Нежность в хрустальных туфельках (СИ) - Субботина Айя. Страница 4

Я узнаю ее по характерному очень крепкому запаху сигарет. Она курит больше, чем я. Я не ханжа, мне вообще плевать, кто, как и чем гробит свое здоровье, но разве девушке не положено… ну хотя бы не вонять, как табачный склад?

Я сбрасываю ее руки с плеч, разворачиваюсь — и Варламова обвивается вокруг моей руки, потирается сиськами, которые чуть не вываливаются из блузки. Вообще, она как раз по мне: без комплексов, с хорошим телом, занимается спортом и не совсем конченная дура. То есть, понимает больше, чем то, что пишут во всяких ярких женских журналах. При этом вообще безотказная. Официально мы не встречаемся: зачем мне связываться с одной женщиной, если мне только восемнадцать, и я могу иметь всех? Но Варламова, как я знаю, уже год как распространяет слух, что мы парочка, а я морожусь только для отвода глаз, потому что наши родители вроде как не в очень хороших отношениях из-за каких-то денежных терок. Когда-нибудь, мне придется вникнуть в дела отца, но не раньше, чем я получу специальность по финансам в хорошем заграничном универе. А пока… Пока я просто Лень, я крепкий здоровый парень, с десяти лет колочу грушу и занимаюсь смешанными единоборствами и даже привез пару чемпионских титулов с региональных соревнований. Природа наградила меня амбидекстрией[1], и поэтому я делаю то, что у меня получается лучше всего — дерусь за деньги. И получаю за это больше, чем отец дает на карманные расходы.

— Варламова, отвали, а? — Я не грублю, я просто озвучиваю острую потребность побыть самому в наиболее понятных для нее выражениях.

Мальчик, блядь!

Я постоянно прокручиваю упрек и интонацию, и все больше чувствую потребность послать все в жопу, догнать Колючку и спросить, где именно на мне написано, что она может называть меня «мальчиком». Мальчиком я перестал быть за неделю до шестнадцатилетия, и с тех пор самый длительный период воздержания был пару раз по две недели, да и то перед соревнованиями, можно сказать, вынужденно.

Интересно, сколько ей лет?

Смотрю на Варламову, кручу ее лицо так и эдак, мысленно сравнивая. Варламовой будет восемнадцать через месяц, но она вечно таз размалевывается, что когда я первый раз увидел ее без косметики, вообще не узнал. Хотя ей идет. Особенно вот эта темно-красная помада, особенно когда она нарочно густо красит губы, прежде чем встать передо мной на колени.

А вот у Колючки губы даже без блеска, на вид такие пухлые и мягкие, что от одной мысли кровь снова стекает ниже пояса.

— Поехали ко мне, Лень? — Варламова встает на цыпочки, тянется целоваться.

Целуется она классно: ни слюней, ни игры в пылесос.

— Твои еще не вернулись? — спрашиваю я, опуская ладонь, чтобы сгрести ее задницу.

— Неа, — стреляет глазами она. — Еще два дня будут тусить на пляже за много-много километров отсюда.

— А сестра где?

— Откуда я знаю? — Варламова фыркает и нервно поджимает губы. — Она взрослая, я что ей — нянька?

Вообще-то ее младшей шестнадцать и за девчонками присматривает гувернантка. Так думают родители, а на самом деле эти мелкие сучки строят бедную женщину на подоконнике.

Я тяну Варламову к машине, надеясь, что хотя бы пара палок помогут мне избавиться от навязчивых мыслей об училке.

[1] Амбидекстрия — врождённое или выработанное в тренировке равное развитие функций обеих рук, без выделения ведущей руки, и способность человека выполнять двигательные действия правой и левой рукой с одинаковой скоростью и эффективностью.

Глава пятая: Варя

Варя

11 ноября

Господи, как же я устала.

Руки отваливаются, голова раскалывается, ноги дрожат, а поясницу ломит так, что я невольно вспоминаю свою прабабушку, которая не издавала таких звуков в свои семьдесят, когда жаловалась на боли в спине.

Пока Петя с друзьями наслаждается застольем в гостиной, я наслаждаюсь тишиной кухни, и стараюсь не думать о том, что гору грязной посуды придется перемыть самой.

