Клуб любителей фантастики, 2012 - Чихунов Константин. Страница 21

— Чёрт!..

Я с сожалением посмотрел на экраны, заполненные фрагментами «колыбели», в цвете.

С ещё большим сожалением, вздохнув, обесточил приборы.

Двигатель был не просто выключен. Двигатель был серьёзно повреждён. Намеренно.

Человек, совершивший преступление, уже находился в палате, крепко спал, усыплённый дозой снотворного. Его руки и ноги мягко сжимали надёжные захваты.

У начальника экспедиции бывают не очень приятные обязанности.

Не в силах прийти в себя от случившегося, я разговаривал с корабельным врачом. Мы с ним сидели на стульях в помещении, соседствующем с палатой. За дверью лежал преступник. Или больной. Выяснить предстояло врачу, Антону Рыкову.

— Не понимаю, как Воронов мог совершить такое, — признался я.

Рыков, в бледно-зелёном врачебном одеянии, потёр лоб и сказал:

— В двигательном отсеке чудовищные электромагнитные поля. Воздействие магнитных ёмкостей на человека небезопасно.

— Там ведь защита.

— Силовое ноле не экранирует магнитного. А мощные электромагнитные поля вызывают повышение синоптической активности мозга и возбуждают ассоциативные зоны, порождают галлюцинации, помрачение сознания… Доза в миллионы гауссов приведёт к полному распаду личности.

— Он выглядит нормальным.

— Тем не менее вывел из строя двигатель. Благо, что не взорвал корабль. Надо провести исследование. Биохимия крови, биопсия, томография. Лишь потом я скажу вам что-то более определённое.

— Сколько это займёт времени?

— Сутки. Чините пока двигатель.

— Его чинят. Я зайду к вам завтра.

Выйдя из медицинского отсека в коридор, я немного постоял, отдышался.

Решительной походкой направился на мостик.

Там меня ожидал разговор с капитаном, полагавшим — я слишком мало внимания уделяю воспитанию своих людей.

Я начальник всего коллектива. А капитан начальник всего лётного экипажа.

Предпосылки двоевластия.

Формально капитан подчиняется начальнику экспедиции, мне. Ему такое положение дел не нравится.

И сейчас он начнёт меня критиковать. Хотя Николай Воронов — его человек. Инженер входит в лётный экипаж.

Голос врача доносился из палаты Воронова.

Дверь была чуть приоткрыта. Я слышал их вялую, ни к чему не обязывающую беседу.

Голос Николая:

— Мардук убил Змею, чьё имя Тиамат, рассёк на части и сотворил из них Вселенную. Мы в ней живём.

Голос врача:

— Большое спасибо господину Мардуку. Змее тоже спасибо… Ни о чём не беспокойся. Тебе нельзя волноваться.

— Я ни о чём не беспокоюсь. Ни о чём не волнуюсь.

— Отдыхай, Коля.

Отворив дверь, Антон вышел ко мне, кивнул приветственно. Закрыл дверь. Сел на стул.

— Ну, что он? — спросил я тихо. Рассуждает о космогонии. Шумерской, по-моему… Каковы наши перспективы?

— Капитан ни в чём не уверен. Даже бортовой компьютер не в состоянии помочь… Вы не спрашивали, зачем Воронов сделал это?

— Нет. Я просто его лечу… Всё так плохо?

— Он специалист, он сумел основательно повредить главный двигатель. Можно войти?

— Нежелательно.

— Считаете. Воронов болен?

Врач помолчал, раздумывая.

Свой ответ произнёс ровным и, казалось, безнадёжным тоном:

— Мы все предпочли бы какое-то простое объяснение. Сумасшествие, например… Я тоже предпочёл бы, несмотря на то, что медик и по роду своих занятий обязан выбирать здоровье. Но Воронов не безумен. Нервное истощение, только. Я не обнаружил никакой патологии.

— Тогда у него есть мотивы. Необходимо с ним поговорить. Воронов лучший двигателист на корабле. Возможно, он знает, как нам устранить поломку. От Воронова зависит, вернёмся мы домой или нет. Вы понимаете?

Я ступил в палату, наполненную сложнейшей медицинской техникой. Воронов лежал в кровати. Был спокоен. Лицо расслабленное, взгляд умиротворённый. Да и с чего ему суетиться… На бледных щеках отросла щетина, местами седая.

