Электронный Мельмот - Гор Геннадий Самойлович. Страница 2

— Кант не говорил этого!

— Вы говорите так уверенно, — ответил я, — словно присутствовали при нашем разговоре.

На лице профессора появилось выражение крайнего недоумения:

— Позвольте, как он мог с вами говорить? В своем ли вы уме?

Я замолчал, хотя я мог легко доказать, что я встречался с Кантом. Время еще не пришло. В этом все дело.

— Извините, — пробормотал я, — я оговорился.

— Бывает, — снисходительно кивнул профессор.

Даль и синева! Это только за окном гостиницы даль выглядит такой ручной и мирной. Верхушки деревьев. Облака. Ну, а там, где нет ни деревьев, ни облаков, там, в бесконечных вакуумах вселенной, там — совсем другая даль. И она тоже живет в моем сознании.

Я сижу за письменным столом и читаю рассказы Чехова. Чехов привлекает меня, привлекает и отталкивает. В изображенных им людях и событиях есть нечто такое, что я не в состоянии понять. Эта жизнь похожа на лабиринт, в котором блуждают люди, ища не выхода, а чего-то еще более запутанного, чем лабиринт. Неужели действительно такой была жизнь в конце XIX столетия?

Кто-то стучится в дверь.

— Войдите, — говорю я.

Входит толпа однокурсников.

— Колька! — кричат они хором. — Ну, собирайся, пошли!

— Куда?

— Забыл? Вот чудак! Сегодня «Спартак» играет с Гвинеей. Ну, побыстрей. Не то опоздаем.

С тех пор как на Земле исчезли границы, исчезли и личные документы, свидетельствующие о времени и месте рождения.

Все человечество — одна большая семья. И никто не носит с собой бумажек с печатями.

Я ношу в кармане небольшого размера предмет, который лучше всякого документа мог бы удостоверить, что я родился не на Земле. Это разумная логическая машина, лингвистический аппарат, способный приобщить меня сразу к любому земному наречию, к любому способу мыслить и говорить. Но я никому не показываю этот предмет, хотя меня иногда и подмывает сказать усердной старушке, нашей преподавательнице английского языка:

— Вот у меня есть словарь, так это словарь! Сам переводит с любого языка.

Но я молчу, молчу и улыбаюсь. Смешно, особенно когда преподавательница хвалит меня за мои успехи

— Ларионов, — говорит она, — написал сочинение без единой ошибки.

Я усмехаюсь. И притрагиваюсь рукой к лингвистическому аппарату, лежащему в боковом кармане моего пиджака. Человеческая техника создаст нечто подобное не раньше чем через пятьсот лет, если я, разумеется, не поделюсь своим секретом. Что скажет наша «англичанка» в тот день, когда ее профессию признают ненужной?

Я присвоил себе чужое имя, назвав себя Николаем Ларионовым. Но сделал я это не сейчас, а двести с лишним лет тому назад в Кенигсберге, когда явился к Иммануилу Канту. Со мной тогда случился казус, я забыл свое имя, разумеется, не настоящее, а то, которым себя назвал. Но Кант не обратил никакого внимания на мое замешательство. Он был увлечен темой нашей беседы, речь ведь шла о пространстве и времени и о звездном небе над нами, за посланца которого я себя выдал.

Иногда по ночам мне не спится, я смотрю на звездное небо. Моя родина, милая Дильнея, затерялась где-то среди этих бесчисленных звезд, и я ее ищу, хотя и знаю, что ее не найти. Она далеко, так далеко, что даже трудно себе представить.

Не удивительно ли, что у Земли есть двойник, планета, очень похожая на нее, словно между двух сестер-близнецов легло холодное отчужденное пространство и разделило их… И когда мне становится грустно, я достаю комочек вещества и он разговаривает со мной. Тогда мне кажется, что в этом комочке чувствительного вещества вместилась вся Дильнея, огромный мир, моя далекая родина.

Телефон звонит.

— Слушаю.

Опять ласковый женский голос:

— Ты узнаешь меня?

— Нет, не узнаю.

— Что с тобой, Николай? Почему ты не узнаешь меня? Я — Вера! Вера Васильева!

Я мучительно напрягаю память, пытаюсь вспомнить всех, с кем я познакомился за восемь месяцев моего пребывания на Земле. Вера Васильева? Нет, не припоминаю.

— Я — Вера! Вера! — внушает мне ласковый женский голос. — Ты не мог меня забыть, нам нужно повидаться. Что же ты молчишь?

