Рыцарь духа (Собрание сочинений. Том II) - Эльснер Анатолий Оттович. Страница 25

Леонид долго смотрел на отца и, наконец, тихо сказал:

— Папаша, мне кажется, что теперь вы видите сами, как ничтожно наше обманчивое счастье на земле, но воздвигать это счастье безумных и слепых на могилах замученных — как это безумно, жестоко и страшно.

— Сын, сын! — воскликнул старик и губы его передернулись в нервной судороге. — Зачаровываешь ты меня или как, не пойму, но слушать тебя страшно, больно и сладостно — прямое чудо. Вспоминаю о жизни своей, — сколько слез и крови выдавливал и не понять, к чему все было. Словно камень, скатился с небес и так тяжко… и вот в небе Бога ищу…

С последним словом он снова возвел глаза к небу и опять, положив руки на палку, смотрел, неподвижный и задумчивый.

Зоя, которая расслышала последние слова отца, посмотрела на окружающих и, гримасничая, воскликнула:

— Вот чепуха-то еще!

Она посмотрела на Тамару и, как бы лаская ее своими смеющимися глазами, шутливо проговорила:

— Тамарочка, из твоих глаз в блеске ночи смотрит на меня демон.

— Да неужели?

Яркие губы Тамары дрогнули от смеха.

— Да, да, вообрази — демон. Он дразнит меня и обольщает, так что мне хочется крикнуть: «Грех, оплети меня и свейся на моей груди твоими черными кольцами».

Тамара опять засмеялась, а Зоя, как бы прельщенная этим смехом, в котором чувствовался скрытый порок, нежно обняла ее.

В это время Илья Петрович тихо говорил:

— Глафирочка, бедный папаша твой, кажется, совершенно помешался.

— Будем внимательно слушать и наблюдать, чтобы знать, что делать нам.

На некоторое время воцарилось общее молчание. Капитон продолжал пить, с каждым бокалом разгораясь все более сладострастием, так что неудивительно, что он наконец сказал:

— Анетта, закрой нас всех троих твоей шалью.

— Зачем это? — спросила Анетта, голова которой давно уже кружилась от выпитого шампанского.

— Они ищут Бога в небе, — насмешливо говорил Капитон, — а я хочу жить блаженствуя и умирать с поцелуями на губах…

— Как вы теперь мне противны! — неожиданно воскликнула Роза, отталкивая Капитона, который хотел обнять ее, и пересаживаясь на другое место. — Оставьте меня и не трогайте. Я слушаю их и мне делается противным все это.

Она положила локти рук на стол и, закрыв руками лицо, стала прислушиваться к словам Серафима Модестовича, который взволнованно говорил:

— Сын, сын, твои слова не выходят из ума моего, что будто каждый мертвый, что там, на кладбище — обличитель мой. Положим, ты уверил меня, что это так, да я и сам соображаю: когда кто кует капитал себе, многие жизни подламываются, как солома под косой. Думал я об этом много после слов твоих и вот вижу, что так <…>. Прежде-то и мысли не было такой и в ожесточении сердца привык думать: вы, покойники, будете лежать смирно, и вот чудо великое совершилось: померещилось это мне или как, не знаю, но только видел — поднялась из гроба Клара…

Длинные брови его тревожно зашевелились над испуганно уставленными на Леонида глазами, и последний сказал:

— Говорю вам, не только Клара, но все те, мертвые, не в земле лежат там, а кочуют в пространстве.

Руки фабриканта, опирающиеся на палку, задрожали, и он повторил взволнованно густым голосом:

— Кочуют в пространстве!..

Глядя со страхом на сына, он понизил голос до шепота:

— Значит, и супруг Клары смотрит на меня с перерезанным горлом?.. Говори, сын!

— С перерезанным горлом! — повторил в ужасе Леонид.

— Тише ты! — испуганно вскричал старик, с нервной силой хватая его за руки и привлекая к себе. — Слушай, какую тайну тебе открою…

Голова его подалась вперед и закачалась и по лицу пробежало нервное содрогание. Какая-то сила подталкивала его высказать сыну тайну своего преступления, освободиться от нее, как человек хочет освободиться от тяжелого груза, который давит его: казалось ему, что давящий его кошмар рассеется, когда откроет тайну свою Леониду.

— Слушай ты, — прошептал он, — супруга Клары убил я.

— Убили вы!..

