Марина. Хорошо ли ты меня знаешь (СИ) - "Ореанна". Страница 28

— Почему, Омар-бей?

— Я был идиотом.

Ч.2. 5. Горе

Киев, 1989.

Когда Омар уехал, Марина не волновалась. Она верила ему, да ведь и любил он по-настоящему. В этом обмануться нельзя, такое не подделаешь. Он писал ей оттуда — иногда, она писала ему каждый день.

Писала обо всем, что лезло в голову: о незначительных событиях дня, мыслях, разговорах, и, конечно, о том, что очень-очень скучает. «Рассказывай мне все — все, что касается тебя, для меня очень важно!» — писал он. И, тем не менее, письма его были редки. Запасшись терпением и вооружившись необходимыми для девушки знаниями о том, как стать интересной и незаменимой своему мужчине, Марина поменяла тактику. Она стала писать раз в два-три дня. Ведь это же известный сюжет, куда ни глянь: женщина, которую добиваются, после начала отношений начинает донимать мужчину своей любовью, и он бросает ее, устав от доступности и предсказуемости. Такую ошибку делать она не могла! Но это не помогло. Письма приходили раз в месяц-полтора, хотя и были все так же нежны и наполнены заботой. Но из них никак не следовало, что он приедет или думает об этом. Все важные вещи умалчивались и искусно обходились, создавая ощущение любви и заботы. И то, последнее письмо, тоже было очень теплым.

Она ждала, долго ждала, писала в ответ. Она ругала себя за сомнения: сомневаться в том, кто так любит и так заботится о тебе — значит быть неблагодарной сволочью. А потом она вдруг поняла: он не приедет.

И тогда мир для нее почернел. Это случилось как-то постепенно и незаметно. Она продолжала учиться и даже окончила университет, нашла какую-то работу, с кем-то немного дружила. Пришлось переехать обратно в общежитие, когда оплаченный период за квартиру истек. Там, в общежитии, снова были люди, шум и новости. Так что внешне это никак не сказывалось, но сама-то она знала, что больше не жила.

В ее мире не было света и цвета, в нем голые стволы деревьев переплетали свои ветви высоко над головой, затмевая все небо. На голову постоянно что-то давило. Почти каждый раз по пути на работу или домой она ловила себя на желании разрыдаться без повода — просто потому, что вот, напротив сидит девушка. Или старуха. Или мужчина. Или стоит. Или дерево в окне. Но главное, что сузился и уменьшился весь окружающий мир. И он тоже давил на нее со всех сторон, как неразорванный кокон. Внутренности жгло от ежеминутной боли. Кошмар начинался с пробуждением, но не заканчивался ночью. Она чувствовала себя марионеткой, подвешенной за ниточки чьей-то злой рукой, и негодовала, что позволила сделать такое с собой. Она не знала, работают ли эти штуки с приворотами, но если работают — так должна себя чувствовать жертва. Не пожелаешь никому.

Иногда она вдруг воображала, что все это — временное испытание, и Омар уже едет домой, он где-то тут, в этой же маршрутке или вот-вот выйдет из тени подворотни, встречая ее у дома. Но этого никогда не происходило.

Иногда она так сильно верила в его возвращение, что едва удерживалась от того, чтобы сказать знакомым: «А знаешь, я скоро выйду замуж!» — потому что вернется он. Но было бы слишком долго и сложно объяснять, кто жених, и почему он никому не известен, и поэтому не говорила.

Так прошло больше года. Она стала приходить в себя после того, как окончательно ощутила себя мертвой. Вдруг наступила весна — и треснули серые узкие небеса, и расступились ветви деревьев, и засветился воздух голубизной, вытянулись листья, зазеленела трава и запели птицы.

Однажды светлым мартовским днем она обнаружила себя на скамейке в парке, целующейся с едва знакомым молодым человеком. История без начала и конца — не важно, кто он, не важно, как это случилось. Важно, что мир обновился, а она все еще была жива. После этого очень медленно началось выздоровление, хотя и тут не обошлось без эксцессов.

