Рыцарь духа (Собрание сочинений. Том II) - Эльснер Анатолий Оттович. Страница 29

Пока они разговаривали таким образом, Капитон, находясь в объятиях Анетты, под влиянием сладострастия, а также выпитого шампанского говорил:

— <…> для меня ничего не значат никакие мертвецы, которые, может быть, и подымаются из гробов, как только им там надоест лежать. Пусть себе и подымаются, я все равно не изменю своей жизни, хотя бы с неба опустился целый эскадрон духов на белых крылатых конях и протрубил мне: «Анафема, анафема».

Анетта звонко рассмеялась и, бесцеремонно барабаня пальцами по его лбу, со смехом проговорила:

— Эскадрон девиц, мой котик, девиц, а не духов, это вот более вероятно, и я предчувствую, что ты умрешь где-нибудь на сеновале, протерев глазки твоим миллиончикам.

Капитон захохотал.

— Процеловать миллион — ничего не имею против и в этом ты мне поможешь.

— О, не беспокойся. Ведь я тебя обожаю.

В доказательство своих слов Анетта, охватив голову Капитона обеими руками и прислонив ее к своей высокой груди, начала бесцеремонно теребить ее во все стороны, не замечая, что в это время мимо них проходили Глафира и ее жених. Приостановившись на мгновение, Глафира с видом глубочайшего презрения только произнесла: «Какая безобразная сцена» и пошла дальше.

— Понимаешь, остается одно, — продолжая разговор и занятый исключительно своим иезуитским планом, говорил Илья Петрович, — остается твоего отца признать душевнобольным и назначить над ним опеку.

— Раз другого исхода нет, то это только грустная необходимость.

— Для этого необходимо согласие всех членов семьи и вообще, хлопот будет много.

— Ну, что же делать? Нельзя же нам оставаться в таком рискованном положении, и мы сейчас же устроим первое совещание.

С этими словами Глафира направилась к матери и с выражением ласки в лице и голосе объявила ей, что им всем необходимо собраться, чтобы посоветоваться, что делать. После этого Глафира крикнула: «Капитон, иди вместе с нами» и, взяв под руку жениха своего, направилась уже было к террасе дома, как вдруг все приостановились, пораженные видом идущего вдоль ограды сада Леонида. Он шел, закинув назад голову и, как всем казалось, рассматривая звезды. В одной руке его была скрипка, в другой — смычок, которым он размахивал в воздухе, точно дирижируя воздушным оркестром.

Остановившись, Глафира указала всем на брата.

— Смотрите, как задумчиво идет он.

Илья Петрович тоном злого сарказма проговорил:

— На крыльях бессмертия идет и в небесах видит Бога. Не будем ему мешать.

— Бедный мой Леонид! — со вздохом и печалью в лице проговорила Анна Богдановна.

— Тамарочка, и ты пойдешь с нами, — сказала Зоя, беря под руку свою подругу, но Тамара ответила:

— Нет, Зоичка, я должна совершить один подвиг.

— Какой?

— Поймать на удочку сына небес, — сказала Тамара, указывая глазами на уходящего Леонида, и в ярких губах ее промелькнуло тонкое коварство.

— Как это интересно! — воскликнула Зоя. — Поймай же сына небес, Тамара: тогда мы обе обломаем его крылья, и он будет уже безопасен для нас.

— Он будет на цепочке у меня, — прошептала Тамара, блистая глазами и медленно отходя.

III

Изгибаясь гибкой талией своей, Тамара быстро прошла под ветвями лип и вязов и внезапно остановилась, увидев Леонида. К ее удивлению, он был не один. Он стоял, размахивая над головой своей смычком и поглядывая то на небо, то на стоящую в нескольких шагах от него Розу.

— Пегас, Лира, Сириус, Арктур, Андромеда, Проксима, Альфа Южного Креста, Альтаир, Альдебаран — все эти бриллианты, топазы и яхонты — миры, прелестная дама, — дома и приюты, обсыпанные алмазной пылью, для таких одиноких, грустных странников, как моя странница-душа и, может быть, и ваша. Вы же говорите мне, что я одинок и что, вероятно, я скучаю на этой маленькой грязной планете. Надо быть слепым, чтобы не видеть миллионы существ, окружающих нас, как улей — рои золотистых пчелок, и совершенно глухим, чтобы не слышать, как уверял еще и Пифагор, музыки небесных сфер.

