Легенда о флаге - Стрехнин Юрий Федорович. Страница 21

Сколько он спал? Пять минут? Час? Два? Из сна его вырвал тревожный голос Пети:

— Звезда пропала!

Иванов вскочил.

Небо было затянуто откуда-то набежавшими тучами. Кое-где сквозь их плывущую пелену проглядывала временами звездочка-другая. Но определить по ним курс было уже нельзя. А может быть, Петя сбился с курса еще раньше? Как теперь сориентироваться? Небо беззвездное, слепое…

Остановил мотор, выругал Петю:

— Раззява ты! Ложись, спи!

— Я подежурю! — виновато стал просить Петя. — Как прояснится — разбужу!

— Доверять тебе!.. — начал было Иванов.

Но в голосе Пети было столько желания исправить свою оплошность! Иванов больше не стал возражать, улегся.

Его разбудил вкрадчивый холодок — словно большая прохладная ладонь потихоньку оглаживала плечи и спину, прикрытые тельняшкой. Открыв глаза, увидел над собой ясное, без облачка, светлеющее небо, на котором уже едва-едва приметны были гаснущие, по-предрассветному тусклые звезды. В борта сонно толкались волны. Чуть потягивало ветерком.

Петя безмятежно спал.

«На вахте дрыхнет!» — рассвирепел Иванов.

Он довольно неделикатно поднял Петю. Расстроенный, тот и слова не сказал в свое оправдание. Иванов сел к мотору. Держать курс на восток, туда, где посветлело небо.

Проверил, сколько осталось солярки, долил бак из канистры. Горючего на несколько часов хода. Хватит ли дотянуть до Кавказского побережья? А что делать, когда кончится солярка? Мастерить парус? Ветра почти никакого. Идти на веслах? Но при таком харче, когда на всех осталось полгорсти сухарных крох, много не выгребешь…

Они плыли, держа курс навстречу всходящему солнцу. Снова начинался день в безбрежном море. Со всех сторон оно, только оно, окружает одинокий барказ своим равнодушным простором. Где они теперь?

Вновь сухая рука жажды сдавливала пересохшее горло. Не давал покоя и голод. Совсем сникла Маша, сидит, привалясь плечом к борту, пряча от солнца лицо. Как оно у нее осунулось!.. Веки закрыты, кажется — спит. Нет, это не сон, а забытье. А Васюков, похоже, свыкся с необычным для него положением мореплавателя. То возился с карабином — протирал, чистил. Сейчас, положив на колени гимнастерку, орудует иглой, зашивает какую-то дырку — нашел себе дело солдат. Оно понятно, когда голова и руки делом заняты, всякую тяготу легче переносить. Вот Петя, тот, похоже, совсем приуныл. Сидит понуро, как больной, глядит себе под ноги… А что ему в море смотреть, глаза слепить?

Иванову и самому очень хотелось, хотя бы ненадолго, дать отдохнуть глазам. Не мог. Надо держать курс. Только временами на минуту отводил взгляд в сторону, противоположную солнцу, — там блеск воды казался менее ослепительным. В один из таких моментов ему показалось, что среди скачущих бликов промелькнули какие-то темные пятна. Вначале он просто подумал, что устали глаза. Поморгав, посмотрел вновь — пятен уже не было. Через минуту глянул туда же — опять черные, прыгающие пятна!

— Васюков, карабин! — прокричал он.

Слева по борту — теперь уже было видно хорошо — кувыркались, то выскакивая из воды, то скрываясь в ней, дельфины. Их темные спины влажно посверкивали на солнце, показываясь на мгновение и вновь скрываясь под блескучей поверхностью воды.

— Стреляй! — Иванов подвернул барказ поближе к дельфинам. — Стреляй, это ж харч!

Бахнул выстрел, другой…

Но дельфины скрылись, словно поняв недоброе.

— Эх, — с досадой проговорил Васюков, — столько питания уплыло! Зазря два патрона стратил… — Он понуро опустил карабин.

Вдруг Петя закричал:

— Вон они, вон!

Дельфины вынырнули неожиданно с противоположной стороны. Их было шесть или семь, один за другим мелькали над водой мокрые, блестящие черные хребты. Вот дельфин весь, целиком, выскочил из воды, чтобы тотчас же скрыться в ней…

— Стреляй! — крикнул Васюкову Иванов, направляя барказ так, чтобы удобнее было целиться. — Скорее!

