Впередсмотрящий. Повесть о великом мечтателе (Жюль Верн) - Брандис Евгений Павлович. Страница 3

Гувернантка бранила его за рассеянность, но Жюль, если ему было скучно, ничего не мог поделать с собой. Поль усердно переписывал с этикеток названия экзотических стран, мысленному же взору Жюля рисовались кокосовые пальмы на фоне багряных закатов и лагуны коралловых островов с бирюзовой, как небо, водой. А близость моря напоминала о себе манящими запахами — рыбного рынка, просмоленных канатов, приторно-сладких пряностей. Приходившие в нантский порт корабли приносили в развернутых парусам неуемные ветры странствий.

При первой возможности метр Верн снял подходящую квартиру на набережной Жан Бар, рядом со своей адвокатской конторой. В 1837 году он поместил сыновей в школу святого Станислава, где они кончили три класса, а затем продолжили обучение в Малой семинарии Сент-Донатьен.

Свободного времени у Жюля было хоть отбавляй: он учился без всякой натуги, получая похвальные листы при переходе в следующий класс то за успехи в географии, то в музыкальной грамоте, то в древнегреческом, изредка за латинские сочинения и неизменно — «за твердую память». Память и выручала его, потому что, не в пример Полю, прилежанием Жюль не отличался. Из всех предметов явное предпочтение он отдавал географии, хотя обнаруживал одинаково хорошие способности и к гуманитарным, и к точным наукам. В то же время он не был образцовым учеником: еще в школе святого Станислава заслужил прозвище «короля перемен», восхищая сверстников искусством ходьбы на ходулях, которые иногда и после звонка помогали перемахивать через высокий забор, за что ему случалось попадать в карцер, а в семинарии Сент-Донатьен нарекания педагогов вызывали его тетради и учебники, разрисованные сценами морских баталий, очертаниями корветов, шхун, бригантин.

Тайком от родителей Жюль и Поль часто пробирались в гавань наблюдать за швартовкой, маневрами, выгрузкой и погрузкой судов. Всезнающие мальчишки легко разбирались по парусному вооружению в типах кораблей и не хуже — в колониальных товарах, прекрасно зная, что привозится в бочках, тюках, ящиках, складывается под брезентом навалом вдоль длинной портовой набережной; по цвету кожи, одежде и говору матросов, слонявшихся по улицам города, безошибочно определяли в пестрой толпе национальность каждого моряка. И как счастливы бывали бедные школяры среди этих обветренных, обожженных солнцем парней, казалось, пропитанных солью волн, тропическим зноем, волнующими запахами далеких, полусказочных стран!

В мальчишеских играх Жюль всегда был заводилой, а после уроков погружался в чтение. Книги воспламеняли его фантазию. Братья перевоплощались в индейцев, в пиратов, в Робинзона и Пятницу, в туземцев, выслеживающих людоеда-тигра, в неустрашимых исследователей, продирающихся сквозь дебри Экваториальной Африки.

Жюль увлекался книгами Купера, Вальтера Скотта, капитана Марриета, Диккенса, любил «Похождения барона Мюнхгаузена» и без конца перечитывал «Робинзона Крузо», которого знал наизусть. К знаменитому «Робинзону» Даниэля Дефо присоединялись «робинзонады» других авторов, в частности «Швейцарский Робинзон» Виса, побудивший Жюля Верна — по прошествии шестидесяти лет! — сочинить «Вторую родину», продолжение романа о трудовой жизни на необитаемом острове не одного человека, а целой семьи, отца и четырех сыновей.

«„Робинзоны“, — отметил он в предисловии, — были книгами моего детства, и я сохранил о них неизгладимое воспоминание. Я много раз перечитывал их, и это способствовало тому, что они запечатлелись в моей памяти. Никогда впоследствии, при чтении других произведений, я не переживал больше впечатлений первых лет. Не подлежит сомнению, что любовь моя к этому роду приключений инстинктивно привела меня на дорогу, по которой я пошел впоследствии. Эта любовь заставила меня написать „Школу Робинзонов“, „Таинственный остров“, „Два года каникул“, герои которых являются близкими родичами героев Дефо и Виса».

