила не потому, что они злые, коварные или что-то в таком роде. Они просто совсем, совсем другие. Мы для них не более чем биологические объекты, которые можно использовать ради своего удобства. Если ты делаешь из дерева табурет, чтобы на нём сидеть, ты ведь не задумываешься о том, как к этому отнесётся само дерево и его сородичи? Есть гипотеза, что растения могут испытывать эмоции. Но проверить её невозможно, потому что нам не дано понять образ мышления настолько отличающихся от нас существ — если предположить, что растения и в самом деле обладают чем-то вроде разума. Так и Незримые — они знают, что мы живые организмы, что мы обладаем разумом, но для них этот разум всё равно непостижим и непонятен, как для нас предположения о ходе мыслей табурета. Поэтому в нашем с ними взаимодействии не надо искать морально-этического подтекста — надо просто защищаться.

— А как же Идри?.. — вырвалось у Пауля.

— Идри… — Арнольд поморщился. — Незримый — отступник, еретик, как его назвали бы у нас. Он как раз и занимался тем, что пытался понять образ мышления людей. Возможно, ему это удалось, не знаю… Сородичи провозгласили его ненормальным и изгнали. По правде говоря, я не знаю, что у него на уме. Я-то не пытался их понять. Я слишком сильно их боюсь.

От последней фразы на Пауля словно дохнуло холодом.

— Боишься?

— Конечно. Больше всего на свете я боюсь стать чьей-то безвольной марионеткой.

— Вот, значит, как, — Пауль зло усмехнулся, — безвольных марионеток можно делать только из собственных детей…

— Да какие же вы марионетки?! — всплеснул руками Арнольд. — Вы всегда принимали решения самостоятельно. И даже тот факт, что вы услышали наш призыв и спустились сюда — всё-таки результат вашего собственного выбора. Вы легко могли его проигнорировать, но, видимо, в глубине души каждый из вас уже осознал и принял своё предназначение.

— Ох, только вот давай без этой фаталистической философии, — вздохнул Пауль. Ему снова стало сильно не по себе, боль возвращалась, туманя сознание. — Так что от нас… От меня требуется? Я не обещаю, что я это выполню, предупреждаю сразу… Но всё же — озвучь.

— Что требуется, говоришь? — глаза Арнольда вдруг словно вспыхнули изнутри. Мужчина, выглядящий как дряхлый старик, выпрямился, расправил плечи — и Пауль невольно сделал то же самое: вытянулся как солдат перед генералом, хоть и сидел на полу, а не стоял. Взгляд Арнольда Ланге резал воздух, как лезвие эордианского меча. Сила, решимость… Безумие?..