Клуб любителей фантастики, 2008 - Дубинянская Яна. Страница 2

Рисовать тоже бессмысленно, но от этого, по крайней мере, не становится хуже. Водишь туда-сюда огромной кистью, похожей на щётку Ильиничны, и тебя начинает ритмично покачивать, как будто ты и в самом деле на море. На море было хорошо… лет десять назад, и мама с папой всё время целовались, стоило ей отвернуться. Но, конечно, не поэтому. Просто — хорошо. Хотя, казалось бы: всего лишь много солёной воды с приличным уровнем загрязнённости, ещё и растущим с каждым годом.

Девки о чём-то жужжат за её спиной. Не то чтобы им интересно. Обычный пустопорожний информационный шум, заполняющий время. Безымянная девочка на костылях с койки у окна, как всегда, молчит: это не хуже и не лучше. Никак.

Снова мелькает имя Славика, потому что врач тоже новенький и ещё не совсем надоел. Но он ничего не значит и не может, со всеми его уколами и капельницами, которые до одного места при СО.

Вот только никакой он не блондин. И как они не видят?

— Так, Юльхен, а теперь не дышим… и опять вдох-выдох. Ну что, молодцом. Ещё недельку поукрепляем организм, и можно запускать следующую химию. Одевайся.

Юля застегивает молнию на груди. Жалко, что у неё не такая грудь, как у Светки из второй палаты… а вообще-то, какая разница? Ему всё равно. Он же знает, что она скоро умрёт.

— Ярослав Александрович…

— Что, Юль?

— Нет… ничего.

Неважно. Скажет она ему что-нибудь или нет — ничего не изменится. Он уже даже не смотрит на неё, отвернулся к окну, щурит глаза, и его волосы против света особенно, невероятно сверкают. Золотой… Юля улыбается. Правда, всё это опять-таки не имеет значения. Жаль.

— Ярослав Александрович, я хочу рисовать новую картину. Можно?

— Это к Алле Сергеевне… Да ты что?!

Он оборачивается, в его глазах — радостное удивление. Как если б он только что вошёл и увидел не её, худенькую, лысую и обречённую, а что-то совсем другое, такое, чему стоит радоваться и удивляться.

— Так ты у нас в самом деле идёшь на поправку?

Юля рисует на новом холсте. Точно посередине, что означает чёткую фокусировку понятия. Алла Сергеевна пока затрудняется определить, хорошо это или плохо. Но в любом случае скачок колоссальный. Юлино море, конечно, не шедевр маринистической живописи, но вполне законченная работа, которую девочка признала таковой раньше, чем первоначальный ценностный образ пропал и растворился в бурых наслоениях беспорядочных мазков. Закончила — и сразу же взялась за новую картину. Она молодец, она справится. И надо во что бы то ни стало ей помочь… правильно помочь.

Юля берёт самую маленькую кисточку и залезает на стремянку. Склоняется над картиной, тщательно прорисовывая мелкие детали. Предельная конкретизация ценности. Это не может не радовать — и не тревожить.

Спускается вниз, боком, как маленький краб. Склонив голову, смотрит на холст. Алла Сергеевна тоже смотрит.

Юле что-то не нравится. Отступает, шмыгает носом.

— Алла Сергеевна! — тонкий голосок в динамике. — Вы меня слышите?

— Конечно, Юлечка. Что случилось?

— Мне нужна золотая краска.

— У тебя в наборе есть. Сколько хочешь: охра золотистая, крон жёлтый, стронциановая, золотисто-оранжевая…

Протестующе трясёт головой:

— Нет. Мне нужна правда золотая. Чтобы сверкало.

— Ну не знаю, Юля… Эти краски разрабатывали в соответствии…

— И охота вам ребёнка мучить? — укоризненно спрашивает Ильинична, бесшумно возникнув за спиной. — Да у завхоза на складе их по цельной бадье: серебрянка, золотянка, бронза… Слышь, милая? Завтра принесу тебе, не переживай.

Юля широко улыбается в камеру.

Ильинична что-то шепчет — быстро, беззвучно.

Алла Сергеевна открывает ноутбук и садится делать новую длинную запись в Юлину бесконечную историю.

— Смотрите, Ярослав.

— Вот это да!

Врач смеётся, изображает удивление: неубедительно, сразу видно, что он разглядывает эту картину не в первый раз. Огромное, раза в четыре больше натуральной величины, лицо посреди холста. Похоже. У них у всех неплохая техника, сейчас в обязательном порядке учат и рисованию… правда, на компьютере оно не в пример легче, чем настоящими кистями по холсту. Аллу Сергеевну смущает золотая краска не из набора, она ложится слишком толстым, слишком тяжёлым слоем…

Но важно сейчас вовсе не это.