Игра в Робинзонов плохо вязалась с педантичным распорядком семинарии Сент-Донатьен. Строгая регламентация школьной жизни, суровая добропорядочность отцовского дома, прозаическое будущее, воплощенное в адвокатской канторе на набережной Жан Бар, будили желание вкусить свободу, вызывали неосознанный, безотчетный протест. И вместе с тем романтика моря казалась ему столь притягательной, что однажды, когда Жюлю было одиннадцать лет, он убежал… в Индию.

Трехмачтовая шхуна «Корали», державшая курс на Калькутту, стояла на рейде за чертой города, недалеко от поселка Шантеней, куда метр Верн из года в год вывозил на лето свою большую семью. Там же, возле рыбацкой гавани, находилась харчевня отставного моряка Жана Мари Кабидулена «Человек, приносящий три несчастья». Несмотря на устрашающее название и всем надоевшие россказни хозяина об ужасном морском змее, едва не затянувшем в пучину китобойное судно, на котором он когда-то плавал, харчевня никогда не пустовала.

Именно здесь Жюлю посчастливилось встретить юнгу с «Корали» и соблазнить его небольшой суммой. Запасшись звонкой монетой из своей и Поля копилок (младший брат обещал держать язык за зубами), он обменялся с юнгой одеждой и с помощью второго заговорщика, который ждал его в шлюпке, попал на борт корабля. Капитан, не заметив подмены юнг, приставил новичка к матросам помогать им травить шкоты.

Хватились беглеца только в полдень, когда «Корали» уже снялась с якоря. В доме поднялась тревога. Расспрашивая каждого встречного, Пьер Верн добежал до харчевни и тут обнаружил свидетелей, подтвердивших его худшие опасения: кто-то видел двух юнг, отплывающих в шлюпке на «Корали», а болтливый хозяин сам подавал завтрак подростку, по приметам, в костюме Жюля, который наспех поел и скрылся.

В критических ситуациях метр Верн действовал хладнокровно и решительно. Он тотчас же отправился дилижансом в Нант и оттуда пироскафом в Пембеф, где шхуна должна была сделать остановку перед тем, как уйти в океан. Он извлек капитана из пакгауза и, взбежав вместе с ним на палубу, застал розовощекого отрока в отличном расположении духа. На нем была промасленная роба, заляпанные дегтем штаны и огромные деревенские сабо. Окруженный гогочущими матросами, Жюль уморительно изображал в лицах перебранку двух бретонских крестьянок, приехавших в Нант продавать рыбу.

Водворение блудного сына под отчий кров сопровождалось ликованием матери и зловещим молчанием отца. Какова была мера взыскания? Одни биографы утверждают, что его посадили на хлеб и воду, другие — что он был высечен. Во всяком случае, Жюль чистосердечно признался, что хотел разузнать в Индии о судьбе злополучного капитана Санбена, чтобы сообщить его безутешной жене, стоит ли ей еще ждать или считаться вдовой.

Сохранилась и семейная легенда о завораживающем звучании слов: Корали, Каролина, кораллы.

Речь идет о Каролине Тронсон, одной из дочерей тети Лизы, сестры Софи Верн. В дачном поселке Шантеней дома Тронсонов и Вернов расположены были по соседству, и дети почти не разлучались. Жюль оказывал хорошенькой кузине знаки внимания, предпочитая ее общество всем остальным. Старше его на год, Каролина была уже кокетлива и относилась к Жюлю подчеркнуто снисходительно, как взрослая барышня к мальчику.

Гуляя с ней однажды вдоль берега, он галантно заметил, что шхуна «Корали», по-видимому, названа так в ее честь, и он пустился бы на «Корали» хоть на край света, чтобы привезти Каролине кораллы.

Каламбур не произвел должного впечатления. Кузина лишь пожала плечами, равнодушно заметив:

— Ты не из тех, кто способен на подобные подвиги!

— А я тебе докажу, что способен!

— В наши дни, — добавила Каролина, — не найдется рыцаря, который умер бы за свою королеву.

— Умирать вовсе не обязательно, — возразил Жюль, — а кораллы я тебе привезу…

Как бы то ни было, эпизод с «Корали» вполне согласуется с поздним признанием Жюля Верна, которое можно найти в его романе «Зеленый луч»:

«Я не могу равнодушно видеть, как отчаливает судно — военное, торговое, даже простой баркас, чтобы всем своим существом не перенестись на его борт. Я, должно быть, родился моряком и теперь каждый день сожалею, что морская карьера не выпала на мою долю с детства…»