— Не знаю, — неуверенно отвечаю я. — Я помню всех своих знакомых…

— Нам надо повидаться, — настаивает женский голос. — Надо! Я тут близко. Спускайся. Я буду ждать тебя в вестибюле возле газетного киоска.

— Хорошо, я приду.

Я снимаю пижаму и надеваю костюм. Руки мои спешат. Для чего я дал это обещание? Но надо же когда-нибудь объясниться. Очевидно, у меня есть однофамилец и голос его похож на мой.

Через три минуты я уже внизу, в вестибюле. Возле газетного киоска стоит девушка. Она смотрит на меня, на лице ее улыбка.

— Теперь ты меня узнаешь? — спрашивает она.

— Нет. Не узнаю.

— Не могла же я за полтора года так измениться. Ты, наверно, шутишь, Николай?

— Нет, не шучу.

Теперь начинаю удивляться я.

— Меня зовут Николай Ларионов.

— Я знаю. Но если ты Николай Ларионов, ты не мог забыть Веру. Ты здоров, дорогой?

Глаза незнакомой девушки смотрят на меня озабоченно. В них страх и надежда.

— Как же это могло случиться? Прошло всего полтора года, как мы виделись с тобой. Я улетала в Антарктику, и ты меня провожал. Всего полтора года, а ты, Коля, смотришь на меня так, словно видишь впервые.

— Впервые? Это так и есть. Полтора года назад меня не было здесь.

— А где же ты был?

Я чувствую, что мне не уйти от ответа, не увильнуть. От этой девушки я не могу скрывать истину,

— Полтора года назад я был далеко.

— Где? — тихо спросила девушка.

— В окрестностях Сатурна, — ответил я так же тихо.

Девушка побледнела. Не знаю — почему она так побледнела. Вся краска сошла с ее лица. И… она пошла Шла, не оглядываясь и не спеша, словно в темноте Она, наверно, подумала, что я сошел с ума. Я не хотел и не мог вдаваться в подробности. Для этого еще не пришло время. Но как мне хотелось крикнуть ей вслед: «Вернись! Не уходи! Я ведь не сказал самого главного».

Нет, о самом главном не могло быть и речи.

Придя к себе в номер, я долго ходил из угла в угол. Значит существует мой двойник? Девушка ведь не сомневалась в том, что она меня знала. Глупое положение. Чертовски глупое, идиотское. И посоветоваться не с кем, кроме Эрой.

Я вынул из футляра комочек вещества и спросил:

— Ну как твои дела, Эроя?

— Твой вопрос, — ответила она, — имеет чисто риторический характер. Я живу не для дела, не для действия.

— Извини, — сказал я, — мне хочется посоветоваться с тобой.

— О чем?

— Нелепая история. Я только что разговаривал с земной девушкой. И она утверждает, что она знала меня.

— Она шутит?

— Нет, она говорит всерьез.

— Приведи ее сюда. И я ей все объясню. Я расскажу ей о Дильнее, где ты родился… Мне, надеюсь, она поверит.

— Тебе? Да. Тебе она несомненно поверит.

На стене афиша. Она извещает, что сегодня состоится публичная лекция: «Разумное существо других планет».

Я как раз иду на эту лекцию. Зачем? Уж не для того ли, чтобы уличить лектора в невежестве? Нет. Мне просто хочется сличить фантазию с действительностью, выдумку с фактом. И кроме того еще раз испытать заманчивое и сильное чувство искушения, с которым придется бороться, напрягая всю волю. А вдруг я не выдержу испытания, встану и скажу:

— Вы ошибаетесь, дорогой профессор. Разумное существо других планет вовсе не обязательно должно выглядеть морфологическим монстром.

— А какие у вас доказательства, молодой человек? — спросит лектор, насмешливо улыбаясь.

— Какие доказательства? Ну хотя бы я сам. Надеюсь, вы не откажете мне в разумности? А я родился не на Земле.

Нет, несмотря на более чем солидный возраст и завидный опыт, во мне много юношеского тщеславия. Не оно ли и ведет меня на эту лекцию?

Актовый зал набит до отказа. Мне с большим трудом удается найти свободное место. Слева сидит старик лет восьмидесяти, справа — студентка. Старик гладит пушистую белоснежную бороду и снисходительно поглядывает на меня. А я думаю: «Э, дедушка, ты моложе меня на несколько сот лет и не гордись своей патриаршей бородой».