— Как самочувствие? — Улыбнувшись, должно быть фальшиво, я сел на стул у постели. — Антон мне сказал, вам лучше.

— Да, намного лучше.

— Вы помните, что произошло в двигательном отсеке, перед тем, как вы попали сюда?

Я тщательно подбирал слова, и поэтому говорил медленно.

— Очень хорошо помню.

— Зачем вы лишили корабль двигателя?

Инженер прикрыл веки:

— Да будет вам известно — я вырос в семье космолётчиков. Они ходили на энергетические станции Меркурия, отец, мать, два старших брата — семейный экипаж. Корональный выброс солнечной массы убил всех… Жуткая несправедливость!.. Углерод в нашей плоти, кальций в костях, железо в крови… Это родилось в недрах звёзд. Мы их дети. Почему звёзды убивают своих детей?

— Когда вы потеряли семью?

— Двадцать лет назад. Я тогда учился в Академии. С тех пор один. Никогда не прощу.

— Звёзды не мыслят. Естественный, природный феномен. Тут неприменимы человеческие моральные критерии… Но вы — человек. Поступки совершаете осознанно.

— Да, осознанно.

— Так зачем, Николай?

Я не торопился обвинить. Хотел вызвать раскаяние, пробудить стремление исправить то, что им совершено. Если можно исправить.

— Зло должно быть наказано, вот зачем, — сказал он.

— Неужели вы пошли в космический флот, чтобы искать мщения?

— Конечно же, нет. Когда увидел коконы — меня охватила ненависть.

Отвернувшись в сторону, я вздохнул. Критерии нормальности, очевидно, могут варьироваться, в довольно широких пределах.

Хотя мне думалось, что слова Рыкова о здравом рассудке инженера поспешны.

Я пригляделся к бледному лицу. Не сумел ничего разобрать.

— Но причём тут звёзды, ещё не вышедшие из коконов? — продолжил я тихо.

— Одна компания. И связаны друг с другом, через сотни, тысячи, миллионы и миллиарды световых лет. Я слышу голоса… Когда умрут звёздные детёныши — это заденет все звёзды и причинит им боль. Солнцу тоже. Хочу причинить им боль.

— Человек не в силах убить звезду, пусть и не достигшую зрелости.

— А кто-то пробовал?

— Вас постигнет разочарование. Поверьте, Николай.

— Разочарование — закономерный итог любой деятельности. И жизни в целом. Я сделаю, что задумал. А там посмотрим. Видно будет.

— Разве отключение двигателя причинит вред звёздам? Оно причинит вред людям, вашим товарищам. Люди погибнут. И вы погибнете.

— Работа главного двигателя мешала настроиться на волну. Теперь ничто не мешает.

Я вышел из палаты.

Конечно же, я был уверен, что Воронов пребывает в мире иллюзии. Наверное, всё дело в воздействии мощных электромагнитных полей на его мозг.

Как там говорил Антон?

Повышение синоптической активности, возбуждение ассоциативных зон, галлюцинации, помрачение сознания…

Мы чинили двигатель, вернее, бились в поисках решения проблемы.

Ничего не получалось. Я заходил в медицинский отсек дважды, не без надежды получить какую-то полезную информацию. Но инженеру становилось хуже.

Из больного уходила жизненная сила, несмотря на интенсивное лечение. Рыков недоумевал. Сам побледнел, осунулся. Врач он хороший и глубоко знающий дело — иначе не попал бы в состав экспедиции. Тем не менее…

Однажды, посреди очередного, прямо скажем, нервного совещания, Рыков вызвал меня в коридор. Был едва ли не бледно-зелёный, в том своим профессиональным одеждам.

— Воронов умер, — сказал врач.

— Как…

— Внезапно. Казалось, что состояние всё же стабилизируется…

Мы вдвоём пошли в медицинский отсек.

Воронов, с бородкой, усами, лежал, изогнувшись.

Бледное лицо было искажено, словно перед смертью больной испытал сильнейшую боль.

— Ничего не предвещало, — вздохнул Рыков. — Вижу такое впервые.

— Что именно?

— В коре мозга есть доля. Называют эпифиз. Кто-то полагает, эпифиз делает возможными экстрасенсорику, телепатию. Не берусь судить. Эпифиз Николай утратил полностью. На всех снимках недельной давности эпифиз на месте. Сейчас его нет. С точки зрения физиологии невозможно. Я проведу вскрытие, но вряд ли узнаю что-то новое.