Беседы с Майей Никулиной: 15 вечеров - Казарин Юрий Викторович. Страница 99

она согласна, что она в двадцать раз лучше Достоевского! Она говорит

об этом вслух! Так что, если говорить об уровне культуры, то он ниже

плинтуса. Я ниже не видела за всю свою жизнь. И если уж на это пошло,

в страшные годы нищеты и ужаса, вы вспомните, песни военные были.

Это были песни хорошие, просто очень много хороших. А вот сейчас –

ничего такого нет…

Ю. К.: Ну, если ушла культура, та культура – духовная, ушла культу-

ра души, значит, человек перестанет быть человеком.

М. Н.: Я думаю, что да. А о чем речь у Астафьева-то идет? Какой

разговор? Именно об этом! Когда вот эта сцена, где этих пацаненков рас-

стреливают, и один орет: «Дяденька!» Человек только тогда человек, ког-

да за ним эти духовные вершины есть. Я не говорю, что каждый человек

должен быть жутко образован, сведущ во всех науках, читать наизусть

Мандельштама и музицировать Моцарта – вовсе необязательно. Но пони-

мать, что эти высокие ценности предорогие – вот это да! Между прочим,

вспомним все эти детские рассказы Астафьева: вот они законы духовные,

все – бабушка меня любит, и я свою бабушку люблю, вот она моя родная

земля, и лучше ее нет, вот она река, вот мой отец, какой бы он ни был, да

пусть пьяный – но ведь папка! А все эти явления этих братцев: «Я бра-

тишка твой!» – это же просто классно!

Ю. К.: Майя, давай о новом жанре «Диалоги с…» поговорим, тем

более этот жанр мы сейчас как раз создаем. Разговор Эккермана с Гёте.

Он постоянно рядом с гением чувствует себя неуютно.

М. Н.: Рядом с гением – так и говорит?

Ю. К.: Да!

М. Н.: С кем? Нет, ты когда-нибудь с гением говорил? Говорил с та-

ким человеком, чувствовал себя неуютно?

Ю. К.: Да, говорил, но не чувствовал себя ничтожным.

М. Н.: Вот я, как тебе сказать, прекрасно знаю, что если бы я могла

говорить с Пушкиным или Блоком, я бы никакой неуютности не почув-

ствовала. Может, это и нехорошо, и неприлично, но я знаю – не почув-

ствовала бы.

Ю. К.: Ты  сама  гений.  Ты  –  очевидный  гений.  Эккерман  –  ничего

подобного. Там читаешь – просто слезы и сопли про человека, который

сам себя называет гением.

М. Н.: Гения принято почитать. Даже не то, что гениев, а высоко-

поставленных лиц – почитать совершенно стилистически определенным

образом.

295

Ю. К.: А  вот  Соломон  Волков  в  «Диалогах  с  Бродским»…  Кни-

га интересна только одной вещью: тавтологии там никакой, куда боль-

ше энергии. Там просто Бродский постоянно говорит что-то с умным и

 серь ез ным видом…

М. Н.: Так это о чем говорит?

Ю. К.: Волков заработал на этом неплохо, потому что эта книга из-

дается до сих пор. Больше ничего подобного я в жизни не читал. Если

исключить все остальные книги о Бродском – это будет, конечно, очень

большой круг. Но первая никулинская книга такого жанра будет уникаль-

на.  (Смеется.)

М. Н.: Фантастика!

Ю. К.: Зуб даю! «История литературы от Майи Никулиной», «Исто-

рия русской литературы от Майи Никулиной»!

М. Н.: Вот на мой ум, я читала всегда много  (смеется), что касает-

ся русской литературы – особенно XX века, особенно после революции,

особенно советской формации литературы (хотя я, в общем-то, вовсе не

ругаю советскую литературу: напротив, я всегда говорю, наступит такое

время, товарищи, когда соцреализм будет считаться вполне интересным

литературным течением – совершенно точно! Когда его прочтут прохлад-

ным, таким остывшим умом. В свое время Николай Васильевич Гоголь

сказал совершенно правильно, что великая лирика пишется двумя путя-

ми: обожегся – и ору, или подумать и остыть, и тогда написать… Очень

может быть, что Гоголь сильно прав), так вот, на мой ум, чем были не

правы наши литературоведы, которые «прочитывали» литературу и да-

вали ей оценки… Вот я в свое время прочла Чижевского, потом прочла

Фёдорова  и  прочла  про  Циолковского,  его  высказывания  и  т. д.,  очень

неоднозначные (самый цельный, на мой ум, и чистый человек из них –

Чижевский) – так вот, только вооружившись всем этим, надо бы читать

Платонова.

