Меловой человек (ЛП) - Тюдор С. Дж.. Страница 27

— С ним раньше никогда такого не случалось.

— Все будет хорошо, — сказал я, хоть это и было полной чушью. Не будет. Все будет совсем, совсем наоборот.

Мы нашли его под кустом, неподалеку от детской площадки. Мерфи лежал, свернувшись клубком. Думаю, он пытался найти укрытие. Дождь усилился. Волосы Хоппо свисали тяжелыми влажными сосульками, напоминая водоросли. Моя рубашка липла к телу. Ботинки тоже промокли и громко чавкали, когда мы бежали к Мерфи.

Издалека казалось, что он просто спит. Только приблизившись, мы увидели, как часто вздымается его круглый бок, и услышали его тяжелое хриплое дыхание. Вскоре стало ясно, что ему очень плохо. Совсем плохо. Совершенно плохо. Его язык опух и почернел. Из-за крови. И яда.

Я до сих пор помню тот запах и взгляд больших шоколадных глаз. Мы опустились на колени. В его взгляде было столько растерянности и в то же время признательности. Мы делали то, что должны были, но не могли ему помочь. И уже во второй раз за тот день я понял, что есть вещи, которые не исправить.

Мы попытались поднять его и унести. Хоппо знал, где находится ветеринарная клиника. Но Мерфи и сам был тяжелым, а мокрая густая шерсть делала его еще тяжелее. Мы даже не смогли донести его до выхода из парка, потому что он опять начал кашлять и блевать. Тогда мы снова положили его на траву.

— Давай я сбегаю в город, в клинику, приведу кого-нибудь? — предложил я.

Хоппо лишь покачал головой и произнес хриплым надорванным голосом:

— Нет. Это бесполезно.

А потом он зарылся лицом в густую мокрую шерсть и так крепко обнял Мерфи, словно пытался удержать его, не позволить своей собаке бросить его и уйти в другой, чужой мир. Но, конечно, никто, даже самый любимый человек на свете не может этому помешать. Все, что мы могли, — пытаться успокоить Мерфи, нежно нашептывать в его вислые уши в надежде уменьшить его страдания. Этого оказалось достаточно. Потому что в конце концов Мерфи сделал последний прерывистый вздох и умер.

Хоппо разрыдался, зарывшись лицом в его неподвижную тушу. Я изо всех сил сдерживал слезы, но они все равно сами покатились по моим щекам. Потом я внезапно осознал, что в тот день мы пролили куда больше слез над телом мертвой собаки, чем над братом Железного Майки. И потом нам это здорово аукнулось.

Чуть позже, набравшись сил, мы постарались отнести его домой к Хоппо. Это был первый раз, когда я прикоснулся к чему-то по-настоящему мертвому. Я шел и думал, что он кажется даже тяжелее, чем прежде. Вот он, вес смерти. Мы добирались до дома не менее получаса. Люди останавливались и глазели на нас, но никто не пытался помочь.

Мы уложили пса на его старую подстилку на кухне.

— Что ты будешь делать теперь? — спросил я.

— Похороню, — сказал Хоппо таким тоном, словно это было очевидно.

— Сам?

— Это мой пес.

Я не знал, что на это ответить, поэтому решил ничего не говорить.

— Ты иди, — сказал Хоппо. — На эти… поминки.

Что-то внутри подсказывало: я должен остаться и помочь, но в то же время мне очень хотелось поскорее уйти.

— Ладно.

Я повернулся к двери:

— Эдди?

— Что?

— Когда я узнаю, кто это сделал, я убью его.

Никогда не забуду его взгляд в ту минуту. Может, поэтому я и не стал говорить ему о меловом человечке и собаке. Или о том, что я никак не мог вспомнить, возвращался ли Железный Майки в церковь, после того как сбежал.

2016 год

Я не считаю себя алкоголиком. Или барахольщиком. Я просто тип, которому нравится иногда пропустить стаканчик, а еще собирать разные вещи.

Я не надираюсь каждый день и обычно никогда не прихожу в школу с перегаром. И тем не менее это все-таки случилось. К счастью, до директора эта новость не дошла, но я все равно услышал пару ласковых слов от знакомого учителя:

— Эд, иди-ка ты домой. Прими душ и купи себе какой-нибудь ополаскиватель для рта. И в следующий раз постарайся закончить все это в выходной.

Если уж говорить начистоту, да, я пью больше, чем следовало бы, и чаще, чем нужно. Но сегодня мне очень хочется. Горло так и сжимает. И губы сохнут, сколько ни облизывай. Нет, я не просто хочу выпить. Мне надо выпить. Небольшая разница в грамматике. Огромная — в жизни.

