Королева брильянтов - Чиж Антон. Страница 13

Кажется, Сандалова приперли к стенке. Еще немного, и придется рассказать все. Но немного еще оставалось.

– Гость в лучшем номере остановился, надо выразить почтение лично, – проговорил он не слишком уверенно.

– Это единственная причина?

– Смею вас уверить, господин Пушкин…

На конторку легла варежка с меховой опушкой. Сандалов проглотил ком, который застрял в горле, смахнул предательский пот и улыбнулся. Натужно, но все-таки улыбнулся.

– Как это объясните?

– Обронил-с кто-то, – наивным образом ответил он.

Пушкин вынул из варежки мятый клочок и развернул. Фамилия была написана торопливым почерком. Пододвинув к себе книгу регистрации, он быстро нашел, что искал.

– Переходим ко второму неизвестному нашего уравнения, – сказал он. – Точнее, неизвестной. Сами расскажете или в сыскную полицию поедем?

– Что-с? – только и смог выдавить портье.

– Значит, в полицию, – сказал Пушкин, забирая варежку. – Собирайтесь.

– Ее зовут… – признание никак не лезло наружу, Сандалов тяжело дышал. – Ее зовут…

– Баронесса фон Шталь, – за него ответил Пушкин.

Портье благодарно закивал, разбрызгивая капли пота.

– Сколько заплатила?

– Сто рублей… Не погубите, господин Пушкин… Бес попутал… Сам не знаю, что на меня нашло… Такая ведьма… Не пойму, как облапошила…

– Не погубить могу. Зависит от вас.

– Все, что прикажете! – Сандалов был жалок.

Мучения людей, даже не слишком порядочных, не радовали Пушкина. Он считал, что сыскная полиция ловит преступников, а не тянет жилы и рвет на дыбе. Во всяком случае, нынче. А что было раньше, в застенках Тайного приказа, так и времена какие были: жуткие и дремучие. Не то что нынче…

– Кто этот человек?

– Иностранец богатый, из Америки, – отвечал портье торопливо.

– Когда она явится за ним?

– Полагаю… Завтра…

Пушкин поманил его пальцем. Портье нагнулся через конторку и преданно подставил ухо. Пушкин быстро и четко шептал, что предстоит делать. Сандалов напряженно внимал.

– А после будет ясно: откроется вакансия портье в «Славянском базаре» или нет.

– Исполним-с в точности! – Сандалов горел праведным желанием не лишиться места. И доходов. Доходов, как известно, много не бывает.

– Тогда последнее, – расстегивая пальто, сказал Пушкин, ему стало жарко.

– Что изволите-с?

– Соберите коридорных и половых, кто вчера вечером был на этаже.

Забыв о степенности, Сандалов бегом бросился исполнять. Так не хотелось ему расстаться с конторкой портье.

А Пушкин вдохнул аромат варежки. Пахло тонко и волнующе. Пахло ловкой преступницей. Умной и опасной. Не Королева брильянтов, конечно, но все-таки… Он не был уверен, что завтра у него получится. Но лучшего шанса уже не будет.

Кошелек срежут – полбеды, а то, глядишь, ножик под ребро сунут, и поминай как звали. Такое место лихое – Сухаревка, одним словом. Площадь у Сухаревской башни и богадельни графа Шереметева занимал рынок, на котором можно было найти и потерять все. А вокруг густо расплодились ночлежки и притоны.

Торговали тут всем, за что можно выручить копейку. Выбор широкий – от ржавых гвоздей до брильянтов. В основном выставлялось краденое. Что лихой народ воровской собирал за ночь по московским улицам и домам, стекалось сюда на прилавки. Среди скупщиков и продавцов ошивались члены артели нищих и попрошаек. Здесь находили приют беглые арестанты и каторжники. Здесь прятались злодеи и лихоимцы со всех городов Руси Великой. Здесь была вольница, свои законы и правила, за нарушение которых кончали без суда и тут же, в подпольях, хоронили. Раз угодив сюда, обратной дороги не было. Кипящий котел Сухаревки засасывал и перемалывал любого: и крестьянина, и проворовавшегося чиновника, и отставного военного. Даже бывших полицейских. Сухаревка принимала всех и никого не отпускала. Полиция если и совалась сюда, то собрав все силы, чтобы провести рейд по подвалам и ночлежкам. Делалось это не чаще раза в год. В остальное время Сухаревка не замечала власть. Только местному приставу позволялось безбоязненно ходить по рынку и заглядывать в ночлежки. Он тоже был частью многоликой Сухаревки.

