Тень сумеречных крыльев (СИ) - Лепехин Александр Иннокентьевич. Страница 9

– Не покладая рук, лап и заклинаний. Какие-то срочные межведомственные вопросы? Я почувствовал… – поведя свободной ладонью в воздухе, Темный маг прекрасно осознавал, что на том конце соединения это увидят, – …некое волнение. Нетерпение. Неудовлетворенность.

Заминка в разговоре дорогого стоила. Заслуженно позлорадствовав ровно полсекунды, Ольгерд посерьезнел.

– Фазиль, рассказывайте.

– Да вот я тоже почувствовал. – Ироничность исчезла, доброжелательность устала, деловитость обернулась напряжением. – Пока не могу сказать что. Не потому что Светлые тайны; конечно же, нет. Просто…

– Я чувствую это в воде, чувствую в земле, ощущаю в воздухе, – не сдержавшись, процитировал Темный. Фазиль хохотнул, в его тон вернулось тепло:

– Ну да, можно и так сказать. Ольгерд, я вынужден отъехать на пару суток по делам… В общем, вы там поглядывайте.

– Именно мы? – уточнил глава воронежского Дневного Дозора, мигом собравшись.

– Именно вы. – В динамике помолчали. – Именно там.

И разговор завершился. Если бы Ольгерд имел право ругаться, он бы сейчас загнул что-нибудь эдакое, в три этажа и четыре коромысла, с подсвистом и переподвыподвертом. Но было нельзя.

За время звонка бескуда вернули в стоячее положение, бумажную лапшу с его ушей развеяли, и вообще вся троица старательно делала вид, будто ведет светскую беседу ни о чем. Конечно, они все слышали.

– Шеф, мы это, – деловито постучал кулаком об кулак Василий, – мы бдим. Упырь клыка не подточит.

Цатогуа энергично закивал, размахивая ушами. Впрочем, бодряческий вид не обманул Темного мага: что-то с бескудом действительно было не так. Следовало вызвать его на серьезный разговор – ну, насколько это было возможно в отношении языкатого сотрудника.

Ведьма и оборотень, почуяв настрой начальства, энергично дезинтегрировались по рабочим местам. Цадик, оставшись один на один с главой Дозора, потыкал себя пальцем в пуговицу на жилетке, а потом, неожиданно вздернув нос, блеснул таким взглядом, что Ольгерд напрягся.

– Хандра? – без обиняков уточнил он. Бескуд поморщился.

– Ну, там как-то оно, и чтобы да, так ведь и нет. Шеф, можно вас на не пару слов?

Перехват инициативы был, с одной стороны, на руку, а с другой – неожидан. Темный кивнул и развернулся в сторону своего кабинета. Спиной он ощущал, как решимость Цатогуа претерпевает пики и спады – и это вкупе со звонком Фазиля беспокоило все сильнее.

В момент пересечения порога мятущаяся величина преодолела очередной экстремум – и увлеченно покатилась под горку. Чувствуя себя по меньшей мере былинным героем, отстаивающим Калинов мост душевного равновесия своего сотрудника перед хтоническими чудищами сомнений и треволнений, Ольгерд едва ли не насильно усадил бескуда в его же любимое кресло, а потом собственноручно заварил кофе. Глаза Цатогуа подозрительно заблестели.

– Шеф, я…

– Не стоит, – пресек дозорный, стараясь, чтобы голос все же прозвучал мягко. – Цадик, я не настаиваю на неотложной исповеди. Но три момента: Обвальщик, звонок Фазиля, твоя хандра. Я не просто хочу, я обязан быть в курсе.

– Вот вам и пресловутая Темная свобода. – Вся скорбь богоизбранного народа горчила в этих словах, как пережаренное кофейное зерно, но Ольгерд на провокацию не поддался. Он устроился напротив, сложил руки на колени ладонями кверху и наклонился вперед: поза максимального внимания и принятия. Отступать бескуду было некуда, но для проформы тот все же мстительно вздохнул:

– Один вызвался, один страдай. Только об одном прошу, шеф: вот это все, що я сейчас расскажу, – очень между нами. А, вы таки да по ходу сами поймете. – И Цадик, отставив чашечку на поднос, тоже подался к собеседнику…

* * *

Иржавка – речка вроде и не сильно глубокая, и ширины невеликой. Казалось бы, подруби сосну на берегу, и вот тебе мост, ежели в ногах уверен. Но сосны не шибко любили глинистые холмы, предпочитая забираться повыше и посуше, ближе к предгорьям Карпат. Из-за сего неудобного природно-географического факта путь каждый раз приходилось выбирать по ситуации.