Как я все успела? Понятия не имею. Наверное, все дело в признании Ленского, которое дало мне ускорение бежать от него со всех ног. То, что ему не понравилось мое нравоучение, было слишком очевидно, и я, чтобы не попасть в немилость к «золотому мальчику», просто сбежала. И сбежала так быстро, что очнулась только на кассе в супермаркете, когда поняла, что понятия не имею, как дотащу два неподъемных пакета даже до остановки. Написала Пете — он не любит, когда звоню ему на работу — но он так и не ответил. А ведь мог заехать за мной, все-таки своя машина.

Правда, перезвонил через пару часов, когда я из-за спешки уже успела порезать пару пальцев и обжечься об противень, пока вытаскивала мясо по-министерски. Пришлось озвучивать все меню и надеяться, что мужу не приспичит удивить гостей еще каким-нибудь деликатесом.

На часах — почти полночь. Мужчины едят и выпивают, и я уже дважды сменила тарелки, сама так ни к чему и не притронувшись. Похватала то там. То сям, пока готовила, а сейчас так вымоталась, что от одной мысли о еде ком в горле. А еще нужно разобраться с посудой. Будь она неладна, выпроводить гостей, убрать со стола и приготовить конспект на завтра.

Ни единой мысли, как я все это успею.

Еще через час, мужчины, наконец, собираются домой. Петя порядочно выпил и его шатает по всей прихожей. Я тихонько стою в углу, стараясь не привлекать к себе внимания, потому что когда в нем столько «горькой», он может приревновать даже просто за вежливую улыбку к любому из его коллег, с которыми только что выпивал и травил байки. Даже на комплименты моей стряпне реагирую простым кивком, тоже в пол.

Чемодан лежит под кроватью — я проверила.

Мужчины входят, Петя идет провожать их до самого крыльца, а я быстро расстилаю постель, надеясь, что он просто вырубится. Собираю посуду со стола, с ужасом понимая, что эти крокодилы подмели все, даже две тарелки отбивных и оливье, которого я с перепугу настрогала целый таз. Наивная, верила, что хватит еще на пару дней и хоть завтра — точнее, уже сегодня — не придется торчать на кухне.

Петя возвращается минут через двадцать, разбрасывать обувь и прет на кухню, чтобы пристроиться ко мне сзади. Не переношу выпивших мужчин. На дух просто не переношу, а тем более, когда «в дрова». Но Пете приспичило целоваться, и я молча терплю его вялые попытки меня «приласкать». Хорошо, что он еле держится на ногах. Обманными маневрами, увожу его в спальню и предлагаю лечь. Он падает на живот — и почти сразу отрубается, а я не могу найти в себе силы снять с него одежду и носки. Еще и зачем-то смотрю на его спину и вспоминаю своего нахального ученика.

Спать я ложусь около четырех, а в пять тридцать уже на ногах: в узах звон, в голове полный каламбур. Я выучила проклятый конспект и даже довела до ума электронную презентацию, но спроси меня сейчас — ничего не помню.

— Юбку смени, — говорит муж, пока я накладываю ему завтрак. У него похмелье и дурное настроение. Сейчас самое главное не дать повод устроить скандал. — Что ты как блядина какая-то, Варвара?

Я поджимаю губы, киваю, иду в комнату и раскрываю шкаф. В глазах слезы — ничегошеньки не вижу, поэтому хватаю первую попавшуюся вешалку. Меняю юбку на «макси» в пол и блузку с высоким воротником-стойкой. Теперь, кажется, выглядеть более непривлекательно просто невозможно.

Перед выходом Петя снова проверят, нет ли на моих губах помады.

Только на улице я могу нормально выдохнуть. Топаю до метро, где меня шатает и штормит, словно щепку в весеннем ручье. А потом просто стоя засыпаю, но хоть не проскакиваю свою станцию.

В учительской настоящий кошмар: все ждут внезапную проверку из министерства уже вот-вот, и завуч огорошивает меня известием, что они придут и на мой урок тоже.

— Надеюсь, вы добросовестно готовитесь к урокам, Варвара Юрьевна, и это не вопрос, а утверждение. Что у вас сегодня по плану?

Я в двух словах отчеканиваю тему урока и тезисы, говорю, что у меня есть электронная презентация с сопроводительным видеоматериалом. Галина Гавриловна, завуч по учебной работе, все-равно смотрит с подозрением, но тут в учительскую влетает методистка Верочка и громко сообщает: