Меловой человек (ЛП) - Тюдор С. Дж.. Страница 9

Я стоял и не мог пошевелиться, а папа тем временем кричал низким гортанным голосом:

— Еще раз заговоришь с моей женой, и клянусь, я…

Но мы так и не узнали, что именно он сделает, потому что в этот момент отец Толстяка Гава оттащил его. Кто-то помог священнику подняться. Его лицо было красным, из носа у него шла кровь. Она заляпала его белый воротничок. Он вытянул указательный палец в сторону моих родителей:

— Бог вам судья!

Папа снова рванулся к нему, но отец Толстяка Гава перехватил его и удержал.

— Оставь его, Джефф.

Мелькнуло что-то желтое. Я обернулся и понял, что мимо меня только что промчалась Никки. Она подбежала к отцу и взяла его под руку:

— Пойдем, пап. Пойдем домой!

Он стряхнул ее руку, причем так резко, что Никки отшатнулась. А затем схватил салфетку, прижал к окровавленному носу и сказал матери Гава:

— Спасибо за приглашение!

После чего вернулся в дом.

Никки оглянулась и осмотрела сад. Мне хотелось думать о том, что, когда ее зеленые глаза встретились с моими, между нами проскользнуло взаимопонимание, но на самом деле мне кажется, она просто желала проверить, заметил ли кто-то еще этот переполох. Конечно же, его заметили все.

После этого она отвернулась и последовала за своим отцом.

На секунду мне показалось, что все остановилось. Все движения и разговоры. Но вот отец Толстяка Гава хлопнул в ладоши и произнес зычным бодрым голосом:

— Ну? Кому еще гигантских сосисок?

Не думаю, что в тот момент кто-то действительно хотел сосисок, но люди все равно заулыбались и закивали. Мама Гава одним быстрым движением включила музыку.

Кто-то хлопнул меня по спине. Я подпрыгнул. Это был Железный Майки.

— Ничего себе! Поверить не могу, что твой папа надрал зад священнику!

И я тоже не мог поверить. Я почувствовал, как мое лицо залила краска, и взглянул на Толстяка Гава:

— Прости, что так вышло.

— Шутишь?! — усмехнулся тот. — Это же настоящий класс! Лучшая вечеринка на свете!

— Эдди. — К нам подошла моя мама. Она улыбалась странной вымученной улыбкой. — Мы с папой уходим домой.

— Хорошо.

— Можешь остаться, если хочешь.

Я и правда хотел остаться, но в то же время не хотел, чтобы другие дети пялились на меня, как на какого-нибудь придурка, а Железный Майки прохаживался насчет случившегося снова и снова. Так что я буркнул:

— Нет, все в порядке, — совсем не в порядке, — я тоже пойду.

— Хорошо. — И она кивнула.

До этого дня я никогда не слышал, чтобы мои родители перед кем-то извинялись. Так не должно быть. Когда ты ребенок, ты понимаешь, что именно тебе положено извиняться. А в тот вечер я услышал, как оба моих родителя несколько раз извинились перед родителями Толстяка Гава. Те вели себя очень мило, просили их не переживать так сильно, но я видел, что они здорово злятся. Однако Толстяк Гав все равно на прощание вручил мне пакет с тортом, «Хуббой Буббой» и другими сладостями.

Как только за нами закрылась дверь, я повернулся к отцу:

— Пап, что произошло? За что ты его ударил? Что он сказал маме?

Папа обнял меня за плечо:

— Потом, Эдди.

Мне хотелось спорить, хотелось кричать на него. В конце концов, он испортил вечеринку моего друга. Но я этого не сделал. Потому что я очень любил своих родителей и, взглянув в их лица, понял, что сейчас действительно не время.

Так что я просто позволил папе обнять меня, а мама взяла меня за свободную руку, и мы вместе пошли домой. По пути мама спросила:

— Хотите чипсов?

Я выдавил из себя улыбку и сказал:

— Да. Будет просто класс.

Папа так никогда и не рассказал мне, что произошло. Но вскоре я и сам узнал. После того как приехала полиция и арестовала его за покушение на убийство.

2016 год

— Две недели, — отвечаю я. — Он прислал мне письмо по электронной почте. Прости.

Хоппо протягивает мне руку. Я хватаюсь за нее, поднимаюсь и тяжело усаживаюсь обратно на стул.

— Спасибо.

