Говорит седьмой этаж (Повести) - Алексин Анатолий Георгиевич. Страница 6

Доску мы решили повесить около столовой, где утром проходят все ребята. После ужина мы тайком пробрались к столовой и сделали, как задумали. А потом вернулись в комнату. Мастер не спеша вытер инструмент и положил его в ящик, а ящик задвинул под кровать.

Угол, где стоит кровать Мастера, какой-то особенно уютный. На тумбочке аккуратной стопкой лежат книги; тут же — разные фигурки, вырезанные Мастером из дерева. На стене — портрет изобретателя радио Александра Степановича Попова. Этот портрет Мастер привез из Москвы.

Я лег в постель, но долго не мог заснуть. Я думал, что, когда Мастер вырастет, он, как Попов, изобретет что-нибудь великое.

Правда, все самое необходимое, кажется, уже изобретено. Но кое-что, конечно, осталось и для Мастера. Вот, например, ракета для полетов на Луну. Или такой аппарат, который смог бы за какие-нибудь два — три часа вдолбить в голову знания за всю школу. Сколько бы тогда было сэкономлено времени! В общем, Мастеру будет над чем подумать.

А Капитан сразу повернулся к стене и сделал вид, будто спит. Он сегодня и с Андреем поссорился: Капитан утром не застелил свою постель, а просто накрыл одеялом смятую подушку и простыню. Привык, наверное, дома, чтобы за ним убирали. Андрей сказал, что он позорит всю нашу комнату и что мы этого не потерпим. Капитан обиделся. Сам виноват — и сам же обижается!

20 июля.

Сегодня утром все ребята по пути в столовую останавливались возле доски и читали нашу газету. Я стоял за углом дома и наблюдал… Ребята громко смеялись. Ура! Значит, карикатуры похожи! Значит, узнали кое-кого! А потом к доске подошел Андрей. Он осмотрел всю газету и начал оглядываться по сторонам. Я сразу понял, что он ищет меня, не выдержал и вышел из своего укрытия.

Я думал, что Андрей меня похвалит. А он вдруг как набросится на меня:

— Зачем высмеяли Капитана?

— А зачем он врал? Зачем говорил, что плавает, как рыба, три раза Москву-реку переплывает…

— Так вот и научите его плавать. А зубоскалить нечего!

Тут уж я не выдержал и сказал, что это вовсе не зубоскальство, а критика, что Андрей зажимает критику и что это ему, как звеньевому, совсем не к лицу.

Андрей ответил, что сперва надо самокритику разворачивать, то есть самих себя критиковать, а потом уж на других кидаться. А я ответил, что пока не вижу в себе недостатков, достойных внимания печати. Тогда он сказал, чтобы я одолжил у Профессора очки и поглядел на себя повнимательней. А я сказал, что очками и шляпами только в трамвае ругаются. Андрей замолчал: видно, согласился со мной. И тогда уж я набросился на него еще сильней: рассказал про вчерашний поступок Капитана.

Андрей сначала даже не поверил:

— Отказался делать газету? Ну, этого мы так не оставим. А я-то еще защищал его!

Потом к нам подошли Катя и Сергей Сергеич. Им наша газета понравилась, но они сказали, что в ней мало остроты.

— То есть критики? — переспросил я и торжествующе взглянул на Андрея.

Мы снова весь день готовились к открытию лагеря. Катя вдруг обнаружила, что у меня хороший голос, и стала загонять меня в хоровой кружок. Сначала я, конечно, отказывался. Мне всегда бывает очень смешно смотреть на певцов: они ртом выделывают такие штуки, как будто кривляются. Об этом я сказал Кате. Она ответила, что я неправ, но если уж так стесняюсь, так она поставит меня во второй или третий ряд, и я смогу прятать свой рот за чужую спину. Тогда я согласился.

А вечером к нам в гости приехал секретарь райкома комсомола товарищ Зимин. Мы уселись на траве за домом, а для гостя принесли с веранды плетеный стул.

Секретарь райкома рассказывал нам, как фашисты жестоко, по плану разрушали город, взрывали дома. Они закладывали мины даже в городском парке.

Было тихо-тихо. Даже море не шумело и кусты акаций не шевелились.

Товарищ Зимин рассказывал еще, как жители города по вечерам, после рабочего дня, помогали восстанавливать те самые дома, в которых сейчас расположился наш лагерь.