Поставив ногу на борт и оперев локоть о колено, Васюков выстрелил трижды. Кажется, в одного попал. Сейчас всплывет!

Но дельфин не всплыл…

Еще раз мелькнула над водой глянцевитая, сгорбленная спина. Васюков быстро приложился, нажал на спуск. Но только сухо щелкнул боек. Обойма кончилась. А в запасе патронов нет.

— Пять патронов промазал! — горестно проговорил Васюков, обернулся к Иванову — Еще не бывало такого со мной…

— Отощал, батя?

— Не потому. В море — не в поле. Блестит больно.

А дельфины, словно дразня, вновь появились. Они подпрыгивали, на какие-то секунды их большие каплевидные тела иной раз полностью вылетали из воды — и снова скрывались в ней. Может быть, оттого, что дельфины теперь то выпрыгивали, то скрывались резвее, чем минуту назад, казалось, что их сразу стало больше. А может быть, их и в самом деле прибавилось — в воде все время мельтешили блестящие, словно лакированные черные хребты.

Иванов заглушил мотор. Что еще можно предпринять?

Целое стадо дельфинов, целое стадо «морских свиней»! Достаточно было раздобыть одного, и голод отпустил бы. Иванов от кого-то слыхал, что в случае нужды можно и дельфина есть. Не в сыром виде, понятно. Но было бы мясо, а приготовить они бы сумели. Можно провялить на солнце или как-нибудь исхитриться и поджарить. Да что об этом мечтать…

Снова палящее солнце над головой. Неоглядное пустое море. Ровный монотонный стукоток мотора…

К вечеру мотор, кашлянув несколько раз, смолк: кончилась солярка. С минуту барказ шел еще по инерции, но вода, разрезаемая его корпусом, все тише и тише шелестела по бортам, и вот уже боковая волна гулко бьет о дощатый корпус, гонит бессильное суденышко куда-то вправо. Иванов прикинул по солнцу. Относит на юг, все дальше к середине моря… Одна надежда остается, только одна — на восточный ветер, если подымется. Есть два весла. Если их закрепить стоймя, а между ними натянуть парус… Только из чего этот парус сделать? Идти на веслах? Но при боковой волне, когда сил так мало… Бесполезное занятие.

— Придется загорать, — сказал он товарищам.

— Пропадем мы тут… — помрачнел Петя.

— А лучше, если бы немец тебя на берегу живым взял? — сурово спросил Иванов.

— Я ему не собирался сдаваться! — обиделся Петя. — Я до последнего патрона воевал.

— Все мы до последнего. — Иванов уже пожалел о своей резкости. — Здесь у нас еще в запасе шансы. А кончатся — так лучше морю достаться, чем фашисту на потеху. Верно говорю?

Петя промолчал. А Васюков вздохнул:

— Так-то оно так, а все-таки…

— Для поднятия духа — всем по сто грамм… воды! — распорядился Иванов. — Маша, выдай!

Последний раз по глотку из анкерка они выпили после полудня, когда зной и жажда были особенно невыносимыми. Сейчас в анкерке осталось совсем мало. Как ни экономили воду, однако небольшой бочонок не был волшебным неисчерпаемым сосудом, тем более что и достался он им уже далеко не полным.

В течение дня Иванов старался как-то приободрить себя и остальных. Требовал, чтобы по очереди следили за горизонтом: а вдруг покажется корабль? Рисовал воображаемые картины, как их обнаруживает эсминец родного Черноморского флота и какой прием будет оказан им, уцелевшим севастопольцам. Старался утешить себя и товарищей тем, что море спокойное, штилевое; сиди и загорай. А могло быть хуже, если бы разыгрался штормяга. Петя и Васюков — пехота, не пробовали, что такое шторм. Да и Маша… И вообще во всяком трудном положении следует утешаться тем, что могло быть гораздо хуже.

Все попытки поднять настроение оказывались не очень успешными. Правда, Васюков еще бодрился, всё находил себе дело — то вновь чистил уже бесполезный карабин, то шарил у себя по карманам, стараясь придумать, из чего бы вместо табака свернуть цигарку. Но остальные… Особенно трудно, видел Иванов, приходится Маше. Сидит согнувшись, словно под тяжестью. Лицо скрыто в ладонях рук, лежащих на коленях, торчат из-под посветлевшего от морской воды синего берета короткие пряди волос, почти белых — еще вчера они были темнее — неужели их за сутки так высолило море, высветлило солнце? А молодец Маша! За все время не проронила ни слова жалобы.