Схватка с черным драконом. Тайная война на Дальнем Востоке - Горбунов Евгений Александрович. Страница 73
Вот впечатления Гудзя о первых днях работы в новой организации:
«С первых же дней знакомства с делами Карин обратил мое внимание на досье операции „Рамзай“, и тут я впервые познакомился с Зорге. Это было примерно в апреле 1936 года. Этой операцией занимались начальник Управления Урицкий, его первый заместитель Артузов, начальник отдела Карим, начальник японского отделения Покладек, приобщился к ней и я. Фактически 2-й отдел курировал всю операцию от начала и до конца. Я изучал поступающие материалы, анализировал их, подготавливал проекты директивных писем и заданий „Рамзаю“. Подписывали письма и телеграммы Урицкий и Артузов.
Фактически получилось так, что я оказался помощником Карина. Первоначально мне было поручено ознакомиться с работой отделения по Японии. Но когда я познакомился с материалами операции «Рамзай», меня поразила шаткость и неотработанность легенды Зорге, чреватой самыми непредсказуемыми опасностями. Сверив свое впечатление с мнением Карина, а затем и Артузова, я убедился, что эта проблема, по их мнению, является проблемой № 1. Главная задача перед нами – обдумать, как укрепить позиции Зорге, как обезопасить его работу от возможной, в любой момент, угрозы провала. Риск был чрезмерным».
У бывших контрразведчиков и разведчиков ИНО, пришедших в Разведупр, были свои взгляды на разработку легенд для нелегалов. Они привыкли с большой тщательностью и щепетильностью относиться к разработке легенд своих сотрудников. И им, прежде всего Артузову и Карину, казалась невероятной рыхлая, неаргументированная основа легенды Зорге, которая была разработана работниками Разведупра в 1933 году. Конечно, можно возразить, что Зорге и с такой легендой продержался еще пять лет и успешно работал все эти годы. И раскрыт он был не немецкой, а японской контрразведкой, которая о его коммунистическом прошлом и не подозревала. Но досье на партийного функционера Зорге хранилось в немецком полицейском архиве. В случае его обнаружения, а это могло произойти в любой момент, Зорге не мог бы дать никаких серьезно обоснованных объяснений, как и почему он превратился из коммуниста в фашистского журналиста. Такие объяснения были просто не предусмотрены в его легенде.
Разработка легенды операции «Рамзай» неизвестна исследователям. Документы, связанные с этой операцией, очевидно, никогда не будут рассекречены, и мы никогда не узнаем, чем руководствовались ее разработчики. Нельзя же принимать всерьез якобы «достоверные» описания споров и дискуссий о том, какое обличье принимал Зорге, между Берзиным, «Оскаром» и «Василием», которые даются в книгах Колесникова, Королькова и Голякова с Понизовским. Исследователи могут строить предположения и выдвигать версии. Но фактом остается то, что, по легенде, никаких документальных подтверждений его перевоплощения из коммуниста в журналиста фашистского толка также не предусматривалось. Можно было под своим именем съездить летом 1933 года в Берлин и как-то выкрутиться в случае неприятных вопросов, как коммунист превратился в фашиста. Но жить восемь лет в Японии, ежедневно ожидая того, что какой-либо приезжий из Берлина может заявить: «Да Вы же коммунист, доктор Зорге! На Вас досье в полицай-президиуме», было очень трудно. Зорге знал, что досье существует, что оно может всплыть в любой момент, и все восемь лет не забывал об этом. Жить восемь лет под угрозой разоблачения – чего это ему стоило? Такое планирование операции было серьезным просчетом, в первую очередь Берзина как главного разработчика и вдохновителя операции «Рамзай».
И воспоминания Гудзя – одно из подтверждений версии о серьезной недоработке легенды:
«Наши планы вращались вокруг проблемы предупреждения реально возможного провала Зорге из-за явно неудовлетворительной легенды, вернее, почти ее отсутствия. Постоянно учитывалось обнаружение его прошлого как функционера германской компартии. Предполагалось, что рано или поздно фашисты могут докопаться до этого прошлого Зорге и, учитывая это, мы должны были выработать легенду, достаточно убедительную на этот счет.
