Византия сражается - Муркок Майкл Джон. Страница 96

Доктор по приказу Бродманна осмотрел меня. Я завоевал его симпатию, хотя все еще оставался «гадюкой», «евреем» и «цареубийцей». Если б я был один, то, возможно, согласился бы со всем, что доктор говорил о красных, но Бродманн вертелся рядом. Очевидно, он опасался, что бедный маленький доктор убьет меня. Теперь нам предстояло встретиться с Григорьевым. Для этого следовало успеть на поезд. Когда мы ехали на станцию, я ощущал лишь отголосок боли. Только на следующий день я почувствовал онемение и мучительные страдания, невыносимые и раздражающие.

Я увидел Гришенко еще раз, когда садился в поезд. Он усмехнулся мне. Я покраснел, как девочка. Никто не заметил моей реакции. Бродманн был слишком озлоблен, воспринимая Гришенко как моего врага. В украденной роскошной одежде казак ускакал прочь, настегивая лошадь по шее и лопаткам все той же нагайкой. Округлые рукояти пистолетов касались моих бедер. Они легко уместились в карманах моего густо населенного вшами пальто. Там же были спрятаны мои документы и диплом.

Мы удостоились особого внимания. Нас разместили еще лучше, чем в киевском поезде. Сиденья, слава богу, были мягкими. Бродманн сел напротив меня, у окна. Он продолжал ворчать, бормотать и осматривать грязный снег, отыскивая следы Гришенко. Я рассмеялся и сказал ему, что это ерунда.

– Обычное дело! – воскликнул Бродманн. Правосудие для них – разновидность мести. Вот с чем нам приходится иметь дело!

Как ни странно, я в то утро чувствовал себя хорошо и ощущал собственное превосходство. Я усмехнулся:

– Худшее, что могло случиться, уже случилось, Бродманн. Побывали бы вы в моей шкуре!

– Я ненавижу насилие. – Его мягкое, морщинистое лицо исказилось.

– Тогда вы ошиблись в выборе профессии. – Вошел наш тощий друг; он снял длинное пальто, аккуратно свернул его и положил на верхнюю полку.

– Я был пацифистом. Большевики обещали нам мир. Я работал для них на фронте – издавал газеты и брошюры. – Бродманн снова опустился на сиденье, когда поезд тронулся с места. – Кто-нибудь знает, куда мы на самом деле направляемся?

– Григорьев сказал, что хочет встретиться с нами в своем полевом штабе. У него есть план: захватить Херсон или Николаев. Возможно, он уже там.

– Эти города слишком хорошо защищены. Греки и французы в одном, немцы в другом.

– Немцы не очень хотят сражаться за союзников и белых. Они могут присоединиться к нам.

– Но не к Григорьеву. Он вслух говорит, что думает о немцах. Они ему не доверятся.

Поезд мчался по широкой, необозримой степи. Грязь сменилась чистотой последнего снега. Он должен был очень скоро растаять. Война могла завершиться к весне. Успехи Григорьева и большевиков не оставляли сомнений. Скоро, вероятно, ожидалось решающее сражение. Мое единственное опасение заключалось в том, что битва начнется в Одессе раньше, чем я смогу обеспечить безопасность матери и Эсме. Наступление Григорьева казалось непрерывным и неизбежным. Если Махно присоединится к нам, белые и союзники будут уничтожены. Я молился о разногласиях между различными левыми группировками. Ничто не разъединяет людей так, как социализм. Цвет их флагов напоминал розы, которые я подарил госпоже Корнелиус, – насыщенный, блестящий кроваво-красный цвет. Цвет моей собственной крови. Когда я поранился о шипы, кровь смешалась с лепестками: она стала моей сестрой, моей матерью, моей подругой. Роза. Я не оглядывался назад. Я не чувствовал ностальгии. Меня обманули. Таков наш мир. Божий замысел откроется на Небесах. Я лишился веры. Все Божьи дары были у меня отняты. И вот я продаю в точности такие же меховые пальто, как и те, которые в прежние времена вынужден был носить, хотя и более чистые. Молодые люди с напыщенным видом шляются туда-сюда, как опереточные чекисты. Один из них носит анархические символы. Что он может знать об анархии? Он немного говорит по-русски. Я спрашиваю его: «Что это такое?» Показываю на значок. Он говорит, что «А» означает «анархия». Я говорю: почему бы не носить значки от А до Z, чтобы Z означало сионизм; ведь это – то же самое. Он решил, что я забавный. Какой идиот! Все эти убийства и похищения! Анархисты были игрушками в чужих руках и до сих пор остались идиотами. Они отвергли власть и все-таки ответили за свой терроризм. Что они получили взамен? Что получил мир? Анархию? Отсутствие правительства? Нет, то же самое правительство, только намного хуже. Вселенная расширяется. Вселенная остывает. Скоро повсюду будет снег.

