Дорога на Тмутаракань - Аксеничев Олег. Страница 48

Северцы и киевляне, жители Путивля и Чернигова, они были в тот миг едины.

Помните – ради этих мгновений и живет воин. Становясь богом, вольным дарить жизнь и смерть.

Русские воины были богами нижнего мира, а диким половцам пришлось выстелить своими телами путь до речной переправы, где и была принесена главная жертва воинской удаче и мести.

Половцев перебили всех, и русские стрелы постарались выискать побольше бродников, изо всех сил стегавших коней, медленно тащившихся вброд через реку.

Из воинства, приведенного Гзаком под стены Путивля, спаслись единицы.

Гиблое место – Путивль! Для недругов, конечно.

Путь к гибели…

Было две Тмутаракани.

Был торговый город, с шумными базарами, пропахшими потом и запахами отбросов харчевнями, постоялыми дворами, где клопы были самыми невинными среди кровососов. Город, не боявшийся дневного света.

Был город возрожденного древнего культа, таинственного и жестокого, пропитанного страхом и криками жертв. Город тьмы, с которой не справлялись смоляные факелы.

Город, где жили купцы и мошенники, если это не одно и то же, воины и ремесленники.

Где в центре восстановленного древнего святилища ждал врага Безымянный бог.

Ждал.

И дождался…

7. Тмутаракань, берег Керченского пролива

Лето 1185 года

Чем дальше к югу, тем становилось холоднее. Миронег заметил, что подгонявший в спину северный ветер был гораздо теплее и мягче, чем сырой промозглый, веющий со стороны Тмутаракани. Страны света, казалось, поменялись местами и характером.

А вот спутник Миронега, болгарин Богумил, остался прежним. Признав свою полную беспомощность в Великой Степи, он не отставал от лекаря, стараясь, однако, и не приближаться к нему без особой надобности. За все время дороги русич и болгарин обменялись не более чем десятком слов, и это устраивало обоих путников. Миронег был по природе молчуном, а Богумил страшился лишний раз услышать голос чужеземного колдуна. На берегу неведомой речушки болгарин мог наблюдать, как этот голос нес людям смерть.

Так, рядом, но не вместе, два всадника приблизились к границе Степи. Густое высокое разнотравье сменилось редким чахлым кустарником на глинистых возвышенностях, изредка оживляясь яркой зеленью на заболоченных низинах. Пропали птицы, и болотный гнус без страха нападал на незваных гостей, заставляя путников постоянно отмахиваться от назойливых кровососов, а их коней беспокойно всхрапывать, потряхивая гривой.

Поменялась и дорога. Едва заметная среди степного травяного ковра, здесь, на глинах, она рассекла плешивую равнину двумя параллельными шрамами светлых наезженных колей. Миронег, все так же про себя, отметил, что глина в колеях пошла мелкими трещинками, как бывает при сильной засухе либо когда дорога редко используется. Мелкие холодные дождевые капли, брошенные в лицо хранильника южным ветром, помогали не поверить в засуху среди заболоченных тмутараканских низин.

Но, насколько знал Миронег, иного пути на север, на Русь, из Тмутаракани не было. Купеческие караваны должны были бы встречаться не реже раза в сутки, но Миронег и болгарин с самого начала пути не заметили ни одного.

Странные вещи творились в Тмутаракани, старинном торговом городе, если купечество разленилось или испугалось выходить на торговый тракт.

Или же Миронега сбили с пути.

Очень многие не хотели, чтобы он ехал на юг. Не хотел князь Черный, основатель Чернигова, испугавшийся гнева богов. После смерти испугавшийся, а уж чего, спрашивается, бояться покойнику?

Не хотела Хозяйка, богиня, которую Миронег из почтения не смел называть по имени даже в мыслях. Не хотели другие боги, служение которым было, казалось, прямой обязанностью последнего хранильника на Руси. Христианство побеждало старых богов, вытесняло их не булатной сталью, но силой привычки. Все больше русичей шло не к хранильнику за оберегом от несчастья, а в храм Христов за освященным образком.

