Как это было: Объединение Германии - Горбачев Михаил Сергеевич. Страница 9
Однако лишь спустя годы мы в Советском Союзе по-настоящему оценили заложенные в восточной политике огромные возможности и начали реальное движение навстречу.
Решающая роль в ее разработке принадлежала Вилли Брандту. Это был, без преувеличения, выдающийся политик — одна из самых светлых голов тогдашней Европы.
Замышляя новую восточную политику и осуществляя ее на практике, Брандт имел в виду вполне определенную концепцию Европы. В его представлении она не кончалась ни на Одере, ни на Висле. Брандт видел будущее Европы во взаимодействии ее западной и восточной частей. А предпосылкой этого он считал преодоление тяжкого наследия прошлого, причем не только между Германией и Советским Союзом.
Познакомившись с этим человеком, я убедился в его высочайших не только деловых, политических достоинствах, но и по-человечески понял его. Между нами установились, позволю себе утверждать, дружеские отношения.
По случаю 50-летия трагической даты — нападения на нашу страну гитлеровской Германии — я как Президент Советского Союза направил Вилли Брандту приветствие. Вот выдержка из него:
«…Один из поучительных уроков войны, который теперь, кажется, усваивают на всей планете, в том, что диктатура, тоталитаризм, чем бы они ни прикрывались, всегда оборачиваются бедой для всякого народа, для других народов, для самого исторического прогресса.
Обоим нашим народам пришлось испытать это на себе. Но советский народ подвергся еще и чудовищной агрессии внешнего тоталитаризма. Разгром нацизма потребовал от него неимоверных, самых больших жертв.
Время и люди делают свое дело. Сегодня мы знаем и признаем лично Вашу роль, роль германской социал-демократии как инициаторов и проводников возвращения немцев к взаимопониманию с советскими людьми. Эта Ваша мужественная и дальновидная позиция и деятельность способствовали коренным изменениям не только в отношениях между ФРГ и СССР, но и в Европе. И теперь мы можем говорить о том, что советско-германский фактор имеет шанс стать мощным оплотом безопасности и нового типа сотрудничества. Роль СДПГ тут незаменима и в дальнейшем.
Согласен с Вами, что благодаря выстраданному опыту динамичное развитие советско-германских отношений имеет исключительное значение. И 22 июня 1941 года должно постоянно напоминать, особенно вступающим в общественную жизнь молодым поколениям, об общей задаче наших двух великих народов — верно служить их историческому примирению, никогда не допускать каких-либо конфликтов между ними…»
Завершая первую главу книги, я хотел бы сказать следующее. Когда мне пришлось, уже в роли руководителя государства, столкнуться с германским вопросом, я невольно задумался — а было ли вообще неизбежным разделение Германии после войны? Правильная ли это была плата Германии за то, что Гитлер развязал войну? Я не говорю — достаточная или недостаточная, я говорю — правильная ли — с точки зрения перспективных интересов самих стран-победительниц и всего мирового сообщества?
С учетом всего того, что произошло потом и что я вкратце изложил в этой главе, ответ, думаю, напрашивается отрицательный.
Не могу еще раз не отметить: не Советский Союз в этом деле был инициатором, он не хотел расчленения Германии, несмотря на то что народы СССР пострадали от гитлеровской агрессии больше других.
Исторически Сталин оказался более прозорлив и более, скажем так, объективен: «Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, государство германское остаются». Он, видимо, лучше своих партнеров по коалиции чувствовал ненадежность в долговременном плане, историческую бесперспективность принимавшегося тогда решения.
Так что могу сказать: включившись непосредственно в решение германского вопроса, я действовал в духе логики истории.
Глава вторая.
Объединение Германии
Краткий экскурс в историю я сделал для того, чтобы напомнить читателю кое о чем, как я считаю, важном для понимания того, как складывалась судьба немцев и их государства после поражения Германии во Второй мировой войне, развязанной нацистским режимом.
Не знаю, какое сложилось впечатление у читателя по— прочтении предыдущей главы книги, но я старался представить объективные свидетельства на этот счет.
Трудное начало
Как обстояло дело с германским вопросом к началу перестройки в СССР?
ГДР была не просто союзником, а передовым в экономическом отношении социалистическим соратником — образцом для других. Она обладала наиболее сильным (после СССР) военным потенциалом в Варшавском союзе. Была наиболее технически развитым торгово-экономическим партнером среди братских государств.
Что касается ФРГ, то она являлась самым выгодным представителем Запада во внешнеэкономических связях СССР. По некоторым аспектам — незаменимым. СССР хотел улучшения отношений с Западной Германией. И поэтому советское руководство откликнулось на «восточную политику» Брандта. Улучшение отношений с ФРГ вписывалось в контекст разрядки международной напряженности, с которой связал себя Брежнев в 70-х годах.
Московский договор — важнейшая веха в изживании послевоенного периода в наших отношениях с немцами. Одновременно — и очень значительное событие международного масштаба.
Тем не менее германский вопрос для нас в СССР в 70-е и почти до конца 80-х годов как бы не существовал. В начале перестройки «холодная война» была в самом разгаре, и все главные международные проблемы рассматривались в ее контексте. Господствовало убеждение, что обострение германского вопроса может привести к Третьей мировой войне. К тому же в начале 80-х годов в обстановке ужесточения «холодной войны» политический капитал, накопленный в советско-западногерманских делах на базе Московского договора, быстро таял.
Правительство ФРГ на первом этапе весьма прохладно относилось к деятельности нового советского руководства, сформировавшегося после смерти Черненко. Но об этом — чуть позже. Еще на подступах к реформам я, как и мои единомышленники, полностью отдавал себе отчет в том, что преобразования в стране, как и решение назревших проблем международной политики, невозможны без улучшения отношений с Западом. В этом ответ на вопрос — почему, продолжая развивать отношения со своими союзниками и партнерами в социалистическом и развивающемся мире, мы занялись поиском путей к улучшению советско-американских отношений. Мы рассчитывали прежде всего на понимание со стороны Западной Европы. И не ошиблись: достаточно напомнить о Маргарет Тэтчер, которая первая уловила, что в СССР начинается «другое время». При обсуждении итогов визита Тэтчер на Политбюро я отметил два важных момента:
Первый. Страх перед советской угрозой — это реальность. И пора нам перестать себя обманывать, будто «все прогрессивное человечество» считает нас оплотом мира.
Второй. Необходимо научно подкреплять европейское направление новой внешней политики.
С этой целью решено было создать в Академии наук Институт Европы. Надо было основательно планировать нашу работу в Европе, так как она — наш основной партнер, нигде без Европы по-настоящему дело не сдвинешь. Европа везде присутствует: и в Кампучии, и на Ближнем Востоке, и в Африке, и, уж конечно, среди восточных наших друзей, и даже в Латинской Америке. Должен сказать, что эту линию — на Европу — я вел активно, последовательно. Большинство моих встреч в 1985 — 1988 годах состоялось с государственными деятелями западноевропейских стран. Эти шаги, осознание их значения для успеха перестройки, для всей политики нового мышления, приведшие постепенно к взаимному доверию со многими влиятельными европейскими политиками, облегчили впоследствии решение германского вопроса.
Но, конечно, был и другой аспект внешней политики — собственно германский. Первоначально он сводился в основном к отношениям с ГДР, к поиску новой роли СССР в социалистическом лагере, в Варшавском Договоре и СЭВе.