Снег укроет и сдавит Землю. Все покроется льдом. Лед сожмется до исчезающей точки. И тогда не будет ничего. Это закон физики. Это энтропия. Это второй закон термодинамики. Это тепловая смерть Вселенной [136]. Это конец. Теория эха [137], которую недавно разработали: что она такое, если не надежда? Но что есть надежда, если не вера? У людей остается теория эха: ничто во Вселенной не исчезает, ничто не умирает. Что они сделали? Всего-навсего заново открыли Бога! Вот в каком состоянии сегодня пребывает наука. Она расходует ресурсы и деньги народа, выясняя то, что мир знал с начала времен и будет знать до конца: Бог любит мир. Меня учили другому. Моя наука – это мир механизмов и двигателей, а не теоретическое бормотание. Все хотят быть Эйнштейнами. Эйнштейну хватило совести – он указал источник своей теории. Он был благочестивым дураком. Русские называют таких «восторженными». При этом он был евреем и сионистом. Но, возможно, я оказываю ему слишком много чести. Как эти два еврея запутали весь мир! Они принесли в двадцатое столетие больше суеверий, чем все наши ученые сумели изгнать из девятнадцатого. Секс? Фрейд спутал секс с привязанностью, с потребностью в любви. Физика? Она стала поэзией. Все так говорят. Люди строят огромные лаборатории, чтобы проверить поэтические теории. Где же былой прагматизм?

Поезд остановился примерно через два часа. Мы оказались посреди голой степи. Хорошо организованный военный лагерь был разбит на ближайшем холме. Солдаты побрели к нам. Они несли большие бидоны с супом. Еду распределили по всему составу. Остановку запланировали для того, чтобы все в поезде смогли поесть. Неважно, являлся Григорьев бандитом или нет, но он достаточно разбирался в военном деле, чтобы поддерживать линии коммуникаций. Снабжение в его армии работало превосходно. Он управлял огромной территорией, контролируемой с помощью железной дороги и телеграфа. Григорьев мог быстро передавать новые приказы. Белые на юге уделяли гораздо меньше внимания средствам связи и скоростному транспорту. Они с подозрением относились к техническим новшествам. Красные, надо сказать, получили немалое преимущество. У них было меньше самолетов, но они с готовностью использовали воздушный флот. Белые надеялись только на кавалерию. Они были храбрыми романтиками. А расчетливые евреи смотрели в будущее. Но они видели не все. Я согласен, что все это было преступлением, но не хладнокровным убийством, а местью. В книгах пишут, что в лагерях погибло всего два или три миллиона человек. Я полагаю, что не менее шести миллионов. Сталин убил еще больше. Смерть властвовала в двадцатом столетии так же, как в шестом, четырнадцатом и семнадцатом. Memento mori [138].

Западные демократические страны не должны забывать о золотом веке Флоренции [139]. Савонарола через месяц уничтожил его. Свобода и ответственность – одно и то же. А молодежь позабыла об этой простой истине. Дисциплина, а не мечи – вот что спасло Спарту. Братская любовь спасла Спарту. Но она не спасла тех несчастных, благородных греков в Херсоне, когда слуги Сатаны напали на них. А еще говорят, что я ничего не знаю о вере. Нет, я пришел к вере. Мое сердце и мой разум привели меня к благородной вере в Россию; Россия противостояла Африке и Азии, Россия пустила корни здесь, в Лондоне, в Нью-Йорке, в Париже – всюду. И моя вера мертва? Истинная вера Константина, который сделал Рим христианским, который основал Византию? Нет веры более чистой. Это вера греков, которые изобрели христианство. Евреи украли ее и вернули, как нечто совсем новое. Евреи всегда так торговали. Павел понимал это. Греки дали нам все – а мы снова и снова предаем их. Подумайте о Кипре. Британцы любят ислам. Они дают мусульманам землю для мечетей. Они приветствуют их в книгах; они призывают их покупать дома на Парк-лейн. Они называют своих героев в честь Аравии. Они флиртуют с исламом, как молодая девочка флиртует с демоном-искусителем, который собирается сделать ее проституткой. Они бесхитростны. Им не хватает древнего опыта России. Остерегайтесь Карфагена! Я напечатал несколько брошюр за свой счет. Нет никакого смысла что-то объяснять британцам. В лучшем случае надо мной смеются. Я храню брошюры у себя в магазине. «Национальный фронт» [140] – бессмысленная организация. Я не боюсь индусов. И не боюсь китайцев, которые владеют рыбной лавочкой напротив моего магазина. Неужели никто ничего не видит, кроме меня? На улицах полно шпионов. Это похоже на кошмар. Я единственный, кто понимает, что происходит. А что общего у нацистов и «Национального фронта»? Только прыщи и зависть.