Преисподняя - Гоник Владимир. Страница 25

Ключников полагал, что уйдёт в любой момент, стоит только захотеть. Но он не знал, что с нечистой силой шутки плохи: игра опасна, и за все надо платить. Не бывает так, чтобы пройти огнём и не обжечься: коготок увяз, всей птичке пропасть.

Однажды Федосеев предложил Ключникову по воскресеньям вести военные занятия с молодняком движения.

— Заодно и подработаешь, — объяснил он. — Деньги не помешают.

— Не помешают, — подтвердил Ключников. — Я на выходные домой езжу.

— В Звенигород? Вот и чудесно. Твоя группа будет приезжать к тебе.

С тех пор два десятка человек приезжали по воскресеньям в Звенигород каждую неделю. Ключников ожидал их на шоссе у автобусной остановки и уводил в лес, где проводил занятия на местности: учил выживанию, рукопашному бою и готовил физически.

Ключников считал Федосеева главным в движении, но однажды во время занятий на шоссе у лесной опушки притормозил чёрный лимузин с антенной на крыше, что свидетельствовало о наличии в машине радиотелефона. Сановного вида седоки долго и внимательно наблюдали, как бегают, дерутся и ползают боевики, потом обсудили что-то кружком и уехали.

Ключников при встрече рассказал Федосееву о странных наблюдателях и удивился, когда тот неожиданно усмехнулся с непонятной обидой:

— Проверяли. Впрочем, оно и понятно, кому охота деньги на ветер бросать, — внезапно он спохватился. — Ты смотри, не проговорись, я тебе доверяю, но мало ли… Это дело серьёзное. Не дай Бог слово обронишь. Я со временем тебя познакомлю с ними.

Впоследствии Ключников понял, что в покровителях у них ходят люди со Старой площади и с Лубянки, ни одно серьёзное дело не обходилось без них; Федосеев как ни тщился выглядеть лидером, шагу не мог ступить самостоятельно и покорно исполнял чужие приказы.

— Им-то что? — поинтересовался Ключников у него.

— Как же… Они с нашей помощью многих зайцев убивают. Во-первых, всегда можно на нас кивнуть: вот она, демократия — безумство и хаос. Во-вторых, с нашей помощью они всем показывают необходимость своего существования: без них, мол, никуда, только они способны удержать порядок. В-третьих, в нужный момент нас всегда можно спустить с цепи, пугануть кого следует… В-четвёртых, если мы придём к власти, они скажут, что всегда были с нами заодно. Видишь, как удобно. Так что мы им нужны.

— А вам они зачем?

— Как же, помогут, прикроют, если что… Возьмём власть, там посмотрим. А пока… Большевики перед революцией тоже немецкие деньги получали, не гнушались.

В движении все были убеждены, что действуют по своей воле и своему желанию, никто не догадывался, что направляет их умелая рука. Федосеев между тем исправно являлся на конспиративные квартиры, где давал отчёты и получал инструкции.

…серое утро тихо вползло в Москву. Рассветный туман обложил подножья московских холмов и осел в низинах — на Студенце, в Садовниках, на Кочках и на Потылихе. Солнце растопило туман над холмами и отразилось в окнах высоких домов в старом Кудрине, на Воробьёвых горах, в Конюшках и Дорогомилове, в Котельниках, на Сенной и у Красных Ворот. Просыпаясь, город постепенно наполнялся гомоном и разноголосицей, на улицах взбухал городской гул — взбухал и катился из края в край.

Страх, который всю ночь сжимал Москву, отпустил, но не исчез — затаился в урочищах и логах, в сумрачных подворотнях, в подъездах, в глубоких подвалах и колодцах, откуда он выползал с наступлением темноты.

Смутная тревога витала над Чертольем по обе стороны от Волхонки. Правильнее было сказать — Черторье, название шло от ручья Черторый, текущему прежде по Сивцеву Вражку, однако на язык москвичам легло — Чертолье, и привычка укоренилась.

