Исчезающая ведьма (ЛП) - Мейтленд Карен. Страница 2

— Есть там кто? — опять выкрикнул человек. На этот раз голос звучал неуверенно, он явно боялся, что его услышит призрак или водяной.

Та же мысль посетила и Гюнтера. Здесь не так давно утонули двое детей, болтали, что их призраки бродят по берегу, завлекая людей на смерть в ледяную реку.

— Кто ты? — закричал Гюнтер. — Назовись.

— Смиренный монах Мешка, брат Покаяния. — Голос был низкий и хриплый, словно заржавел за годы молчания. — Туман… я споткнулся, упал в болото и едва не утоп в грязи. Боюсь двинуться, чтобы не свалиться в реку или не засосало в трясину.

Теперь Гюнтер различал сквозь клубы тумана какие-то смутные контуры, но так неясно, что не смог бы сказать, люди это или деревья. Чутье твердило ему не обращать на незнакомца внимания и плыть дальше вверх по реке. Именно такой трюк использовали береговые крысы, чтобы приманить лодку к берегу и ограбить лодочника.

Тот лодочник, которого нашли в воде, был крепким малым с двумя здоровыми ногами. У Гюнтера имелась только одна. Левая нога у него была отрезана по колено и заменена деревяшкой со ступнёй в форме перевёрнутого гриба, неотличимого от наконечника шеста на его плоскодонке. Хотя двигался он так же быстро, как и любой другой, если доходило до драки, его нетрудно было сшибить с ног.

Но незнакомец на берегу не сдавался.

— Умоляю, Бога ради, помогите. Я вымок и умираю от голода. Боюсь, если проведу здесь всю ночь, к рассвету я стану хладным трупом.

В резком тоне слышалась скорее угроза, чем просьба, но Гюнтер не раз в жизни мёрз и голодал, он знал, какие страдания способны причинить эти два демона, а ночь становилась холоднее. К утру ударит мороз. Он понимал, что никогда не простит себя, если оставит человека вот так умирать.

— Крикни снова и кричи, пока я тебя не увижу, — велел он.

Он прислушался, направил шест к левому берегу и, наконец, подойдя ближе, различил стоящую у края воды фигуру в длинной рясе с капюшоном. Гюнтер крепче сжал шест — если тот человек попробует захватить лодку, гребной шест превратится в оружие.

Дыхание монаха белым облачком повисло в холодном воздухе, смешиваясь с ледяными брызгами. Как только нос лодки приблизился, монах нагнулся, чтобы ухватиться. Но Гюнтер был к этому готов. Он быстро перекинул шест на другую сторону лодки и оттолкнулся от берега, прикинув, что в этакой рясе незнакомец не рискнёт прыгать.

— Кровью Христовой клянусь, я не причиню тебе зла.

Но теперь, когда Гюнтер приблизился, голос звучал ещё более угрожающе. Монах протянул правую руку к пятну света от фонаря. Складки рукава его рясы промокли и отяжелели от грязи. Другой рукой он медленно отодвинул промокший рукав, обнажая руку без кисти.

— Я вряд ли могу быть опасен.

Гюнтера накрыло волной стыда. Он обижался, когда его жалели из-за потерянной ноги, и потому не выказал монаху сочувствия, однако теперь презирал себя за трусость и недоверие. Такому непросто выбраться из трясины, поглотившей много неосторожных.

Гюнтер всегда считал, что священники и монахи — слабаки, избравшие церковь, чтобы не потеть, честным трудом стирая руки в мозоли. Но этот человек — не мелкая рыбешка, и явно пока не спешит встречаться с Создателем, хотя и член Святого ордена.

Гюнтер подогнал лодку к берегу и постарался удержать против течения, чтобы монах сумел влезть и устроиться. Его грубая ряса, заляпанная илом и глиной, промокла насквозь и прилипла к телу. Монах дрожал. Капюшон так низко спадал на лицо, что Гюнтер не мог ничего разглядеть.

— Могу довезти тебя до Высокого моста в Линкольне, — сказал Гюнтер. — Там, сразу за городской стеной, левее реки, есть несколько монастырей. Там ты найдешь и постель, и горячую пищу, ведь ты из Святого ордена.

— А этот город, он близко? — хрипло спросил монах. — Я иду туда уже много дней.

— Если бы не туман, ты бы разглядел огни факелов на городских стенах, даже свечи в окнах собора.