Я в супермаркете. Снимаю с винной полки пару бутылок крепкого красного. А затем прихватываю бутылку хорошего бурбона и качу тележку к кассе самообслуживания. Короткая беседа с женщиной, стоящей за кассой, и я загружаю бутылки в машину.

Приезжаю домой как раз после шести, достаю парочку виниловых пластинок, которые не ставил уже очень давно, и наполняю первый бокал.

Именно в этот момент входная дверь с грохотом распахивается — так, что подсвечники на камине вздрагивают и бокал шатается на столе.

— Хлоя?

Наверняка это она. Я ведь запер дверь, а больше ни у кого нет ключей. Но обычно Хлоя не выбивает двери. Когда у нее что-то происходит, она проникает в дом, как кошка. Втягивается, как паранормальный туман.

Я с тоской смотрю на свой бокал, а затем, печально вздохнув, поднимаюсь и иду на кухню. Слышу, как открывается и захлопывается дверь холодильника, как звенят стаканы. Но кроме этого я слышу еще кое-что. Незнакомый звук.

Несколько секунд я пытаюсь понять, что творится, а потом до меня доходит. Хлоя плачет.

Я не так уж часто плачу. Не знаю, что с этим делать. Даже на папиных похоронах. Не люблю всю эту возню, сопли, всхлипывания. Не встречал ни одного человека, который выглядел бы привлекательно в такой момент. Хуже того: когда плачет женщина, значит, ее надо утешать. А в этом я тоже не так уж хорош.

У двери в кухню я все еще сомневаюсь. А затем слышу голос:

— Мать твою, Эд! Да, я реву тут! Или заходи, или вали на хер!

Я толкаю дверь. Хлоя сидит прямо на столе. Рядом — бутылка джина и огромный стакан. Без тоника. Волосы у нее еще более взлохмаченные, чем обычно, тушь размазалась.

— Не буду спрашивать, как ты…

— Это хорошо. Потому что иначе я тебе эту бутылку в зад засуну!

— Хочешь поговорить о том, что случилось?

— Не особо.

— Ладно. — Я останавливаюсь у стола. — Я могу тебе чем-то помочь?

— Да. Сядь. И пей.

Хоть я и думал об этом целый день, джин — не совсем мой напиток. Но я чувствую, что отказывать нельзя. Беру из шкафа стакан и протягиваю Хлое. Она наливает мне большую порцию, а затем ставит стакан на стол и чуть не роняет при этом. Думаю, это уже не первая ее порция за сегодня. И даже не вторая и не третья. Странно. Хлоя, конечно, любит потусить. Любит выпить. Но не думаю, что я когда-либо видел ее по-настоящему пьяной.

— Итак, — спрашивает она заплетающимся языком, — как прошел твой день?

— Ну, я пытался написать в полиции заявление о пропаже друга.

— И как?

— Несмотря на то, что он не вернулся в отель прошлой ночью, не забрал свой кошелек и кредитки и не отвечает на звонки, его нельзя официально считать пропавшим, пока не пройдет двадцать четыре часа.

— Вот срань.

— Да уж, срань.

— Думаешь, с ним что-то случилось?

Звучит так, словно она искренне переживает. Я отпиваю из стакана.

— Не знаю…

— Может, он домой поехал.

— Может.

— Ну и что ты собираешься делать?

— Думаю, завтра снова пойду в полицию.

Она долго смотрит в свой стакан:

— Друзья, да? Неприятностей от них больше, чем пользы. Хотя с родственниками и того хуже.

— Да, наверное, — осторожно говорю я.

— Ой, поверь мне. Друзей можно просто отрезать от себя и все. Семью не отрежешь. Они всегда здесь, на подкорке, скребутся и не дают жить.

Она опрокидывает в себя остатки джина и наливает еще.

Хлоя никогда не говорила о своей личной жизни, а я никогда не спрашивал. Это как с детьми. Если они хотят о чем-то сказать, то говорят. А начнешь спрашивать — еще глубже забьются в свою раковину.

Конечно, мне было интересно. Долгое время я думал, что ее присутствие в моем доме — следствие ссоры с парнем и тяжелого разрыва с ним. В конце концов, в Эндерберри полным-полно квартир, которые можно снять с кем-то более близким ей по возрасту и по духу. Никто не станет выбирать жизнь в старом жутком доме, где обитает какой-то странный холостяк, если не ищет одиночества.