Неожиданность (СИ) - Попов Борис. Страница 120

— И, кроме этого, лечил, делал кареты, строил лесопилки, только-только начал обжигать кирпич. Со дня на день возьмусь стены у церкви класть. И, сам понимаешь, с конями мне возиться некогда.

— Только ведь половому платят!

— И много?

— Раньше, вместе с чаевыми, аж по пять рублей в месяц выходило, а теперь, без Федьки, наверное, и трешки не заработаю.

— У меня будешь получать по десять.

— Это ты шутишь так? — поразился Олег.

— Вот в шутку за месяц вперед и получи.

Я вынул кошель, отсчитал десятку. Половой завороженно глядел на серебряные монеты, все не мог поверить своему счастью.

— Да я за такие деньжищи тебе руки каждый день целовать буду!

— Это незачем, терпеть этих лишних лизаний не могу. А вот если сможешь еще чем-нибудь помочь, расплачусь особо.

— Да я, да для тебя, чего хочешь!

— Ладно, давай увольняйся, и пошли.

— Сейчас уволюсь, — пообещал Олег с враз посуровевшим лицом. Он подошел к корчмарю и прошипел:

— А это тебе, за ласку, да за заботу!

И оплеухи посыпались на бывшего хозяина одна за одной, выданные с обеих рук. Головенка у сидящего моталась из стороны в стороны. Защищаться он и не пробовал, только тихонько ныл. Вот так приласкал от души! Посетители харчевни в недоумении зароптали, попробовали вмешаться.

— Эй, половой, ты чего мужика лупишь?

— Он, сволочь, замечательного повара выжил, на кушанья которого весь народ сюда и ходил! Привел какого-то своего дальнего родственника, который кислое от пресного не отличает и соль с перцем путает! Теперь здешнюю стряпню в рот не возьмешь, предлагать ее — только позориться. Сейчас меня выживает, всю плешь уже проел. Вот и прощаюсь с этой гнидой.

Посетители в стороне не остались — еще двое подошли и тоже наградили владельца такими же подарками, как и Олег.

— Мы тебе платить не будем, пусть тебе черт на том свете углями платит! — и весело подались из харчевни.

Что называется, отвели душеньку! Мы тоже удалились, выбросив эту харчевню с мерзким хозяином и его поганой родней из своей жизни.

Увидев, какие именно лошади у меня появились, друг опять чуть не сел, на этот раз просто на землю.

— Это же просто княжеские кони! — перехваченным от впечатлений голосом проговорил Олег.

— Совсем недавно такими и были — уточнил Богуслав, — с княжьей конюшни их сейчас ведем.

А бывший половой, уже налюбовавшись лошадями, теперь их гладил, говорил им ласковые слава. Они тоже привечали его, как вновь встреченного давнего друга, утраченного, а сейчас вновь обретенного хозяина — удовлетворенно фыркали, ласково и нежно ржали временами, клали ему головы на плечи, терлись об него боками. Обычно так ведет себя один-единственный, только твой конь или кобылка, а, чтобы четверо сразу, для меня это было просто откровением.

— Вот это истинный лошадник! — заметил боярин-дворецкий, — я бы такого сразу к себе конюхом взял. Тут и думать нечего — этого — бери!

— Уже взял, — ответил я.

После торжественной встречи нового конюха со своими питомцами, мы взгромоздились в седла на коней, лошадку решили пока не трудить, и не торопясь поехали к новому конскому дому. Зарницу Олег сам вел в поводу — доверить эту красавицу другим пока было выше его сил.

Не торопясь, прибыли ко мне на подворье.

Марфу я, от греха подальше, закрыл в будке и открыл пошире ворота для въезда гостей. Мои лошадки, бродящие, как обычно по двору, наш приезд встретили восторженно. Они без славного хозяина застоялись, заскучали. А тут — мало того, что владелец объявился, так с ним еще и новые люди, новые лошади!

Олег, увидев конских старожилов, сомлел окончательно.

— Господи! Лошади и тут не хуже! А какая здоровенная конюшня отгрохана!

Я, с видом матерого конезаводчика, поддержал свое новое реноме.

— Стараемся!

А новый конюх уже обнимал правой рукой ласковую Зорьку за шею, а левой поглаживал обычно неприступного Вихря и при этом произносил влюбленные слова:

— Милые мои коняшки! Свет моих очей! Дождался я лучшего дня в своей жизни! Все я вам дам, ни в чем отказа знать не будете!

— С этаким подходцем и бабы-то не откажут, — буркнул Богуслав. — Пошли в избу, пока он тут тешится.

