Последний рейс «Доротеи» - Божаткин Михаил. Страница 8

— Давайте-ка ушицы поедим. Хлеба, правда, у меня… Вот ребята с корабля сухарей принесли, спасибо, не забывают.

Дед Хапич отодвинул рундук, вынул из стены ловко пригнанный камень из такого же ракушечника, как и вся хата, за ним открылся тайничок. Достал завернуты в тряпицу сухари и несколько небольших желтоватых рыбок.

— Барабульки тоже попробуем. Я вам, ребята, так скажу: жирен беломорский палтус, хорош балык из осетра или белуги, отличная уха получается из кефали, но копченая барабулька!.. Ладно, потом, а то после нее и уха не уха.

— Значит, с Павловичем я познакомился давненько, еще до девятьсот пятого, — начал разговор дед Хапич после обеда. — Потом, как я уже говорил, в восстании участвовали, это в ноябре пятого. Ну и судили нас вместе. После встречаться нам не довелось, а теперь вот разыскал меня, пенсию исхлопотал. Правда, ее хватает на буханку хлеба, но разве в этом дело! Так что вы давайте без утайки, зачем пожаловали?

Сима на этот раз без своих обычных шуточек рассказал.

— Мы предлагали устроить засаду около кафе «Рваные паруса»… Товарищ Ковнер не согласился.

— Что ж, он прав. Во-первых, трудно определить, кто из посетителей приносит спирт, не станешь же обыскивать всех. Обыщешь одного, а все станут настороже — цепочка может оборваться. Не исключено, что где-то в условленном месте люди передают товар из рук в руки, даже не зная друг друга. Нет, выследить доставщиков спирта в кафе — полдела, да даже не полдела, а так, пустяковина. Спирт не только туда поступает, но и к другим нэпманам. Прав Алексей Павлович, нужно найти, кто его в город привозит.

— Поступать он может только морем. Вот он и посоветовал познакомиться с вами.

— Резонно, резонно… я рыбачу, почти все время в море. Ну и если ко мне приехали дальние родственники и помогают в работе — все нормально. А теперь давайте покумекаем, как нам лучше поступить, а то море велико, в нем не только пароходишко, целую эскадру найти нелегко…

Контрабандой промышляют фелюжники, это я знаю, но не слыхал, чтобы они спирт возили. Ходят они только в Турцию, а там спиртное религией запрещено… Можно, конечно, наладить доставку через турецких коммерсантов, но тогда выгода пропадает: чем больше посредников, тем больше приходится тратить — всем же платить надо… Этот народ пока оставим в покое, хотя им удобно — фелюга, считай, в любом месте причалить к берегу может. Большие суда тоже можно сбросить со счета, бывают они редко, а подходить ночью к берегу опасно. Остаются греческие шхуны. Вот такая, как сегодня пришла — «Доротея».

— Так «Доротея» вместе с пароходом идет прямо в порт, а там выгрузить контрабанду труднее… — возразил Тимофей.

— Труднее, конечно, но можно. Однако на прямое нарушение законов они не пойдут… — Стоп, ребята! — вдруг после раздумья воскликнул дед Хапич. — А что если шхуна подходит где-нибудь к берегу, например, в Карантинной бухте, передает товар кому нужно, затем — курс в море и утром как ни в чем не бывало — в порт, а?

— Мы ночью какие-то огоньки видели. Чуть левее Хрустального мыса.

— Значит, на траверзе Карантинной бухты. Точно, сдала контрабанду, а теперь идет почетным гостем! Обычно следом за «Доротеей» приходил и «Архангел Михаил» — тоже греческая шхуна. В общем, сегодня ночью пойдем ловить креветок к Карантинной бухте…

«Доротея» в Севастополе

Антон Чупахин не знал, что делают его друзья Тимофей Худояш и Серафим Цыганок, но догадывался — заняты чем-то стоящим. А он, Антон, дежурил в таможне с допотопной японской винтовкой в руках, перечитывал уже выученные наизусть плакаты. На одном из них был нарисован окутанный цепями земной шар и мускулистый рабочий, молотом разбивающий эти цепи. И надпись: «Мы — пожара всемирного пламя, молот, сбивший оковы с раба». На другом, с надписью «На развалинах старого здания возведем мы свой светлый чертог» были нарисованы черные развалины, поверженные кресты… все затянуто паутиной, а над этой свалкой — прекрасный розовый дворец со множеством окон. Антон не знал, что такое «чертог», но, наверное, думал он, именно такое здание, в котором не будет ни чердаков, ни подвалов, ни темных углов, а только большие комнаты, светлые и чистые.