— Юлька у нас молодец, — говорит врач. — Позитивная динамика по всем фронтам. Я вообще-то с вами про другую девочку хотел поговорить, Свету из второй палаты… там гораздо хуже, общий абсцесс…

— Да-да, конечно, сейчас… Я только хотела бы узнать, что вы собираетесь делать, Ярослав?

— Я что-то должен делать?

Он уже не улыбается. Смотрит чуть растерянно и даже с обидой. Мальчишка. Алла Сергеевна прикусывает изнутри губу. Не злиться. Объяснить.

— Вы стали для этой девочки ценностным понятием. Ориентиром, по которому она самоидентифицируется как личность. Это большая ответственность, Ярослав… Понимаете, если Юля пойдёт дальше, если у неё появятся и другие ценности, тогда можно будет говорить об успешном лечении и даже о полном выздоровлении. Но это СО. Тут ничего нельзя прогнозировать наверняка. И ни в коем случае нельзя допустить… разрушения тех ценностей, которые…

Алла Сергеевна смотрит на таймер. Как раз начало живописного сеанса.

На мониторе появляется Юля. Лёгкая и подвижная, как тонкая кисть. Входит, останавливается перед холстом и критически разглядывает его, чуть-чуть склонив набок голову без косынки.

Поросшую коротеньким ёжиком сверкающе-золотого цвета.

Он — золотой!

А краска, которую принесла Ильинишна, тусклая, неоднородная, крупинками. Под одним углом они блестят крапчатой россыпью — а нужно, чтобы волнистыми нитями, волосок к волоску, — а под другим вообще пропадают, слипаются в тёмную клейкую массу. Надо попробовать развести с белилами и добавить немножко светло-жёлтого стронция. А то совсем не похоже.

С глазами намного проще. Кобальт, берлинская лазурь и чуточку ультрамарина. Как море. Вот если бы на море — с ним… сидеть на берегу, обнявшись, как тогда мама с папой…

Но он скоро уедет. Ему осталось две недели. То есть уже двенадцать с половиной дней.

А на море Юля ещё приезжала потом один раз вдвоём с мамой. Был шторм, на берег выкинуло кучу пластиковых бутылок и мёртвого дельфина. Ну его, это море… не очень-то и хотелось.

Свежая краска блестит настоящим золотом. Но потом высыхает, тускнеет, и надо всё начинать сначала.

Он все равно уедет.

Золотой…

— Вы же говорили, что останетесь.

— Я так говорил… если понравится… Вы сами понимаете.

— А вы понимаете, что вам нельзя уезжать?!

Морщится, кривит губы. С раздражением, в котором спрятано всё остальное:

— Нет. Я не понимаю. Последнее время ей хуже с каждым днём, несмотря на то, что я здесь. Девочка зациклилась на… совершенно ложной, как вы говорите, ценности. Это СО, процесс непредсказуем, вы сами знаете. Так почему я должен быть единолично виноват?.. Короче. Лучше, если меня не будет. Может, она влюбится в кого-нибудь другого.

— Сомневаюсь.

Ярослав ерошит волосы. Точно такого же цвета, как отросли у Юли. А на детских фотографиях она тёмненькая, брюнетка… правда, после химии бывает.

— Алла Сергеевна… Ну что я могу сделать? Я взрослый человек. У меня девушка есть.

— И, видимо, не одна.

— Это вообще не ваше дело! Я отработал практику. Подпишите, пожалуйста, отчёт и характеристику, и всего доброго. Чтоб меня ещё когда-нибудь в жизни занесло в этот… СО-хоспис…

Он старается казаться циничным и злым.

Он чуть не плачет.

Алла Сергеевна ставит подряд несколько размашистых подписей, прячет бумаги в файл и сдвигает на край стола.

Толстый слой краски уже отстаёт от холста, загибается по краям. Господи помилуй, Господи помилуй… Правда, осыпается только проклятая золотянка, медицинские пока держатся, и то слава Богу. А что нарисовано, уже и не разобрать. Хотя Ильинична, конечно, помнит… тьфу.

Юля сидит в кресле, протянув бестелесные ручки-ножки. Смотрит вперёд, куда-то очень далеко, сквозь холст и стену. А на полу возле кресла стоит палитра, и девочка, не глядя, размешивает какие-то краски самой большой кистью.