Повел знатного гостя в дом. Наина была в кухне, спорила о чем-то с Федором.

— А я тебе говорю, заяц и верблюд не кошерны, их иудею есть нельзя!

— Ты же толковала про хищников!

— А у этих копыта неправильные!

— Окстись! Какие там у зайца копыта! Это ж не лось! У него — такие нежнейшие лапки! А сам он знаешь, как с хренком хорош? Так во рту и тает! Вот верблюда близко никогда не рассматривал, они у нас в редкость, и, конечно же, сроду их мяса не едал, — может верблюжатина какая и вонючая, или, прости господи, ядовитая, это не знаю, но за съедобность зайца ручаюсь!

Да, теперь колдунья будет перед обедом у повара интересоваться при виде мяса: это не зайчатина? Не верблюда ли ты сегодня ободрал? Этот интереснейший теологический спор был безжалостно пресечен боярином-дворецким.

— Чего разорались тут? Где хозяйка?

Федор, как обычно испугался за свое хлебное место, вытаращил зенки, как говорят в народе, и замер в нерешительности, а несгибаемая Наина резко поднялась с табуретки, встала навытяжку и четко доложила, что пообедавшая Забава недавно ушла на княжий двор.

Очень хотелось принять рапорт по-нашему, по-офицерски:

— Вольно, старшина-кудесница, вольно!

Оставив кулинаров дальше обсуждать кухни народов мира, прошлись по комнатам. В конечном итоге присели в гостевой и продолжили неспешную беседу. Богуслав улыбнулся.

— Хотел было спросить твоих кулинаров, можно ли набожному человеку моржатину вкушать, да думаю после этого и твой лупоглазый креститься начнет!

— А морж разве возле Новгорода водится? — поинтересовался я.

— Попозже промысловики с моря их бивни поволокут.

Вернулись к более актуальной теме.

— Мои новые лошади чудо, как хороши, — заметил я. — Какие-то они другие в сравнении с теми конями на которых мне удалось поездить в вашем времени. Очень высокие, легкие на ходу, с короткой гривой. Кожа такая нежная и, видимо, тонкая — аж сосуды видно, блеск какой-то особый от нее идет. Вся шерстка очень коротенькая. Но мне кажется, не вынослива, какая-то уж очень холеная. А нам скакать с передыхами только на ночь, много дней, поздней осенью. С подножным кормом, травой всякой, будет уже трудновато, все к той поре высохнет или поляжет, ячмень то ли продадут селяне, то ли нет, до воды, может будет подолгу далековато. Похоже, коняшки-то южане, хорошо ли ночные морозы перенесут? Выдержат ли они этакую дорогу?

— Помнишь, я тебе толковал про долгую езду на лошади?

— Конечно. Проехался, пробежался, глядишь и прибыли.

— Можешь забыть мои добрые советы.

— А что так? — удивился я.

— Думалось мне, что князь сам коней из тех, что для дружины назначены, для тебя выберет. Настроился тебе опыт дальних походов передать. А его, вишь, смутили мои речи о неминуемом позоре за жадность, и он доверил это дело боярину-дворецкому. А тут уж я не сплоховал, отобрал в поход одних ахалтекинцев! Эти лошади на весь мир славятся. Быстры, легко несут седока, очень выносливы и практически неутомимы. По три дня могут не пить, не есть и не спать. Их, особенно Зарницу, не умаешь. До Смоленска за несколько дней играючи дойдут. И продавать их я бы тебе не советовал: они тебя с народом и до моря легко и быстро донесут. А на ладьях, кто его знает, как еще сложится. А как из конюшни их вывел, по-прежнему настрою, по-стариковски и понес. Уж не взыщи!

— Ладно, пустое, потихоньку разберемся. Главное, что ты этих красавцев нам добыл, не придется на базаре перед уходом дохловатых лошаденок разбирать. От всех нас огромнейшее тебе спасибо! — поблагодарил я нового друга и помощника, неожиданно ради меня пошедшего наперекор интересам своего князя.

Усиленная память подала голос про Буцефала, любимого коня Александра Македонского, на котором было одержано немало блистательных побед. До 21 века считают, что он из этой славной породы. Эти лошади 5000 лет живут обособленно, с другими породами не скрещиваются. Очень выносливы в пустыне, поэтому неприхотливы в еде и воде. Но ведь разводят их, особенно в 11 веке отнюдь не на Руси, а в чужедальной Киргизии. Как же они оттуда могли в нашу страну попасть? Непонятно.