«Да он совсем сумасшедший», — думала в это время Тамара, стараясь скрыться в сиреневых кустах, и тем увереннее она думала это, что, произнося все свои странные слова, Леонид казался то грустным и серьезным, то в лице его и глазах отражался злой сарказм, так что в общем трудно было понять, серьезно все это он говорит или в словах его выливался горький юмор его души.

Роза стояла вытянувшись, как бы в чувстве удивления, и в ее широко раскрытых кротких глазах выражалась печаль, испуг и непонимание.

Леонид, между тем, продолжал и голос его звучал то юмором, то грустью:

— Согласитесь, что вы ошибаетесь, прекрасная дама, думая, что сын вечности может скучать, находясь в этом храме, в лучах миллионов светил. Мои друзья — мысли, мои неверные спутники — страсти тела моего, которых я хлещу бичами воли моей, но они все-таки кусают меня, как стаи злых псов, мои кроткие подруги — небесные воспоминания, как называет их Платон, и стремление сына вечности. Видите, в какой я прекрасной и разнообразной компании, как настоящий король, окруженный огромной свитой из баронов, рыцарей и наглых хамов, которых укрощать можно только хлыстом. Правда, находясь на этой планете безумцев, очень легко провалиться в болото, но оно не опасно для того, кто умеет читать в вечной книге небес.

Вдруг он остановился, быстро шагнул к Розе и стал пристально смотреть в ее глаза.

— Что вижу я! Из этих сияющих окон в смятении смотрит печальная душа и в отчаянии кричит: «Как грязен этот мир».

— Вот это совершенная правда, — воскликнула Роза, обрадованная, что наконец услышала понятную для нее фразу. — Да, я всегда думала, что этом мир очень грязен, хотя я сама самое ничтожное, презренное и порочное существо.

Не глядя на нее, а куда-то в пространство, Леонид задумчиво проговорил, как бы отчеканивая каждую фразу:

— Ничтожное и презренное существо никогда не может подняться на такую высоту, чтобы это признать, хотя бы в руках судьбы оно было бы простой размалеванной куклой.

И с последним словом его глаза уставились на Розу.

— Я это и есть — размалеванная кукла, — вскричала она, и по губам ее пробежал беззвучный печальный смех.

— О, нет, не думайте.

— Что не думать?

— Это только тело ваше — кукла.

Он склонился к ней и чрезвычайно нежным голосом, причем глаза его светились лаской, проговорил:

— Душа же ваша в плену у демонов мира этого.

Он грустно смотрел на нее.

В его собственной душе постоянно одни чувства сменялись другими и, хотя господствующим была грусть, но, так как он видел противоречия жизни нашей, то она часто сменялась иронией и юмором. Теперь же, глядя на кроткое огорченное лицо Розы и понимая, что происходит в ней, он испытывал печаль, теплое участие к ней и чувство вполне человечной любви. Он нежно провел рукой по волосам ее и сказал:

— Не огорчайтесь и поверьте мне, что, хотя демон мира и зажег в душе вашей огни пороков и грехов, но в вас живут воспоминания иной, светлой стороны, и я слышу, как в вас звенит печаль, а это отголосок бессмертия.

— Звенит печаль! — повторила Роза с кроткой и счастливой улыбкой. — Хотя я не понимаю, как может звенеть печаль, но чувствую, что в моей душе звенит что-то. Я не помню, чтобы кто-нибудь так говорил со мной. Ваши слова так же трогают меня, как и звуки вашей скрипки; но я не хочу скрывать кто я такая… Я не только кукла размалеванная, я…

Она гордо выпрямилась и резко произнесла:

— Кокотка.

Леонид схватил ее за руку и, став на одно колено, приложил ее к своим губам.

Раза испуганно отскочила.

— Что делаете вы?!

— Душу, оскорбленную демоном мира, подымаю к небесам, — отвечал он, подымая руки кверху, и поднялся. — Однако, вы ошибаетесь, — продолжал он, сразу меняясь и переходя в иронический тон. — Кокотка — тело, но в размалеванной храминке может случайно поселиться король- дух. Какое мне дело, во что ваше «я» временно заключилось? Мы, бессмертные существа, миллионы лет блуждая в пространстве мироздания, не можем знать, где поселимся — во дворце или в лачуге. Наше «я» — то нищий, то король. Из ваших глаз смотрит существо страдающее, молитвенное и вечное и в них отражаются развалины прежних царств.