Неожиданность (СИ) - Попов Борис. Страница 135

— У нас пишут — трехлетнего.

— Пожалуй, они правы, — кивнул боярин. — А нам с собой караульщик нужен поумней. Она должна будет одна решать, что делать, если враг подкрадывается.

— Марфа не струсит!

— Это видно уже и сейчас. Понятно, что такой волкодав не испугается, прятаться не станет, не убежит. Это очень хорошо. Но ведь нужно принять план дальнейших действий. Можно схватить вражину за горло, а можно залаять, если нужна помощь хозяина. Иной раз есть резон потыкаться своим холодным носом в щеку главного человека твоей жизни — пусть пойдет сам посмотрит, ситуация непонятная. Поэтому надо ее ум усилить, хотя бы до уровня двенадцатилетнего подростка.

— Может быть…, — задумался я. — А кто Забаву по ночам караулить будет, коли мы все уйдем?

— Караулить, в смысле, глядеть, чтобы она кого-нибудь нужного по ошибке не пришибла? — загоготал Богуслав. — У тебя там народу невпроворот, ни в доме, ни на дворе не протолкнуться!

— Ты не хохочи, а вот послушай. Мы все ушли в поход. Ушел я, Наина, Иван. Федор с Олегом убежали на ночь домой. Из четырех кирпичников остался только один — за огнем в печи на обжиге следить. Подкинет дровишек и сидит, дремлет — ни до чего нет дела. Забава в избе одна, спит очень крепко. Разбивайте разбойнички любое окошко, режьте ее сонную! Мальчонка в сарае и не чухнется — он на обжиге, звон на дворе и не расслышит. И даже Марфы нет! Некому гавкнуть, отпугнуть от забора бандитов.

— Караульщиков найми. Подежурил ночь, постучал в било, и на два дня домой. Где вот только в Новгороде троих здоровенных, приличных и непьющих мужиков взять?

Било я знал — деревянная или чугунная доска, по которой сторожа стучат колотушкой и покрикивают — слушай! — отпугивая ночных татей. А вот с человеческим фактором была полная непонятка! А кадры решают все, — как говорил товарищ Сталин. Погоди, погоди…, есть одна идейка!

— Олег! — позвал я.

Он подлетел на Вороне махом.

— У тебя братьев ведь трое?

Конюх кивнул.

— Взрослые?

— А то!

— Крепкие парни?

— Здоровенные лбы. Против каждого, ни бороться, ни на кулачки — никто не выходит.

— Зарабатывают хорошо?

— У них в кармане — вошь на аркане. Хорошо если за день пять копеек на троих добудут. Жена с ними шутит, как они после рынка домой припрутся: ну что, работнички, сегодня хоть на хлебные крошки заработали? А вот пожрать горазды — в хайло только закидывай!

— Выпивают?

— Это нет, не падкие все трое до водки. Нагляделись на батю в свое время.

— Пойдут ко мне ночами караулить?

— А сколько платить будешь?

— По три рубля в месяц каждому.

— Побегут!

— Приводи их сегодня вечером, познакомимся.

— Притащу дармоедов!

На том и порешили, Олег отъехал в сторонку.

— Давай-ка прямо сейчас на рынок и заедем, — предложил Богуслав, — сразу тебе всю парадно-выходную одежонку закажем, вплоть до приличных сапог. А то еще опозоришься где-нибудь, ты сумеешь!

Приятно, конечно, когда человек в тебя верит, но меня беспокоила одна незначительная финансовая неувязочка.

— У тебя деньги-то с собой есть? — спросил я боярина-дворецкого.

— В кармане — ни фига! — бодро ответил тот.

— А расплачиваться-то чем будем? Покажем две фиги? Я тоже из дому на прогулку без копейки выехал.

— Наплевать! Они все равно несколько дней шить будут. А за это время ты рубликами где-нибудь и разживешься. Не качнешь с пилорамы, боярину коляску втулишь, купчишка подсунется — песенку ему в ухо! Эти все увернулись — поймал кого, да отлечил от души! Нигде никак, утащил у Ваньки кирпич, и в темный переулок на заработки. Ты, как птица — на одном крыле что-то неладно, она на другом вырулит. Только у тебя этих крыльев пять! И сбить тебя с полета никакой дубиной-палицей не получится — всегда при звонкой монете будешь.

— Да деньги-то дома есть. Я к тому толкую, может нам за ними заехать, и взять мастерам хоть на материалы? Чего там у них идет: ткани, нитки всякие, кожа на сапоги?

