Меловой человек (ЛП) - Тюдор С. Дж.. Страница 33

— Почему ты так ненавидишь Майки?

Он издает короткий лающий смешок.

— Тебе и впрямь непонятно?

— Значит, все дело только в этом? В том несчастном случае?

— Неплохая причина, не так ли?

Он прав. Вот только в эту секунду у меня возникает отчетливое ощущение, что он что-то скрывает. Я лезу в карман и достаю нераспечатанную пачку «Мальборо Лайтс».

Гав смотрит на меня:

— Когда ты снова начал курить?

— Я еще не начал.

— Угостишь?

— Шутишь?

У него почти получается улыбнуться в ответ.

Я открываю пачку и достаю две сигареты.

— Я думал, ты бросил. Тоже.

— Да. Отличный день для того, чтобы нарушить данное слово.

Я протягиваю ему сигарету. Подкуриваю свою и передаю ему зажигалку. Первая же затяжка вызывает у меня головокружение и тошноту. Но, черт возьми, это восхитительно.

Гав выдыхает дым.

— Черт. Эта хреновина на вкус как дерьмо. — Он поглядывает на меня. — Но потрясающее дерьмо, старина.

Мы оба усмехаемся.

— Итак, — говорю я, — раз уж мы нарушаем все данные себе обещания, может, поговорим о Майки?

Он опускает взгляд, и его улыбка тускнеет.

— Ты знаешь о том, что случилось в ту ночь? — Он взмахивает сигаретой. — Идиотский вопрос. Конечно, ты знаешь.

— Знаю то, что мне сказали, — говорю я. — Меня там не было.

Он хмурится, похоже, пытаясь вспомнить.

— Нет, не было. Ты учился, кажется. В ту ночь Майки был за рулем. Как всегда. Ты же знаешь, как он любил свой «пежо».

— Носился с ним, как помешанный.

— Ага. И поэтому никогда не пил. Он всегда предпочитал сесть за руль. А я предпочитал нажраться.

— Мы были детьми. Все дети такие.

Кроме меня. Не совсем. Во всяком случае, не тогда. Конечно, с тех пор я более чем наверстал все упущенное.

— Тогда, на вечеринке, я реально нажрался. Просто в хлам. Как идиот. И когда я начал блевать дальше, чем видел, Тина и Рич захотели, чтобы я свалил оттуда, и уговорили Майки отвезти меня домой.

— Но Майки тоже пил?

— Возможно. Я не помню, чтобы он пил. Хотя я почти ничего не помню о том, что происходило той ночью.

— Его проверяли на алкоголь? Он был пьян?

Он кивает:

— Да. Вот только мне он сказал, что ему подсыпали что-то в питье.

— Когда он тебе об этом сказал?

— Он пришел навестить меня в больнице. Даже не попытался извиниться, все говорил о том, что это не его вина. Кто-то подлил ему алкоголя в напиток, бла-бла-бла, если бы я не нажрался, ему бы не пришлось везти меня домой.

Типичный Майки. Всегда старается спихнуть вину на другого.

— Понимаю, почему ты до сих пор так его ненавидишь.

— Я не ненавижу его.

Я смотрю на него, моя рука с сигаретой замирает на полпути ко рту.

— Ненавидел раньше, — поправляется он. — И очень долго. Хотел винить. Но не мог.

— Не понимаю.

— Я не хотел разговаривать с Майки или встречаться с ним не из-за того несчастного случая.

— А почему тогда?

— Потому что это напоминало мне о том, что… я заслужил случившееся со мной. Заслужил это кресло. Карма. Это мое наказание за то, что я сделал.

И тут я неожиданно снова услышал голос мистера Хэллорана: «Если ты сделал что-то плохое, рано или поздно оно вернется к тебе и укусит за зад. Этого парня карма тоже нагонит. Можешь не сомневаться».

— Что ты сделал?

— Это я убил его брата.

1986 год

Мать Хоппо убиралась не только в домах горожан, но также и в школе, в доме священника и в церкви. От нее мы и узнали про отца Мартина.

Гвен Хопкинс по обыкновению прибыла в церковь Святого Томаса в воскресенье в половине седьмого утра, чтобы вытереть пыль и отполировать все перед службой, которая должна была начаться в половине десятого. Думаю, у священников не бывает выходных по воскресеньям. Часы еще не перевели, так что было довольно темно, когда она поднялась по ступеням к тяжелым дубовым дверям и вставила в замочную скважину ключ, который хранила на кухонном крючке.