Она уничтожила все следы Омара в своей жизни. Выкинула его письма, забыла адрес, поменяла стиль одежды и покрасила волосы в тот темно-красный — цвет красного дерева, который остался с ней навсегда. Она сказала себе, что Омар умер. Для нее он умер. Легче признать любимого мертвым, чем подлецом. Она даже чувствовала себя неверной вдовой, но лучше так, чем никак.

Пришли девяностые, тихо опадал железный занавес, из-за границы сочилась литература духовно-оккультного содержания, по городу начали бродить желто-красные кришнаиты, иностранцы в костюмах и галстуках. Однажды, соблазнившись даровой поездкой в Польшу, она чуть не увязла в Церкви Единения, к счастью, кто-то из знакомых дал прочесть книгу об этой организации — это послужило хорошей прививкой, и сект она стала бояться, как огня. Зато увлеклась оккультизмом, стала бесчувственной и высокомерной. Как и все адепты, она искренне верила, что наблюдаемые феномены — ее собственная находка, ее изобретение и неповторимый жизненный путь. Уже через десять лет таким неповторимым путем пошли миллионы, и все верили, что сделали это самостоятельно.

Стамбул, 2011.

Последние дни Кара мало гуляет. Почти все время она лежит, отвернувшись от окна и разглядывая все одну и ту же стену. Неровности поверхности можно было уже выучить наизусть, но она все время находит в ней что-то новое и смотрит все с тем же интересом. Она пытается понять штуку, в общем-то, простую: как это возможно, что человек может быть таким подлым? Нет, ей рассказывали, что бывают плохие люди. Мама предупреждала ее держаться подальше от мужчин и не верить похвале. Челик разрешал ей сидеть с друзьями в кафе, и она тоже смеялась над их шутками. Но тогда все это казалось не всерьез. Нет, она действительно верила в то, что так яростно отстаивали друзья Челика — свободная любовь (разве может быть любовь несвободной?), право на самовыражение (разве можно запретить человеку свободно дышать и проявлять себя?), выживание сильных и умных (а разве кто-то из них глуп или слаб?). Но тогда это все звучало правильно.

Ее родители любили друг друга, были уважительны с людьми и давали своим детям чуть больше свободы, чем было в семьях ее подруг. И если кто-то говорил «да» — это всегда было «да». «Нет» — означало «нет». «Люблю» значило «люблю», а верю — значило верю. Но как может один человек использовать другого, как вещь? Как шкаф, как тумбочку, как вазу для цветов? Использовать, а потом выкинуть?

Когда Догукан Кая смотрел на нее, это было обволакивающее чувство радости, ожидание того, что вот-вот что-то важное будет сказано. Как будто он любит тебя, и ты это знаешь, и все это знают, и ничего не нужно говорить. Такой красивый и умный, и взрослый — любит ее!

Когда Догукан-бей брал ее за руку, это было обещание чего-то большего, чем прикосновение. Когда они шли рядом по улице — это было, как если бы они шли вместе через жизнь, а не пересекали дорогу на перекрестке. Когда он целовал ее, это было обещанием, что так будет всегда. Но даже не в этом дело! Она могла бы себе напридумывать, но ведь он сам сказал «люблю» и много другого. Было бы не так горько знать, что она придумала все сама. Но «как ты прекрасна!», «любимая», «я хотел бы быть с тобой всегда!» она не сказала себе сама.

А потом он дал ей понять, что все закончилось. Не сказал «уходи», а просто отвернулся. И в глазах его была даже не злость, не презрение — там она была пустым местом. Чем-то ничтожным, гадким, надоедливым. Та, которую вчера он называл своей королевой.

Кара думает о том, что теперь она опозорена. Что будет, если кто-то узнает? А родители? Теперь ей не выйти замуж, а ведь она никогда бы не позволила Догукан-бею прикоснуться к себе, если б он не дал понять, что собирается послать сватов.

А Догукан Кая в это же время сидит у другой постели — как было условлено, он зашел получить долг с Дениза и нашел его еще спящим после вчерашней пьянки в клубе.

За последний месяц Дениз сильно опустился. Он начал пропускать работу, как сегодня. Подолгу носил одну и ту же одежду, дурно пах, много пил, играл, проигрывался, не задумываясь о будущем. Кая он должен был уже больше двух тысяч долларов.