Тут могла быть, как мы считали тогда, разработка версии об «истории» отхода Зорге от его коммунистических «заблуждений» (молодость, недооценка национального достоинства) под влиянием провала идеи интернационализма, явной недооценки германской национальной гордости. Не исключалось изготовление документальных материалов – статей, дневниковых записей, составленных Зорге задним числом, на которые он мог бы опереться, сослаться, как на свидетельство его отхода от коммунистических бредней и перехода на позиции национал-социализма».
Но если Артузов, Карин, да и Гудзь испытывали чувство тревоги и опасения за судьбу Зорге и, конечно, всей операции «Рамзай», то у начальника японского отделения, которое непосредственно вело операцию, было несколько иное мнение и об операции, и о самом Зорге. Вот отрывок из воспоминаний Гудзя:
«Состоялось первое знакомство с полковником Покладеком, отделение которого курировало операцию „Рамзай“. Сперва меня удивило скептическое отношение Покладека к этой линии. Он, военный аналитик, побывавший в качестве стажера в японской армии и написавший книгу о японской армии, хорошо изучивший японский язык, недооценивал гражданских работников, узких специалистов по чистой агентуре. Таким он считал и Зорге. Считал его дилетантом и ничего полезного от него не ждал. Но по мере нашего знакомства мы все же стали находить общий язык.
Я подчеркивал политический аспект военного вопроса, необходимость глубокого изучения стратегического плана японской армии и связь этой проблемы с империалистической политикой. В доказательство приводил примеры из практики не только ИНО, но и таких разведчиков, как Кривицкий, резидент в Европе, который передал Разведупру расшифрованные тексты стенограмм переговоров между Осима и Риббентропом».
Для более успешного руководства операцией «Рамзай» было решено создать в Китае транзитную резидентуру во главе с опытным работником, способным координировать деятельность Зорге. Этот человек должен был хорошо знать Зорге, пользоваться его полным доверием, обладать большими знаниями в области военно-политических проблем Дальнего Востока и иметь достаточно большой вес в руководстве военной разведки, чтобы с его мнением считались, а его рекомендации принимали к исполнению. После рассмотрения нескольких кандидатур Артузов и Карин пришли к выводу, что наиболее подходящим руководителем в Китае может быть заместитель Карина Лев Борович. Конечно, такой человек должен был быть не только «транзитным» резидентом, но и выполнять другие не менее важные функции в Китае. Можно высказать предположение, поскольку документальных доказательств пока нет, что Боровику было поручено восстановить и возглавить разгромленную в мае 1935 года после провала Бронина («Абрама») резидентуру Разведупра в Шанхае. Обстановку в Управлении и отделе, когда принималось это решение, хорошо передает Борис Гудзь в своих воспоминаниях:
«Одной из основных проблем в операции „Рамзай“ было создание более частой живой связи с Центром, хотя бы в виде транзитного представителя в пункте, близком к Японии. Объяснялось это тем, что Зорге при всех его положительных данных, вполне вписывающихся в оптимальные рамки его как разведчика (опыт журналиста-международника широкого профиля, эрудиция, знание языков, опыт нелегальной работы, знание конспирации, личная смелость, находчивость, общительность, оперативность, критический подход к полученной информации), не имел необходимого опыта как разведчик-профессионал, недостаточно был знаком с работой контрразведывательных органов противника. Он нуждался в более частых встречах с квалифицированными представителями центрального аппарата Разведупра.
Поэтому было решено направить на продолжительное время «Алекса» в Шанхай. Учитывалось, что Зорге не может часто приезжать в Союз, а он постоянно нуждался в руководстве, которое не всегда можно осуществлять по радиосвязи. В Китай же, в частности, в Шанхай и Пекин, Зорге мог приезжать сравнительно естественно и беспрепятственно как политический корреспондент немецких газет, которого могли интересовать события в Китае.