Если дожди не шли хотя бы неделю, можно было спуститься до брода подле Червоной горы и зайцем перескакать течение по камням. Снимать ботинки Кадиш ленился, да и невместно получалось внуку шойхета босиком по илу шлендрать. Обувку делал сосед-сапожник, и сносу ей, по его же словам, не было вовек. «Аф алэ йидн гезукт!» – приговаривал мастер, вручая готовое изделие уважаемому клиенту. Дедушка соглашался и похлопывал потомка по плечу, что означало: береги обнову.

Либо же, если Карпаты скрывались в тучах и с Зачарованного Края приходила большая вода, то приходилось топать до главного моста, прямо между почтамтом и местной радой. Там было людно, конно, порой овечно – а также имелся риск нарваться на шантрапу, которой Кадишевы ботинки и сумка со снедью, доставляемой деду на перекус, казались как рекомое яблоко рекомой праматери всех женщин. Порой от таких встреч с моста до бойни приходилось лететь во все пятки.

Конечно, на саму бойню его не пускали. Сначала следовало подрасти, пройти бар-мицву, познать Законы, отучиться в йешиве, сдать экзамены. Не очень-то и хотелось. Вернее, хотелось – из любопытства. Но чтобы заниматься всем этим специально, каждый день, изо дня в день, всю остальную жизнь… Как-то оно не завлекало.

Младшему из Галеви грезилось, что за дальним холмом, за впадением Иржавки в Боржаву, за старыми венгерскими мостами и верстовыми столбами расстилается мир, до которого ему, маленькому киндерле из Оршеве, как называли свой штетл все прочие местные евреи, не добраться вовек. Просто потому что не хватит жизни человеческой: обойти каждую кривую тропку, заглянуть в каждый припавший к земле городок, посмотреть на каждую речку с самого ее высокого берега. Мало отмерил Он детям своим, ой-вэй.

Подобные размышления одолевали рыжеватого непоседу и в тот день, когда он, в очередной раз решив, что ныне можно и через брод, не заметил, как решением сим преломил свою жизнь пополам – на «до» и на «после». А кто бы заметил? Уж точно не мы с вами. Но – по порядку.

Пыля по тропинке и неотвратимо приближаясь к спуску на перепрыг, Кадиш заметил внизу человека. Причем не абы какого. Зеленого. Именно так местечковая пацанва прозвала странного типа совершенно невнятного рода занятий и социального статуса, периодически появлявшегося в Оршеве или его окрестностях. Номен свой данный тип заработал за извечный, густого зеленого колера костюм. Что контуш из добротного, дорогого сукна, укороченный по последней моде, что вполне «европейского» вида гатьи, заправленные в сапоги, что аккуратная, сидящая чуть набок магерка – все это добро имело цвет поздней летней листвы, какую только в карпатских буковых лесах и увидишь. Прозвище и прижилось.

Никто никогда не видел, как Зеленый Человек с кем-либо заговаривал. Он даже по рынку проходил, игнорируя что колбасы с окороками, что яблоки с капустой, что пироги с ватрушками. Никто не знал, где живет этот странный тип; никто не мог припомнить его лица, если просили описать. Вроде усы. А может, и борода. А может, и нос крючком. Или обрит гладко да черты некрупные, бес его знает. Могло статься, что в самом деле знала только нечистая сила – больно уж мутный был персонаж.

Кадиш никому не рассказывал, но пару раз происходило странное. Когда Зеленый Человек принимался мелькать по окрестностям, дедушка начинал вести себя, словно у него появлялись спешные, неотложные дела. Он открывал древний сундук, стоявший в дальней комнате, долго шуршал в нем старыми свитками и мягко шлепал коробочками из кожи, в которых что-то перекатывалось и погромыхивало. Иногда брал что-то с собой – и уходил из дома. Иногда наоборот: запирал дверь покрепче, надевал тфилин, набрасывал на голову покрывало и читал себе под нос из Торат Моше, пока не приходила глубокая ночь. Было это и страшно, и жуть как любопытно.

Теперь Зеленый Человек снова объявился. И стоял на берегу Иржавки, вниз по течению от брода, через который младший Галеви планировал форсировать реку. Просто стоял: держал руки скрещенными на груди, смотрел в кипящую на валунах воду, даже с носка на пятку не раскачивался. Неудобное соседство выходило, что и говорить. Но возвращаться, топать до моста, в потенциале – общаться с тамошней шушерой на предмет «эй, жиденок, куда пошкандыбал?..»… И Кадиш решился. Принял максимально независимый вид, подтянул порты и погойсал по каменюкам.