След менестреля (СИ) - Астахов Андрей Львович. Страница 30

Уитанни крепко спала. Я заглянул ей в лицо и повернулся к стоявшему у входа лекарю Уларэ.

— Я побуду с ней, — сказал я. — Иди, отдохни.

— Доброй ночи, Ллэйрдганатх, — эльф кивнул мне и вышел в ночь.

Я лег на соседнюю с Уитанни койку, накрылся плащом и закрыл глаза. Ужасно ныли натруженные спина и ноги, в голове шумело от выпитого самогона, но спать не хотелось. Мысли прыгали, перескакивали с одного на другое, но почти все они были об Уитанни.

Сегодня я понял, что моим спутником стал страх. Я боюсь потерять Уитанни. Боюсь, что ее не станет.

Страшно не то, что может убить тебя, а то, что может сделать навеки несчастным.

Думая об Уитанни, я вспомнил о родителях. В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году тетка по отцу позвонила нам из Москвы и сообщила, что отец скоропостижно скончался. Его тело нашли в лаборатории московского НИИ, где он работал последние годы. Может быть, и тут приложил руку Маргулис. Теперь-то, конечно, я знаю, что это была не смерть, а новый виток странствий — отец вновь нашел способ вернуться в Элодриан и стать самим собой, Уильямом де Клерком. Это звучит, как бред, но это так. Я сам через это прошел, погиб в нашем мире и возродился в этом. Странно, но я так за эти годы ни разу не был на его могиле. Будто знал, что он жив. И если я все же смогу найти его, — а мне очень хотелось верить, что смогу, — ощущения меня ждут особенные. Подойду к нему и скажу: «Ну, привет, тень отца Гамлета! Каково это — быть бессмертным?» Скорее всего, он просто не узнает меня. Ведь в последний раз мы виделись, когда мне было всего десять лет.

А если узнает, придется ему сказать о том, что мамы больше нет. Она пережила отца на десять лет, умерла зимой девяносто шестого. Несколько дней жаловалась на боли в левом боку, потом не смогла утром встать. Я помню, как ее увозили в реанимацию, и она пыталась мне улыбнуться. Я навсегда запомнил, какими глазами смотрела она на меня, какие свет и боль были в них. Через четыре дня мне позвонили и сказали, что все кончено. Остановка сердца, а ведь мама никогда не жаловалась на сердце. Все случилось быстро, очень быстро, за какую-то пару недель.

О чем еще я ему расскажу? О пустой скучной жизни в провинциальном городе, о работе, которая мне никогда не нравилась, о попытках найти себя, о том, что я стал детективом? О Наташе, с которой мы прожили в законном браке аж четыре года, пока не поняли, что нам лучше расстаться и не мучить друг друга дальше? Как я пытался уехать за границу на ПМЖ? О том, что мне идет тридцать девятый год, а детей у меня до сих пор нет? И что моя судьба очень похожа на его собственную, потому что только здесь, в Элодриане, я понял, что же такое настоящая жизнь — непредсказуемая, опасная, необыкновенная? Что в этом мире я с ужасом вспоминаю ту, прежнюю жизнь прежнего Кирилла Москвитина, этот один сплошной, бесконечный «День сурка»: подъем в шесть, душ, фаст-фуд на завтрак, чашка кофе, сигарета, двадцать минут по маршруту Матросова — Комсомольская — Московская — Жукова, работа в офисе, фаст-фуд на обед в ближайшей забегаловке, работа в офисе, двадцать минут по маршруту Жукова — Московская — Комсомольская — Матросова, вечер у телевизора, фаст-фуд на ужин и отбой, а наутро — все сначала? О том, что в этой цепи серых монотонных событий все реже появлялось светлое звено? Что меня с каждым годом все сильнее охватывало чувство бесполезно, бездарно и бессмысленно проходящей жизни?

Моему агентству было месяца три от роду, когда ко мне за помощью обратился один бизнесмен — пожилой, вальяжный, денежный армянин, владелец нескольких продуктовых магазинов в Н-ске. Я разобрался с его делом, получил неплохой гонорар и предложение обмыть нашу дружбу в хорошем ресторане. И вот этот очень веселый, успешный и жизнелюбивый человек выдал мне за столом фразу, которую я никогда не забуду.