А каждое воскресенье они выходят на воскресники. Они разбирают стены разрушенных зданий, а все сохранившиеся балки, доски, кирпичи складывают в одно место, чтобы потом из этого материала построили новые дома. Завтра в городе будет большой воскресник. Все жители выйдут на улицы.

«Вот бы и нам пойти на воскресник!» — подумал я.

В этот момент кто-то толкнул меня в спину. Я оглянулся и увидел Андрея. Из первых рядов он незаметно пробрался назад. Вид у него был такой, как будто он хотел сообщить мне что-то необычайное.

— Через несколько минут приходи в нашу комнату, — шепнул Андрей.

Я не стал ждать несколько минут, а тут же выбрался с площадки и пошел за Андреем. Мы поднялись на второй этаж. В комнате нас уже ждали Профессор и Мастер. Потом пришли Вано Гуридзе, тот самый, который проспал линейку (это произошло с ним совершенно случайно), и Витька Панков. Витька здорово играет в футбол и вообще спортсмен. Вот только рисуется немного.

Андрей таинственно огляделся по сторонам, закрыл дверь и, хоть нас никто не мог услышать, заговорил шепотом:

— Вы только подумайте, ребята: весь город будет работать, а мы должны греться на солнышке? Пионеры мы, в конце концов, или нет? Сергею Сергеичу, наверное, самому не хочется работать — вот он и нам не дает. Я больше терпеть не буду. Сегодня же сагитируем весь лагерь и пойдем на воскресник! Согласны?

— Ну, и выгонят нас из лагеря в Москву, — спокойно возразил Мастер. — Это — не дело. (Он всегда говорил, если ему что-нибудь нравилось: «Это — дело!» — а если не нравилось: «Это — не дело!»)

— У меня предложение… — заволновался Профессор и начал поправлять очки на носу. — У меня есть важное предложение! Агитировать сразу всех не удастся…

— А что же делать? — нетерпеливо перебил Андрей.

— А вот что! Будем помогать восстановлению города тайно, своим звеном… Да и то не все звено допустим к этой работе, а только самых сильных и смелых ребят, самых надежных!..

Мы решили провести строгий отбор. Каждый из нас должен принести клятву и пройти тяжелое испытание. Клятву мы сочинили тут же. Я вырвал лист из Галкиной общей тетрадки и написал: «Я (дальше — имя, фамилия или прозвище), желая помочь восстановлению города, разрушенного врагом, клянусь беспрекословно выполнять все поручения пионерского звена и звеньевого…»

Насчет следующей фразы возникли разногласия. Я предлагал написать так: «Клянусь, не щадя сил и самой жизни, помогать населению города…» Но Профессор сказал, что сейчас не война, никто в городе убивать нас не собирается и поэтому слова «не щадя самой жизни» нужно зачеркнуть.

— Но ты забыл, что фашисты оставили в городе много мин! — возразил я Профессору.

— Все уже давно разминировано!

— А может быть, хоть несколько мин осталось, откуда ты знаешь? Значит, риск все-таки есть! — сказал Вано с такой радостью, словно он только и мечтал наткнуться на мину. — И потом, вообще Сашкина фраза торжественнее.

Большинство поддержало меня, и моя фраза тут же была вписана в текст клятвы.

Мы долго думали над тем, какое испытание должен пройти каждый из нас. Наконец придумали: нужно из нашей комнаты, со второго этажа, по выступам и водосточной трубе слезть вниз и тем доказать свою ловкость, смелость и силу. Но это испытание можно было провести только завтра, в «мертвый час». А сейчас на площадке были все вожатые, все ребята, и лезть через окно было нельзя.

Мы решили, что сегодня, ввиду срочности дела, обойдемся без испытания, но с условием, что каждый пройдет испытание завтра или в понедельник. Нам не терпелось поскорее стать участниками восстановления города. Мы решили, что первым произнесет клятву наш звеньевой Андрей, а за ним — все остальные. После произнесения клятвы мы торжественно пожали друг другу руки.

Потом я выдрал из Галкиной тетрадки еще один лист, и мы написали план действий: «1) участие в воскресниках, 2) поиски мин и полная их ликвидация, 3) помощь жителям города — главным образом престарелым (старше сорока лет)».