Но для бога, даже побежденного, очень мелко и неприлично поганить путь ослушнику. Испепели в гневе или забудь – вот поступок бога, не человека. Бог не мстит, но карает!

Что же случилось в Тмутаракани?

Ночи в начале лета стали вдруг настолько холодными, что Миронегу пришлось развести на сон грядущий небольшой костер. Выкопав во влажной глине яму для очага в лезвие меча глубиной, лекарь обломал ветки ближайшего высохшего куста, свалил их в яму, пощелкал кресалом, которое постоянно находилось в седельной суме.

Раздув огонь, легко занявшийся на сухих ветках, хранильник обернулся на треск неподалеку. Это, как оказалось, Богумил лишал жизни еще один куст, не желая идти к теплу костра с пустыми руками, как проситель. Исходя из устоявшегося обычая молчания, Миронег только кивнул одобрительно, встретившись глазами с болгарином.

Богумил отвел взор, но к костру подсел. Разумеется, с противоположного Миронегу края.

Достав из седельных сумок еду, путники поужинали, не проронив ни слова, затем болгарин поднялся, отступил на пару шагов от костра и, завернувшись в плащ, улегся прямо на примятую степную траву. Миронег продолжал сидеть у костра, подбрасывая в огонь тонкие прутики.

Так прошло полночи. Костер мало-помалу угас, только редкие угольки багровели в предсмертной ярости на дне земляного очага. Хранильник так, сидя, и уснул, положив предусмотрительно извлеченный из ножен меч рядом с собой.

В степи хорошо спит тот, кто спит чутко.

Перед рассветом Миронега разбудил топот копыт.

Сильными ударами каблука хранильник сбросил на дно очага вынутые из ямы комья земли, примял их подошвой, чтобы не выдать место стоянки даже струйкой дыма. Затем выпачканным в земле носком сапога ткнул в бок мирно спавшего Богумила.

Болгарин испуганно распахнул глаза, увидев нависшего над ним русича с обнаженным мечом в руке.

– Молчи, – тихо сказал Миронег. – Всадники где-то рядом.

Богумил кивнул и неловко поднялся с травяного ложа, поеживаясь от утренней прохлады.

Расседланные и стреноженные кони путников паслись неподалеку, мирно щипля траву и не проявляя беспокойства. Миронегу это показалось странным. Зверь чует чужака куда быстрее и лучше человека.

Может, он ошибся и конский топот ему почудился? Так бывает в призрачные минуты, когда сон уступает место бодрствованию.

Развеяв сомнения, стук копыт повторился, и уже где-то поблизости.

Поспешно накинув седло на спину коня, Миронег затянул подпругу, помог медлительному болгарину справиться со своим скакуном.

Оказавшись в седле, хранильник перевел дух. Для всадника в степи открыта любая дорога, и бегство почитается не трусостью, но осмотрительностью. Путь один лишь для пешего – к неминуемой смерти.

Слух не обманул Миронега. Из-за близкого холма выскочили две лошади, мчавшиеся куда глаза глядят. Завидев всадников, лошади застыли как вкопанные, с недоверием разглядывая нежданных встречных. Затем, словно получив от матери-земли новые силы, умчались прочь, разбрасывая за собой копытами клочья вырванной с корнем травы.

За недолгие мгновения встречи Миронег успел заметить, что на лошадях была сбруя, не порванная, но перерубленная. Да и некоторые раны на лошадиных боках были слишком глубоки для порезов от колючих ветвей степных кустарников.

Этой ночью неподалеку от места, где ночевали Миронег и Богумил, напали на одинокую повозку или, что вернее, – кто же в своем уме, если о Миронеге да болгарине умолчать, отправится в одиночку через Великую Степь? – на караван. Во время схватки рассыпаемые во все стороны удары мечей и сабель задевали не только сражающихся, и запряженные в одну из подвод или телег тягловые лошади оказались на свободе. Лошади, напуганные мечущимися людьми, криками умирающих и блеском стали, в панике бежали, случайно обеспокоив спавшего Миронега.

Такое могло бы быть, если бы не одно обстоятельство. Чутко спавший Миронег не слышал шума сражения, хотя лошади явно пробежали небольшое расстояние.