— Знаешь, Кирилл, — сказал он, разливая по рюмкам отличный «Ах-Тамар», — я тебе так скажу: главное у тебя и у меня — это наша жизнь. Деньги-шменьги, машины-пашины — это мусор, труха. Сегодня есть, завтра нет. А жизнь проходит быстро, ара. Мы даже не замечаем, как быстро бегут года, и как быстро мы сами меняемся. Когда мне было пятнадцать лет, я подходил к зеркалу и говорил: «Вай, у меня на носу опять прыщик!». Когда мне было двадцать, я говорил: «Надо побриться, а то она опять скажет, что колючий». Когда мне было тридцать, я говорил: «Ара, нельзя пить столько, опять под глазами мешки!». Когда мне было сорок, я говорил: «Ты мужчина в самом расцвете». А когда мне исполнилось пятьдесят, я подошел к зеркалу и сказал: «Рожа, я тебя не знаю!» Поэтому давай выпьем за то, чтобы мы с тобой и в шестьдесят, и в семьдесят, и в восемьдесят лет жили на пределе, и не менялись душой, что бы жизнь с нами не делала!

А потом в моем офисе появилась Вероника, я был уверен, что теперь все будет по-другому. Но я не успел распробовать это «по-другому». Я знаю, еще немного, и я бы, скорее всего, сделал все, чтобы Вероника стала для меня не только сотрудницей и помощницей. Но этого не случилось. Потому что был звонок Маргулиса, а дальше…

Дальше был Элодриан. Мир, в котором ко мне после стольких лет вернулись вера в себя и счастье. Но вместе с ними пришел страх, что маленький кусочек серебра может отнять самое лучшее, что у меня есть — Уитанни.

Алиль сказала мне о моем возможном будущем, уже наверняка зная, какой я дам ответ. Я не смогу расстаться с Уитанни. Никто мне ее не заменит, особенно после всего, что мы с ней пережили за последние дни. Я сделал свой выбор.

Мне будет тяжело, знаю. Мой мир, вся прошлая жизнь останутся только воспоминаниями. Мое детство, моя юность, молодость. Двор, в котором я вырос, маленький, уютный, с тенистыми кленами и прилепившимися друг к другу железными гаражами, с хоккейной коробкой, в которой я днями напролет гонял шайбу с соседскими пацанами. Парадный вход университета, куда я заходил по утрам столько лет, лица профессоров, однокурсников и однокурсниц, «стекляшка», где пиво казалось особенно холодным и вкусным. Моя квартира, маленькая и уютная, где каждый предмет имеет свою историю и напоминает мне о прошлом. Могила мамы на городском кладбище.

Странно, но мне сейчас кажется, что я снова стал ребенком. Одиннадцатилетним Кирюшей Москвитиным, который приехал к бабушке в деревню. На дворе чудесный летний солнечный день, мама и бабушка возятся на грядках, а у меня есть замечательная идея. Вообще-то я сказал маме, что собираюсь поиграть с деревенскими мальчишками, но моя истинная цель — железная дорога, которая проходит совсем недалеко от домов. Славка, наш сосед, сказал мне, что если положить на рельсы гвоздь, проходящий поезд превратит его в прикольный ножик. Именно это я и собираюсь сделать, у меня есть новенький гвоздь — «сотка», и я иду через неглубокий овраг к рельсам.

Гвоздь несколько раз падает на жирный, черный от мазута гравий, но я его, наконец, пристраиваю, как надо. А вон и поезд — пока далеко, но он быстро приближается. Я закрываю глаза ладонью от слепящего солнца и смотрю вперед. Интересно, машинист меня видит, или нет? Наверное, еще нет, расстояние очень большое. И тут…

Впереди меня, метрах в двадцати, прямо между рельсами сидит что-то. Подхожу ближе и вижу, что это котенок. Маленький такой, серенький, пушистый. Чего он тут забыл?

— Кыс-кыс! — подзываю его, присев на корточки.

Котенок смотрит на меня с недоумением и продолжает вылизывать лапу.

— А ну, пошел! — кричу я.

Котенок сидит, как сидел. И я бегу к нему, чтобы убрать с рельсов, пока поезд не раздавил эту кроху в лепешку. И вдруг замечаю, что нисколько не приближаюсь к нему. Бегу, и не могу сдвинуться с места.

— Уходи! — ору я во все горло, продолжая бежать на месте. — Уходиииииии!

Котенок спокойно умывается и не обращает внимания на мои крики. Земля под ногами наполняется глухим грохотом. Поезд совсем рядом, он несется с бешеной скоростью. А я в ужасе понимаю, что не могу сойти с колеи, что ноги мои будто отнялись, и между мной и приближающимся стальным чудовищем, которое неминуемо подомнет меня, размочалит в куски своими колесами, превратит в кровавое месиво — только этот котенок. Но почему он тоже не убегает?