Гюнтер с трудом толкал лодку вверх по течению, пристально глядя сквозь туман на воду. Каждый изгиб и поворот этой реки он знал так же хорошо, как лицо любимой жены. В такой ранний час он не ожидал встретить другое судно, но всегда есть опасность столкнуться с брёвнами или бочками, плывущими вниз по реке.

— А что привело тебя в Линкольн? — спросил он, не отводя взгляда от воды. — Здесь тебе не найти никого из вашего ордена. Слышал я, в Линкольне был когда-то дом, принадлежавший Братству мешка. Но это было до Великого мора. Дом всё ещё там, но уже много лет в нём не живут твои братья.

— Я ищу не свою братию, — ответил монах.

Они уже проплывали между рядами жалких лачуг, тянущихся вдоль берега у дальней окраины города. Туман становился менее плотным. Гюнтер твердо решил как можно скорее избавиться от пассажира — ему не терпелось попасть домой, но в голосе монаха было что-то пугающее.

Во всём, что он говорил, слышалась горечь, в безобидных словах звучал вызов. Но что толку в монахах, к какому бы ордену они ни принадлежали. Если они не вопят про адские муки, так требуют подаяния, а тем, кто не платит, угрожают вечным проклятием.

— И куда ты идёшь? — спросил Гюнтер. — Предупреждаю, в Линкольне сейчас не сладко. А молясь за нищих, даже святому денег не заработать. Отправлялся бы ты лучше в Бостон. С тех пор как туда переместилось производство шерсти, там и все деньги.

Монах невесело усмехнулся.

— Думаешь, я прошёл много миль ради горстки монет? А это ты видел?

Зубами и левой рукой он развязал ворот рясы и опустил ее. Потом поднял фонарь с носа лодки, чтобы свет падал на грудь. Гюнтер так отпрянул от увиденного, что сбился с ритма и чуть не свалился в реку. Он в ужасе замер, глядя, как монах опять натягивает одеяние.

— Ты спрашиваешь, чего я ищу, друг мой, — проскрипел монах. — Так вот, я ищу воздаяния. Я ищу мести.

Сентябрь 1380 года

Молитесь, чтобы был сентябрь не крут, пока все фрукты на чердак не уберут.

Глава 1

Чтобы защититься от ведьм, выпотроши голубя, пока тот ещё жив, и повесь внутренности над дверью дома. Тогда ни колдунья, ни её заклинание не проникнут внутрь.

Линкольн

При жизни мне ни разу не довелось видеть призраков. Те, кто болтает, что видел их, казались мне либо полоумными, либо лжецами. Но умерев, дорогие мои, вы удивитесь, как их не замечали, пока были живы. Теперь я существую в странном полусвете.

Я вижу дома и деревья, мельницы и коровники, но совсем не такими, как прежде. Бледными, с едва заметным цветом, как у незрелых фруктов. Для этого мира они совсем новые. Но мне видны и другие дома, те, что рассыпались в прах задолго до моего рождения. Они по-прежнему там, в деревнях и между холмами — старые и потрёпанные, насыщенные спелыми тонами жёлтого и коричневого, цветом красной глины и белой извести. Они ярче новых, но не такие прочные — как отражения в неподвижной озёрной воде, которые кажутся совсем реальными, пока их не сотрет рябь от лёгкого ветерка.

То же самое и с людьми. Здесь живые недостаточно зрелы, чтобы упасть с ветви жизни в смерть. Но не только они бродят по дорогам и улицам, скитаются в лесах и болотах. Есть там и другие, как я, те, кто оставил позади жизнь, но не вошел в смерть.

Некоторые остаются там, где и жили, блуждают или продолжают работу, веря, что если закончат, то сумеют покинуть мир. Они никогда не уйдут. Другие тащатся по дорогам, ищут пещеру, тропу или дверь, ведущие за грань этого мира в мир иной, полный чудес, о которых они мечтают.

Многие, несчастнейшие из всех, пытаются вернуться к живым. Влюблённые тщетно преследуют предмет своей страсти, моля обернуться и бросить взгляд. Дети скребутся ночами в двери домов, взывая к матери — любой, что заберет их и будет любить. Младенцы ныряют в колодцы или лежат под дёрном, ждут шанса пробраться в чрево живой женщины, возможности снова родиться.

И я не могу уйти. Пока не могу. Меня раньше времени выдернули из жизни и без предупреждения бросили в смерть, поэтому мне придётся помедлить, пока моя история не подойдёт к подобающему завершению, поскольку есть ещё те, за кем я наблюдаю, есть те, кого я храню. Я не оставлю их, пока не доведу до конца их истории.