Нежность в хрустальных туфельках (СИ) - Субботина Айя. Страница 35

— Вы же взрослая женщина, — звучит почти как оскорбление, — должны понимать, что между вами ничего не может быть. Что вы можете ему дать? Заботы? Быт? У моего сына впереди целая жизнь, в которой он может и будет выбирать лучшее. Вы просто блажь, которая выветрится из его головы сразу же, как только вы уберетесь вон из его жизни.

— Мне вы это зачем говорите?

— Чтобы вы понимали, что гробите мальчику жизнь! — все-таки срывается на крик Ленская. — Мой муж — человек слова. Если он сказал, что Даня не получит стажировку, то это значит, что он именно так и поступит. И Даня потеряет огромные перспективы, деньги и возможности. Из-за вас.

— Я ведь просто блажь, — пожимаю плечами, — вам не о чем беспокоится, Алла Сергеевна.

Мне нужны все моральные силы, чтобы «держать лицо». Несколько минут мы просто смотрим друг на друга, а потом Ленская порывисто проходит мимо, бросая на прощанье:

— Если у вас есть хоть капля совести и здравого смысла, вы отвяжитесь от моего сына.

Когда она скрывается из виду, я присаживаюсь на заснеженную скамейку, зачерпываю пригоршню снега и прикладываю к щекам.

Понятия не имею, что делать.

Тем более, что Даня продолжает молчать.

Глава сорок девятая: Варя

Я возвращаюсь на работу и потихоньку, стараясь не привлекать внимания, на всякий случай убираю в ящике своего стола. Если завтра меня попросят на выход, я по крайней мере не буду собирать вещи под осуждающими взглядами коллег. А в том, что они будут, можно не сомневаться: сплетни о связи учительницы и ученика, пусть и бывшего, расползутся со скоростью звука. В человеческой природе заложена ненормальная тяга перебирать чужое грязное белье.

В начало пятого, когда я еле держу себя в руках, чтобы не разреветься от отчаяния, звонит телефон. Я даже боюсь смотреть на экране, чтобы не разочароваться, но когда вижу имя «Даня», слишком громко выдыхаю, нарываясь на любопытные взгляды коллег.

Выбегаю в коридор, плотно прикладываю трубку к уху.

— Колючка? — слышу его вопрос, слишком поздно соображая, что не могу произнести ни звука. — Эй, детка, ты там?

— Даня, — говорю, чуть не плача. Облегчение сходит лавиной, практически валит с ног. — Ты не писал, я не знала, что и думать.

— Был занят, Колючка. Выходи, жду тебя у «Хрума».

Собираюсь, кажется, за секунду, выбегаю даже не застегнув пальто. По пути неосторожно подворачиваю ногу, падаю прямо в снег.

Даня ждет меня у машины и я сразу понимаю, что что-то не так. Он старается выглядеть непринужденным, опираясь бедрами о капот машины, но в капюшоне под меховой оторочкой модной «парки» хорошо видны пара свежих синяков у него на лице. Подхожу ближе, упираюсь руками ему в грудь, когда пытается меня поцеловать, стаскиваю капюшон и не могу сдержать вздох.

Его нижняя губа разбита, переносица припухла, правая сторона лба заклеена лейкопластырем.

— Даня, что… — Понятия не имею, о чем спрашивать. Почему-то в голову лезут слова его матери об отцовских угрозах. Он сделал все это с ним? С моим Даней?!

— Кто он-то? — хмурится Даня, и так я понимаю, что произнесла эти мысли вслух. — Колючка, что такое?

Голос Дани хриплый, и на щеках заметная алая дымка. Прикладываю ладонь к его лбу.

— У тебя температура! Ты сел за руль с температурой?! И что с твоим лицом?

— Все нормально. — Перехватывает мою руку, забрасывает себе на плечо и крепок обнимает, зарываясь носом мне в волосы на макушке. — Я люблю тебя, детка.

Обнимаю его за шею, а у самой горло сводит от желания просто кричать обо всем сразу: о том, что я не хочу портить ему жизнь, но уже просто не представляю нас врозь, о том, что его мать, хоть и говорила грубо, но ее слова совершенно заслуженны, о том, что у него и правда целый мир возможностей и более подходящих женщин без паршивого прошлого.

— Я встречалась с твоей мамой, — говорю шепотом. Даня хмыкает мне в волосы: наверное, успел догадаться. — Она сказала о стажировке.