Место издавна слыло нечистым, тревога тянулась с незапамятных времён — дурная слава устойчива. Задолго до прихода христиан возникло здесь языческое капище, дурная молва тянулась из века в век. Обширной округой вплоть до Никитской улицы владел Опричный приказ, здесь стояли пыточные избы и застенки, здесь томились в погребах сидельцы, здесь располагалась усадьба Скуратовых и верный пёс Малюта держал здесь двор по соседству с хозяином, царём Иваном IV, прозванным за нрав Грозным, который поставил усадьбу на холме в старом Ваганькове — на том месте, где стоял дворец его прапрабабки, великой княгини Софьи, дочери великого князя литовского Витовта, вышедшей замуж за Василия I, сына Дмитрия Донского. В восемнадцатом веке на древних каменных подземельях вырос редкий по красоте дом Пашкова, и случайно ли, отсюда обозревал Москву мессир Воланд?

Невнятное беспокойство висело над изрезанными и запутанными дворами Чертолья. Это был лабиринт давних построек, лестниц, террас, галерей, густых зарослей, тупиков, загадочных особняков, конюшен, каретных сараев, глухих затянутых плющом стен, мшистых каменных рвов; старые кирпичные дома поднимались по склонам, крыши их уступами высились одна над другой, проходные дворы, сплетаясь, теснили друг друга, и множество извилистых дорог вели в соседние околотки: на Знаменку, в Антипьевский, Колымажный, Ваганьковский и Ржевский переулки.

Молва, наделившая Чертолье дурной славой, неизменно указывала на древние подземелья. Уже в наше время очевидец рассказывал о подземном ходе, идущем от Храма Христа Спасителя в сторону Неглинки и Кремля; выложенный в рост человека белым известняком узкий сводчатый ход вёл под Ленивый торжок на Всехсвятской, названной так по церкви Всех Святых, «что на валу».

Очевидец утверждал, что под Ленивкой сводчатая кровля растрескалась и осыпалась, что тоже имеет объяснение: по Ленивке когда-то ходил трамвай. На углу Ленивки и Лебяжьего переулка ход, по рассказам, раздваивался: одна часть уходила за развилкой к Боровицкой башне Кремля, другая — в старое Ваганьково.

Что ж, молва иной раз не есть вымысел, триста лет носит имя Лебяжий переулок, хотя, казалось бы, какие лебеди? Но стояла, в семнадцатом веке запруженная Неглинка, стояла на этом месте Лебяжьим прудом и отсюда к царскому столу подавали лебедей.

Жители первых этажей по Лебяжьему переулку и Ленивке не раз обращались в ремонтные конторы, жалуясь на проваливающиеся часто полы, под которыми открывались обширные подземелья. И в прежние времена ясновидящие зрили под землёй по всему Чертолью ходы и палаты, как видят их нынче. Разумеется, можно отмахнуться, но как быть, если современные сейсмографы, ультразвуковые и электромагнитные локаторы указывают в глубине земли пустоту? А те, кому повезло, могли своими глазами увидеть поражающие воображение подземелья старого Ваганькова: под холмом таятся шатровые палаты, сводчатые переходы, загадочные каменные мешки и гигантский выложенный белым тёсаным камнем колодец, уходящий под землю на глубину небоскрёба. И, похоже, там, внизу, к нему с разных сторон подходят подземные галереи.

Необъяснимая тревога во все времена владела человеком в Чертолье, ныла в груди и не давала покоя. Многие люди с чуткой душой и поныне испытывают в Чертолье смущение и душевное неудобство: у одних благодушие сменяется здесь непонятным смятением и робостью, а другие испытывают неоправданную тревогу и злость.

…сверху в шахту стекали тонкие струи воды. Тело беглеца подняли по стволу в верхний коллектор, сюда с поверхности доносился громкий плеск воды, словно поблизости на землю обрушился ливень. По лестнице из сдвоенных прутьев Першин поднялся к решётчатому люку, открыл его и выбрался наружу.

В это трудно было поверить. Он стоял у подножья фонтана, шумящего за спиной Карла Маркса, который каменным кулаком стучал по каменной трибуне посреди просторной Театральной площади. Семь чугунных ангелов держали чашу тёсаного гранита, из которой вода падала в круглую чугунную ванну, стоящую в гранитной беседке, куда вели кованые воротца. Лестницы с двух сторон поднимались к фонтану, окружённые ажурной решёткой, а вокруг плотной зеленой стеной рос стриженый кустарник, и казалось невероятным после ночи преследования и погони оказаться вдруг здесь, против Большого театра и гостиницы «Метрополь».