Неожиданно зазвонил все время молчавший телефон. Антон снял трубку, доложил, как и положено, что он — Чупахин, дежурит по портовому таможенному пункту.

— Приготовьтесь к приему иностранных кораблей! — распорядился голос на другом конце провода. Чупахин хотел спросить, кто говорит, но трубку уже повесили.

Антон не знал, как нужно готовиться к приему иностранных кораблей, и на всякий случай направился на причал. Оттуда было видно, что шхуна зашла в бухту, а на рейде маячил пароход.

«Что же делать?» — подумал он.

Но решать ему ничего не пришлось. Вскоре на пункт пришло много народу: портовики, таможенники. Антон, как и положено по инструкции, занял свое место у проходной и стал проверять удостоверения и пропуска у всех, кто входил в таможню.

Около ограды собралась толпа. После некоторой суматохи — портовики за эти годы даже концы принимать разучились — шхуна пришвартовалась. А потом и разгрузка началась. На причал опускались плуги, бороны, сеялки.

Шхуна невелика, но и технических средств, кроме судовой стрелы, никаких, поэтому с выгрузкой провозились чуть ли не до вечера. А тут к проходной подошла повозка, запряженная парой волов. На ней — тюки шерсти. Экспедитор предъявил документы. Чупахин открыл ворота.

В этот момент к воротам направился матрос с греческой шхуны.

— Обождите! — крикнул ему Чупахин. Инструкцию он знал: без увольнительной записки капитана ни одного человека в город нельзя было выпускать. Но матрос, то ли не понимая, то ли не слыша, продолжал идти к выходу. Пришлось Антону к нему бежать. Задержал в последнюю минуту. Матрос что-то объяснять начал, руками размахивает.

«Эх, как плохо, язык не знаю», — мелькнула мысль у Чупахина, а сам показывает на ладони, вроде бы пишет, записка, дескать, нужна.

Матрос опять руками замахал, и тут у него фляга из кармана вывалилась. Поднял ее Антон, отвинтил крышку, понюхал — спирт.

— С этим не пропущу! — сказал он твердо.

Пока он возился с матросом, тюки уже сгрузили на причал, стали их на палубу поднимать, а волы повернули обратно. Со вздохом облегчения закрыл за ними Чупахин ворота. Кто его знает, правильно ли он поступил: вроде бы по инструкции, да разве в ней все можно предусмотреть! Впрочем, кроме него на таможенном пункте еще люди есть — проверяют бумаги, оформляют их.

Перед самым концом смены еще у него случай произошел. Открыл ворота, чтобы пропустить воз с тюками шерсти, а тут опять греческий матрос показался. Идет из города, ногами кренделя выписывает, а под мышкой — икона. Что делать? Об иконах ни в одном пункте инструкции ничего не сказано. Об оружии есть, о предметах искусства есть, а икон словно на свете не существует. Задержал на всякий случай. Хорошо хоть этот моряк немного по-русски говорил, можно с ним было договориться.

— Купил на рынке, — объяснял он, и это вполне правдоподобно — на рынке все можно купить. — Моя мама очень богомольна, просила из России икону привезти. — Что ж, и это может быть. — Пропусти, господин, — просил матрос. — Нельзя — запомни меня, вынесу, отдам. — У Антона глаз верный, человека только один раз увидит и уже никогда ни с кем не спутает. Пропустил.

А после смены не выдержал, пошел к Ковнеру — раз он Антона послал на это дело, так кому же о своих сомнениях рассказать, как не ему? Так прямо с винтовкой в руках и зашел в кабинет.

— А я к вам посоветоваться пришел.

— Ну, ну, слушаю. Только ты теперь свое начальство имеешь.

— Свое я еще не узнал как следует, а вы меня послали на эту работу, мне и ответ перед вами держать, — и Антон рассказал, как он сначала чувствовал себя не у дел, дежуря в полупустом помещении и изучая давно знакомые плакаты, и о том, как сегодня он правильно поступил, отобрав у матроса спирт, и неправильно — пропустив другого с иконой.