Она хранила на таких крючках ключи от всех мест, где убиралась, и каждый ключ был подписан. Не очень-то безопасно, особенно если учесть, что мама Хоппо курила и частенько выскальзывала по ночам на задний двор, а потом забывала запереть дверь.

Позже в то же утро она скажет полиции и газетчикам, что сразу же заметила: ключ от церкви висел не на том крючке. Она не особенно об этом задумалась, так как, по ее же словам, была довольно забывчивой. Но ключи все равно вешала на одни и те же крючки. Проблема заключалась в том, что все точно знали, где именно она их хранит. Это чудо, что до этого никто не украл их и никуда не забрался.

Все, что нужно было сделать, — пробраться в ее дом, взять нужный ключ и проникнуть еще в чей-нибудь дом, когда хозяев там не будет. Можно было стащить какую-нибудь мелкую вещицу, пропажу которой никто не заметит, например дешевое украшение или шариковую ручку. Что-то не очень ценное, чтобы хозяин решил, будто сам засунул куда-то эту вещь и забыл. Наверняка именно так и поступил бы человек, который любит собирать разные предметы.

Первый намек на то, что дело неладно, появился в тот момент, когда Гвен обнаружила церковную дверь незапертой. Но она отмахнулась от него. Может, пастор уже там? Иногда он просыпался очень рано, и она сталкивалась с ним в церкви — он повторял проповедь. Однако, сделав несколько шагов в зал, она сообразила: все-таки что-то было не так. Совсем-совсем не так.

В церкви было слишком светло.

Обычно скамьи в конце зала прятались в глубокой тени. А в то утро они сияли, отражая яркий белый свет.

Возможно, в тот момент она споткнулась. Не исключено, что волосы у нее на затылке внезапно зашевелились. Или она почувствовала ту самую легкую дрожь, которую мы все испытываем в тот момент, когда страх начинает играть с воображением и вводить нас в заблуждение. Хотя главное заблуждение — убеждать себя в такой момент, что на самом деле все в порядке.

Гвен перекрестилась ослабевшей рукой, а затем нащупала выключатель у двери и нажала на него. Светильники, тянущиеся вдоль церковных стен, — старые, местами разбитые и требующие починки, — налились светом. И тогда Гвен завизжала. Весь церковный зал был усеян рисунками. Они покрывали каменный пол, деревянные скамьи и даже кафедру проповедника. Всюду, куда ни кинь взгляд, — дюжины и дюжины белых меловых человечков. Они танцевали. Махали ручками. Многие были довольно вульгарными — например, человечки-мужчины с торчащими пенисами, человечки-женщины с огромными грудями. Хуже всего были рисунки повешенных человечков с петлями на шеях. Странные рисунки, совершенно жуткие. Страшные.

Гвен чуть было не бросилась опрометью вон из церкви. Чуть было не опрокинула ведро со щетками и не припустилась бежать — с такой скоростью, на которую только были способны ее тощие бледные ноги. Возможно, она так и поступила бы, но было поздно. Она засомневалась. И именно тогда услышала слабый звук. Тихий жалобный стон.

— Эй? Здесь кто-нибудь есть?

Еще один стон, чуть громче первого. Такой, который не проигнорируешь, — стон боли.

Тогда она перекрестилась еще раз — более сознательно и твердо, и двинулась по проходу. Кожу ее головы покалывало от страха.

Она нашла его позади кафедры. Он лежал на полу, свернувшись в позе эмбриона. Совершенно голый, если не считать пасторского воротничка на шее. Его белая ткань пропиталась кровью. Кто-то жестоко ударил его по голове. Как сказали врачи, еще один удар, и он бы отправился на тот свет. Смерть пощадила его. Если «пощада» — уместное слово в данной ситуации.

Впрочем, кровь лилась не только из его головы. Она струилась из ран на спине. Рваные линии тянулись от лопаток до ягодиц. Только когда смыли кровь, стало ясно, что там изображено.

Это были крылья. Как у ангела.

Отца Мартина забрали в больницу и подсоединили к нему множество трубочек и всего прочего. У него была черепно-мозговая травма, и врачи хотели выяснить, насколько плохо дело и нужна ли ему операция.