— В жопу стажировку, Варя, — зло бросает Даня, и практически оборачивает вокруг меня крепкие руки. — Я всегда могу подать резюме наравне со всеми. И поступлю сам — не идиот. Вдвоем справимся, Колючка. Я обещал, что ты теперь со мной, помнишь?

Господи, как душат слезы.

Комкаю в кулаках края его куртки, поднимаюсь на носочки и зарываюсь носом в его плечо. Теперь там будет мокрое пятно моих слез.

— Я люблю тебя, Даня, — так глупо, так быстро, так невозможно… и так невыносимо сильно и искренне, что вот-вот задохнусь в собственных чувствах. — Ты молчал. Я … так сильно… испугалась, что…

Вместо ответа он немного разворачивается и, наклоняясь к моему уху, тычет в сторону своей машины. Из раскрытого окна торчит перетянутая защитной сеткой верхушка живой елки. Кажется, дерево просто огромное!

— Еле выбрал, — хвастается Даня. — Новый год на носу, а мы без елки.

Молчу и продолжаю глотать слезы.

— Только, Колючка. Давай украшать конфетами и мандаринками?

— Нам понадобится лестница, чтобы прицепить звезду.

— Пффф, — Даня легонько прикусывает меня за ухо, и хвастливо говорит: — Чем тебе мои плечи не угодили, детка? Подсажу.

Еще несколько минут мы просто стоим возле машины: обнимаемся и молча смотрим на елку. Нам даже не нужно разговаривать, чтобы понять — мы думаем примерно об одном и том же.

— Поехали ставить елку. Колючка.

Даня помогает мне сесть в машины, усаживается за руль, и я замечаю, как он морщится от боли. Приходится до боли сжать кулаки на коленях и не приставить с расспросами прямо сейчас, чтобы не отвлекать от дороги. И все же — не мог отец избить его до такой степени. Из-под пластыря на лбу виден свежий шрам.

Мы поднимаемся в квартиру, Даня заносит елку, потом спускается вниз за треногой (ее он тоже купил, оказывается). Пока его нет, раздеваюсь, вставлю чайник, достаю из холодильника ужин: кое-что на сковороду, кое-что в микроволновку. Хочу приготовить Ленскому что-то свежее, но у нас не так много времени, а с елкой он точно провозится минимум час. Не представляю, как справится, но под руку лезть точно не буду.

Когда захожу в гостиную, Даня уже разделся и спокойно, уверенно, ставить елку в треногу.

— У дерева никаких шансов, — говорю с улыбкой.

Он поворачивается, стряхивает с волос иголки, улыбается — и тут же жмурится от боли.

— Даня, что с тобой? Тебя отец избил?

Ленский снова жмурится, но на этот раз не от боли. Сует руки в передние карманы джинсов и смотрит на меня исподлобья, как будто раздумывает, что сказать.

— Это не отец, колючка. Точнее, — он ухмыляется, потирает разбитую губу, — не все это — его рук дело.

По моему позвоночнику ползет холодок. В голову лезут мысли о бандитах, нападениях, гангстерах из фильмов про итальянскую мафию. Он же ездит на такой дорогой машине, мало ли что кому в голову взбредет!

Я прихожу в себя только когда понимаю, что крепко, изо всех сил, обнимаю его за талию и прижимаюсь лбом к его груди.

— Все хорошо, Колючка. Давай сядем, расскажу тебе кое-что.

Глава пятидесятая: Даня

Она первая, кому я рассказываю о том, как зарабатываю на карманные расходы. Стараюсь не грузить колючку подробностями, хоть с каждым моим словом ее глаза становятся все больше и все круглее. Потом она зажимает рот ладонью, потом очень неумело сдерживает слезы. Приходится обнять ее и успокаивать точно, как маленькую.

Я узнал о том, что многие мужики из секции «подрабатывают» на стороне вот таким способом: просто выставляясь на подпольных боях. Само собой, все это незаконно. Связь через одноразовые сообщества, где никто никого не знает по имени и отчеству. У бойцов — клички, у участников — ставки. Хочешь — впрягайся, никто за уши не тянет и паспорт не спрашивает. От парней постарше слышал, что пару раз были сливы и место накрывали, поэтому теперь место озвучивается буквально за несколько часов до начала: собрались, повеселили толпу — и разбежались. За глаза нас всех называют «псами», но мне вообще плевать, главное, у меня есть очень неплохие деньги.