Надо было сказать Гаву и Хоппо, что Майки вернулся в Эндерберри. Это нужно было сделать в первую очередь. Сам не знаю, почему я не стал. Возможно, все дело в любопытстве. Или в том, что Майки попросил меня молчать. Или, быть может, я сам хотел узнать, что он задумал.

Я уже был немного знаком с прошлым нашего старого друга. Несколько лет назад я попытался разузнать о нем побольше. Мне было скучно, я слишком много выпил. Тогда я вбил в поисковик не только его имя, но лишь оно выдало какие-то результаты.

Он неплохо устроился, надо сказать. Работал в рекламном агентстве, вроде тех, которые испытывают странную любовь к умлауту^[12] и ненависть — к заглавным буквам. Я нашел много фотографий Майки с клиентами, сделанных во время каких-то релизов. В руках у них были бокалы шампанского, и все они улыбались — той самой улыбкой, которая как бы говорит всем вокруг, что у их стоматологов будет весьма обеспеченная старость.

Ничто из этого не стало для меня таким уж шоком. Майки и в детстве был башковитым. А еще — креативным. Умел видеть суть. Наверное, в работе все это ему пригодилось.

В письме он упоминал о проекте, над которым работал в тот момент. Говорил, что это «взаимовыгодное дело». Уверен, он не затевает какую-нибудь встречу одноклассников или вроде того. Честно говоря, на ум приходит только одна причина, по которой Майки мог внезапно решить связаться со мной после всех этих лет. Все равно что воткнуть тупой нож в ржавую мятую банку, полную гниющих червей.

Я не говорю об этом Гаву и Хоппо. Потираю пульсирующую от боли щеку и оглядываю бар. Людей примерно на четверть зала. Почтенные джентльмены быстро отводят взгляд и утыкаются в свои пивные кружки и газеты. В любом случае кому они стали бы жаловаться на шум? Не станет же Гав выбрасывать сам себя из бара за дебош.

— Как вы узнали? — спрашиваю я.

— Хоппо его видел, — говорит Гав. — На главной улице, среди бела дня. Он стал еще уродливее, чем был.

— Понятно.

— Он обнаглел настолько, что полез здороваться. И еще сказал, что приехал к тебе. Страшно удивился, что ты ничего об этом не говорил.

Я чувствую, как теперь уже во мне поднимается волна гнева. Старый добрый Майки, только он один умеет так все испортить.

Барменша приносит мою кружку с пивом и столь небрежно ставит ее на стол, что оно частично выплескивается.

— Милая девушка, — говорю я Гаву. — И характер прелесть.

Гав нехотя усмехается.

— Прости меня, — повторяю я. — Я должен был рассказать.

— Да, мать твою, должен был! — ворчит он. — Мы же друзья, разве нет?

— Почему ты не сказал? — спрашивает Хоппо.

— Потому что он просил меня этого не делать. До того, как мы с ним поговорим.

— И ты повелся?

— Презумпцию невиновности никто не отменял.

— Зря я тебя ударил, — говорит Гав и отпивает диетической колы. — Просто вышел из себя. Увидел его… и как будто все вернулось.

Я смотрю на него. Никого из нас нельзя назвать поклонником Майки Купера, но Гав ненавидит его намного больше, чем все мы. Нам было семнадцать. Шла вечеринка. Я не захотел туда идти, или меня не пригласили, не помню. Майки явился туда с девчонкой, с которой встречался Хоппо. Произошел скандал. А затем Гав здорово нажрался, и все уговорили Майки отвезти его домой… Вот только до дома они так и не добрались, потому что Майки по пути слетел с дороги и врезался в дерево.

Он неделю пробыл в коме и вышел из нее, пусть даже и чудом. А Толстяк Гав заработал несколько переломов позвоночника в жизненно важных местах. Лечению они не подлежали. С тех пор он оказался прикован к инвалидному креслу.

Как выяснилось в итоге, Майки был чертовски пьян в ту ночь, несмотря на все его заверения, что он не пил ничего, кроме диетической колы. Гав и Майки не разговаривали с того самого дня. И нам с Хоппо хватало мозгов не поднимать эту тему.

В жизни можно изменить многое — вес, внешность, даже имя, но есть и другие вещи, которые никак не изменить, и не важно, как сильно ты этого хочешь, как часто мечтаешь об этом или как много для этого работаешь. Именно оно нас и закаляет — не то, что мы можем изменить, а то, что не можем.