— Тише ты! — воскликнул старик, освобождая его руку, и упавшим голосом добавил с хитрой, но жалкой усмешкой:

— Разве я говорил тебе это?..

— Вы сказали, что супруга…

— Нет, не говорил, — перебил его старик. Глаза его мучительно смеялись, и в углах рта пробегала судорога.

Отец и сын смотрели молча друг на друга, и вдруг старик снова заговорил, но мрачным глухим голосом:

— Могилы раскрываются и закрытые тайны выходят и гробов, но тайна в сердце моем глубоко похоронена и не крикнет: «Вот он, убийца». Так годы шли, и думал я, что скорее небеса прокричат языками молний: «Вот он, убийца…» Но молчало небо, а сердце вот закричало само. Как закрыть ему уста? Да, сынок, оно кричало, а я не хотел. Сын, молчи. Много лет прошло, как было это, но вижу я, что мертвец всегда подымался из земли и смотрел в душу мою — мертвыми, холодными глазами. Молчи… Только вот, мешается ум мой.

В глазах Леонида заблистали слезы, грудь мучительно поднялась и, опустившись на колени, он взял руки старика в свои.

— Несчастный человек вы.

Старик смотрел на него удивленно.

— Что ты, глупый! Перед кем стал на колени? Кто я?

— Мученик, — отвечал Леонид, — и я склоняюсь пред тем незримым алтарем в душе вашей, на котором вспыхнул очистительный огонь.

— Не целуй руки-то… в крови, — воскликнул старик с каким-то воплем в голосе и, подняв руку кверху и потрясая ею, вскричал со смехом отчаяния в лице: — Красная перчатка на ней. Так ходил тридцать годов. Никто не примечал, какой я. Теперь кричит сердце мое: «Крикни на весь мир, кто ты есть и тайну выбрось».

— Страдания — очистительный огонь и потому не бойтесь их…

— Да, сынок, с той поры, как явилась Клара, нет покоя мне, — в волнении заговорил снова старик. — Огненное колесо кружится в уме моем и в блеске его вижу мертвеца бледного. Да, сынок, чей-то глаз вверху смотрит на меня: так пусть в небесах звенят колокола и все люди закричат: убийца. Да слушай ты, как было это…

Он прислонился к плечу сына, который уже сидел рядом с ним, и начал шептать:

— Ночь была темная, гром гремел и лес стонал от бури. Сердце мое горело. Вдруг вижу, человек едет верхом по лесу — муж моей сестры, и демон-соблазнитель шепчет мне: убей, никто не узнает, капитал его от Клары возьмешь себе, и будет у тебя много золота и всякого богатства. «Стой!..» — крикнул я и, когда всадник остановился, я подошел к нему и стал ему что-то говорить. Разговаривали оба ласково, и вижу, что все сказал, что можно, и что теперь остается или дать ему уехать, или убить, и повернулся уже я, чтобы дать ему уехать; но здесь демон-соблазнитель шепнул во мне: «Убей — золото твое». Я повернулся, одним ударом сбил его с лошади и минуту спустя он лежал с красной раной в горле. Луна выплыла из-за туч, а я, наклонившись, смотрел в зияющую рану, и казалось мне, что она, расширяясь, делается громадной и из глубины ее бьет фонтаном кровь, заливая меня, что мои руки в крови, что во рту моем кровь, так что я ощущаю вкус ее, и что внутри меня хлещут красные волны. Я поднялся и пошел, шатаясь, и хотелось мне себя убить, но стало рассветать и, не знаю как, я увидел, что стою около дома и Клара пристально смотрит в мои глаза убийцы. Возненавидел я ее; стал ее бояться и объявил безумной. Тридцать лет прошло с тех пор, тридцать лет молчал судья на небе и громы молчали и вот раскрылись могилы.

Ужас светился в глазах его, по губам побледневшего лица пробегала судорога и какие-то точки нервно бились под веками. Глядя неподвижно на сына, он с силой охватил его плечи и вскричал:

— Слышишь ты, сынок, что говорю-то? Косматые руки острыми когтями тянут мое сердце и в глазах видения… Молчи ты, Леонид, сын, приказываю строго… Судьи мои — вон они в могилах и подняли руки к небесам <…>.

С последней фразой он поднял руки кверху и, устремив глаза к небу, остался с минуту в этом положении, а Илья Петрович в это время тихо проговорил:

— Ага, ты слышала? Его слова пахнут кровью и смотри, какой у него вид.