Платонов, на мой ум, не отвергал практику социалистического стро-

ительства, и не выступал против тоталитарного режима – по-моему, он

делал совершенно другое дело. А делал он вот что: его пугал всякий про-

гресс, основанный на тщеславии и технике. Вот тот самый, который обре-

чен. И, между прочим, «Котлован» как раз об этом. А уж, когда прочтешь

«Ювенильное море» – совершенно понятно, что любой прогресс, кото-

рый  основан  на  «делании»,  на  строительстве,  на  модернизации  и  т. д.,

чудовищным образом рождает огромное количество того, что сейчас на-

зывают бюрократией – людей, которые, ничего не сделав, спокойно чув-

ствуют себя историческими персонажами. И надо сказать, когда читаешь

одну вещь, допустим «Чевенгур», соглашаешься с тем, что Платонов –

296

писатель совершенно потрясающий: только своим языком говорить – это

мало кто мог. Но возьмите прочтите «Котлован», «Чевенгур» и т. д., возь-

мите «Ювенильное море», и получится вещь – ой! Он посмотрел на жен-

щину как на федеративную республику, или когда бык умер от усталости

какого-то – забыла – дела, для работы на ненужного человека, и когда

вот эти классические жемчужины, так сказать, Платонова начинают та-

кой породой идти в этом «Ювенильном море». А там, кстати, есть ужасно

интересная вещь, которая очень учитана, и которая очень в жуткой куче

времени – это Вернадский, это – жуткая куча времени! Потому что тог-

да у нас отгорело и отгремело во время богоискательства и богострои-

тельства, конец XIX – начало XX веков, на которое очень многие еще,

действительно, надрывались и страдали совершенно искренне, вот тогда

пошли… У нас очень долго об этом не говорили, я понимаю, что у Бло-

ка стихи лучше, чем у Чижевского – так и должно быть. Поэтому Блок,

так сказать, больше – Прекрасная Дева и Вечная Женственность, а этот –

устройство  мира  на  научной  основе.  Но, когда  вступили  в  осмысление

мира люди, которые понимают его на научной основе, он стал выглядеть,

как  тебе  сказать,  очень  угрожающе,  очень  странно.  И  эта  постоянная

угроза, что, когда мы этот мир построим, и он будет, у Платонова – по-

моему, самое главное это, а вовсе не опыт. Циолковский, кстати, очень

такой не безынтересный человек. Мы-то все понимаем, что он, дескать,

такой мечтатель с серьезным видом, а, между прочим, он ведь тоже вы-

двигал эту точку зрения – они все люди, имеющие право быть на равных

вписанными в историю. У Платонова есть такая мысль, что Земля сама

живет в ритме Вселенной, в своей – земной – трясучке и т. д., и на Земле

сами по себе, независимо от наших революций и строительств, происхо-

дят всевозможные события, которые могут быть и разрушительны – про-

сто сказано то, что, по сути, никто никогда не говорит.

Ю. К.: Лев Николаевич Гумилев об этом говорит.

М. Н.: А, ну Лев Николаевич Гумилев – да! У Льва Николаевича все

об этом написано.

Ю. К.: Геосфера влияет на биосферу, биосфера – на всю ноосферу,

происходит все, что угодно!

М. Н.: К счастью, он еще очень хорошо писал!

Ю. К.: Да!

М. Н.: И читать его очень интересно. Вот этого у Платонова доста-

точно много. Ну не знаю, я даже вычитывала, но я понимаю, конечно,

рая он в жизни не видел, но, на мой ум, вовсе не только потому, что это

была воля правительства, большевиков и т. д. Он вовсе не ставит вопрос