Вот кому точно не следовало заявляться сюда, так это барышне приличного вида без спутника. Дама в вуали бесстрашно или по глупости шла по рынку. Вслед ей свистели и улюлюкали, но трогать не решались. Быть может, уважая дерзость. Обойдя несколько торговых рядов, на которых тряпье навалено кучами, она вышла к неприметному домику, сколоченному из досок, перед которым стоял прилавок с ржавыми самоварами. Торговцы с интересом наблюдали, что дальше будет. Она постучала. Высунулся крепкий парень, закутанный в тулуп. Только глянув, вышел, прикрыв за собой дверь от постороннего взгляда, и присвистнул.

– Это ж какими судьбами, краля ты моя! – проговорил он и распахнул объятия, отчего тулуп свалился в снег. Дама обниматься не стала, а шагнула назад.

– Осторожней, Куня, ты меня знаешь.

Парень не обиделся, поднял тулуп и улыбнулся просто и беззлобно.

– Как не знать… такую. Как теперь величать?

– Баронесса фон Шталь.

– Ишь, ты! – Куня шмыгнул носом. – Зачем пожаловала, баронесса?

– Товар есть, горячий.

– Сильно горяч?

– На морозе не остынет.

– Ну-ну… Так покажи товар-то.

Баронесса не шелохнулась, как видно, неплохо зная традиции Сухаревки: стоит только ценную вещь вытащить, как в следующий миг она может исчезнуть. И больше не найдешь. Такие чудеса здесь творятся.

– Что ты, Куня, на слово поверь, – сказала она.

– Тебе, краля, завсегда верим. Что взяла?

– Перстенек. Брильянт крупный, четыре мелких. Вещь старинная, фамильная…

– Ну-ну… Сколько хочешь?

– У ювелира уйдет за три. Отдам за тысячу.

Куня только присвистнул.

– Эк, куда взяла. Да я таких деньжищ сроду не видал. Сотню могу дать.

– Сотню? Да я за девять сотен не отдам.

– Ну-ну. Хочешь две – и по рукам?

– Куня, это перстень с брильянтами!

– Больше не могу, краля, дела совсем не идут. Праздник на носу. Согласна, что ли, на три сотенных? – он протянул довольно чистую, крепкую ладонь.

Молча повернувшись, баронесса пошла прочь.

– Эй, ты куда? – крикнул Куня. – Может, поторгуемся?

Торговцы сухаревским добром провожали ее, как стая волков в голодном лесу. Напасть никто не решился. Куня дал знак: не трогать. Как видно, уважал. Или на сердце легла.

Баронесса шла быстро, но не так, чтобы убегать. Бегущая женщина возбуждает инстинкт хищника. Насколько далеко действует слово Куни, она не знала. И не хотела испытывать. Ей оставалось совсем немного, чтобы выйти целой и невредимой с Сухаревки.

Пристав Свешников с доктором Богдасевичем и помощником Зарембой отправились в ресторан изучать «журавлей». И желали видеть там господина Пушкина. О чем доложил городовой, оставленный у номера дожидаться санитарную карету, чтобы вывести тело неизвестного. Про то, что номер еще нужно опечатать, господа полицейские, как видно, напрочь забыли. Зов «журавлей» был слишком силен.

Пушкин разучился удивляться. Он зашел в номер, чтобы вернуть на место аптечный пузырек. Порядок в мелочах должен быть всегда. Хоть это никому не было нужно, и полицейского фотографа в московском сыске не было.

Тушка петуха так и лежала в круге пентакля. Тело господина накрыли простыней. Пушкин приподнял край, закрывавший лицо. Он доверял только фактам и цифрам, а не эмоциям. Глядя в мертвое лицо, трудно было отделаться от впечатления, что на нем застыла маска. Маска страха. Или ужаса? Что-то должно было сильно напугать несчастного, чтобы сердце не выдержало. Что может испугать современного человека, живущего в Москве в конце просвещенного XIX века? Что может испугать молодого мужчину? Быть может, доктор Богдасевич прав и это всего лишь сердечный приступ? И нет никакого убийства.

Пушкин вышел из номера и прикрыл дверь. Сандалов постарался: коридорный и половой стояли напуганные и притихшие.