— Перетерпят несколько дней. Нам бы не сглупить у сапожников, вечно они норовят вместо завозной дорогущей сафьяновой козьей кожи местную телячью дешевку впарить! А та и трещинами может пойти, и окрас недолго держит. Так что, гляди в оба!

— Это конечно. Я с куском сафьяна в руках и вырос. С него и вскормлен, и вспоен! А сказать по чести, до приезда в Новгород и не видал его никогда. Так что поглядывай сам, из всех своих старческих сил. Я, щегол молодой, аж на целый год тебя моложе, как могу понимать в таких сложнейших для себя делах? Уж не взыщи!

Просмеявшись, Богуслав заметил.

— Постоянно меня твой молодой вид обманывает. Забываюсь, что по сути с ровесником дело-то имею. Да и опыт у нас уж очень разный, целая пропасть между знаниями о жизни лежит. Ты опасаешься, что нас, с нашим затрапезным-то видом, погонят с рынка взашей?

— Именно!

— Здесь ты недопонимаешь чуток. А положа руку на сердце, можно сказать: ни черта не понимаешь! Тебе кажется, что мы одеты одинаково?

— Не вижу никакой разницы, — на всякий случай внимательно обозревая боярина, подтвердил я.

А вдруг он сейчас из-под простой рубахи вытащит вензель какой именной, невиданный, да как даст мне по лбу, исправляя недостаток внимательности?

— А хороший портной враз увидит различие во всем. Разная выделка льна, техники прошива: какая нитка была взята, как ее концы на шве заправлены. У меня, вон, лен мягкий, нежный, ладонью проведешь — так и стелется. А у тебя? Дерюга она и есть дерюга. У меня проведешь пальцем, шов и не учуешь. А у тебя? Как топором вытесали! И концы ниток на стыках висят, сплошная срамота. И мастер еще тьму всяких изысков заметит по своей линии. А обувь? У меня на ногах дорогие козловые сафьяновые сапожки, которым сносу нет, а у тебя? Какая-то иноземная дрянь, неизвестно из чего состряпанная, которая явно дольше года и не проносится. Как ты это зовешь — кроссовки? Рыночным сразу будет ясно: приехал богатейший боярин, хочет приодеть какого-то нищего родственника. Для верности и зови меня по-родственному — дядя.

Так, похоже, пробил и мой звездный час!

— Ну так просто дядя и не говорят, всегда добавляют сокращение от имени: дядя Ваня, дядя Вова. А мне тебя, как лучше называть: дядя Богся? Дядя Гусла?

Отхохотавшись и вытерев навернувшиеся слезы, Богуслав сказал:

— Ну, уел стервец! Ну, поддел! А не зная тебя, и не поймешь, где собака зарыта, и не учуешь гадкого подвоху! Зови по-простому — дядя Слава.

Отправили всю толпу и своих коней домой. Марфу на поводке доверили Ивану, — она стерпела, все-таки целыми днями вместе по двору ошивались, а боярство пешочком отправилось на рынок.

Базар на Софийской стороне привычно шумел. Кричали водоносы:

— А вот вода холодная! Налетай, не зевай! Грош кружка, наливай другу дружка!

Горланили матерые тетки, торгующие пирожками на вынос с лотков, висящих на толстенных животах:

— Пироги горячие! Калачики вкусные! Прямо из печи, сразу в рот мечи!

Пошумливали купцы и приказчики:

— Товар отменный! Дешево, да сердито! Купи, не пожалеешь!

Вяло отругивались покупатели:

— Гнилья, поди, наложили? Знаем мы вашу дешевку…

Все шло, как обычно. Портные попытались было стребовать аванс, но я выстроил чугунную рожу идиота с детства и умильным голоском, тенором, переходящим в фальцет, спросил у боярина, для большего эффекта теребя его рукав двумя руками:

— Дядя Слава! А мы им денюжку из того мешка с золотом отсыплем? Или обождем?

— Подождем, Вовка, подождем, — ласково ответствовал оценивший мою актерскую игру Богуслав, — взглянуть надо будет, чего эти смерды смогли натачать, да как тебя, боярина Мишинича, сына самого Твердохлеба, приодеть вздумали!

Лишние дискуссии были сразу оборваны, начались замеры. Боярин-дворецкий, кроме того, что я знал, наперечислял еще кучу всяческих прибамбасов: охабень, терлик, ферязь и прочее. Нас попросили зайти через два дня, при этом интенсивно и подобострастно кланяясь.