Время Вьюги. Трилогия (СИ) - "Кулак Петрович И Ада". Страница 151

— О чем? — совершенно искренне не понял претензии Рейнгольд.

— Да мне плевать, есть у тебя девки кроме меня или нет! — Дэмонра неожиданно сорвалась на крик, продемонстрировав все неисповедимые пути женской логики. — Так что приключения на стороне оставь для мемуаров! Что с тобой происходит? Это аллергия? Что у тебя с руками?

Вопросы были один интереснее другого. Рейнгольд и сам бы не отказался узнать, что у него с руками. Все началось с очень медленно заживавших ожогов, а закончилось тем, что пару дней назад его кисти покрыла мелкая красная сыпь. Зиглинд грешил на местную клубнику, которой он, определенно, злоупотреблял в последнее время.

— Да о чем тут говорить? — Рейнгольд убрал ладони с подлокотников. — Это обычная сыпь. Аллергия.

— Какая прелесть. Неужели шоколада объелся? Рэй, ты кому врешь?

Сыпь, конечно, являлась трагедией государственного масштаба. Если бы на лице Дэмонры не читалось настоящего беспокойства, он непременно позабавился бы столь бурным чувствам в свой адрес. Обычно нордэна нервничала из-за абстрактных вещей, а реальные предметы — и тем более людей — принимала спокойно.

— Никому я не вру. Так чего хотел этот дэм-вельдец?

— Ничего.

— А вот ты мне врешь.

Дэмонра глубоко вздохнула и уже спокойно предложила:

— А давай я поставлю тебе условие? Как настоящая благонамеренная жена.

— «Я готова на все, только дайте мне содержание»? — беззлобно усмехнулся Рейнгольд. В его понимании «условию» следовало звучать как-то так. Во всяком случае, его братец Освальд, мнивший себя великим знатоком женщин, периодически с таким сталкивался и никогда не забывал пожаловаться младшенькому на коварство прекрасного пола.

— Ты сходишь со своей сыпью к врачу. И если окажется, что это аллергия, я лично возьмусь за твое меню. А всех нежелательных гостей буду отстреливать из винтовки. У меня на чердаке лежит одна, правда, разобранная.

Дэмонра, в поварском колпаке и фартуке колдующая над вкусной и здоровой едой, Рейнгольду представлялась смутно. А вот та же Дэмонра, но залегшая у чердачного окна с винтовкой, рисовалась в его воображении более чем хорошо. Поэтому Зиглинд воспринял завуалированный ультиматум очень серьезно.

— Хорошо. После обеда я зайду к доктору.

— К тому, который штопал мне ногу. Мне он понравился. Дает грамотные советы.

— Хорошо, схожу к нему.

— Вот и славно. А я соображу пирог. Мама мне оставила рецепт.

Рейнгольд недоверчиво вскинул бровь. Нет, он нисколько не сомневался, что генерал Рагнгерд была замечательной и разносторонне развитой женщиной. Когда Зиглинд учился в старших классах, среди его знакомых юнкеров широко употреблялось выражение «обложить как Рагнгерд», означавшее блистательное владение самой народной частью языка. Генерал, по слухам, могла с завязанными глазами выбить на стене кесарский вензель практически из любого револьвера и практически в любом состоянии. Шашкой она владела несколько хуже, но это не помешало ей уцелеть в двух поединках на холодном оружии и пережить две кампании. А вот в хронике столичных адюльтеров Рагнгерд так и не промелькнула. Поговаривали, что эта не всегда сдержанная дама до конца своих дней оставалась верна мужу — как ни странно, громче всего эту возможность отрицали его родственники — и вообще могла бы стать неплохой женой, выбери она другую профессию. О генерале Рагнгерд Рейнгольд планомерно искал информацию, сначала — для Наклза, внезапно заинтересовавшегося ее гибелью, затем — уже для себя, из чистого любопытства. Болтали о ней многое и разное. Но вот ничего хотя бы косвенно относящегося к кулинарии там не упоминалось, кроме склонности упомянутой дамы «рубить в капусту» вещи, которые ей категорически не нравились.

Дэмонра, заметив недоверие Рейнгольда, уселась на подлокотник и вполне доброжелательно пояснила:

— Это фамильный рецепт. Я бы даже сказала, наше коронное блюдо — поскольку оно единственное. Вся шутка в том, чтобы задействовать максимальное количество посуды.

Вот о таких тонкостях Рейнгольд слышал впервые. Угрожающие блинчики в исполнении Дэмонры потускнели ввиду существования чего-то еще более чудовищного.

— Погоди. Почему посуды?

— Именно, посуды. Кто-то из моих предшественниц сообразил, что ни у одного порядочного мужчины, увидевшего дюжину использованных сковородок и кастрюлек, язык не повернется сказать, что, мол, невкусно.

Логика была странной, но, несомненно, железной. Рейнгольд хмыкнул:

— Вот и думай после этого, что нордэны непрактичны.

— Да мы последние романтики. Мы, заметь, верим в мужскую порядочность, — возразила Дэмонра. — Брысь к врачу.

К доктору Рейнгольд отправился скорее для того, чтобы развеять непонятно с чего возникшие опасения Дэмонры, чем из каких-то рациональных соображений. Сам он пребывал в полной уверенности, что все в порядке. Как вариант, ему не подходил морской климат, после холодной и сухой калладской зимы казавшийся нестерпимо влажным. Наверняка, отец и мать уже давно работали над этой проблемой в столице. В конце концов, Рейнгольд каждую неделю аккуратно писал им послания, полные сыновнего почтения и наилучших пожеланий, и получал столь же регулярные ответы, в которых мать изящно намекала, что вскоре состоится трогательное семейное воссоединение. Иными словами, «обработка» разгневанного дяди проходила более-менее успешно.

Господин Таррье — тот самый врач, который героически вынес капризы столичной «морфинистки» — имел солидную частную практику и, как водится у провинциальных врачей на престижных курортах, знал все обо всем и даже больше. Рейнгольду бесконечно импонировала его несколько желчная ирония и чисто профессиональное умение беспечно болтать, ничего при этом не выбалтывая. Иными словами, доктор мог язвительно пройтись по дамам, лечащихся от мигрени на местных водах, и их мужьям, тем временем проходящим интенсивную терапию где-нибудь в пригородных казино, но ни одной фамилии или намека на личность пациента из его уст не прозвучало. Вкупе с дипломом виарской медицинской академии имени Виктора Вильдена, Рейнгольд счел это наилучшей из возможных рекомендаций.

Обследование, к которому Рейнгольд относился исключительно как к формальности, длилось несколько дольше, чем он ожидал. Доктор почему-то стал задавать вопросы не только о рационе питания, но и на какие-то вовсе отвлеченные темы. Его интересовало наличие мигрени, болей в суставах, головокружения, а также каких-то странных вещей, о которых Рейнгольд в жизни не слышал. Зиглинд монотонно отвечал, что ничего, кроме сыпи и медленно заживающих ожогов, его не беспокоит, и отчего-то чувствовал глухое раздражение. Он с детства не терпел разговоры о болезнях. В отличие от Дэмонры, в лечебные свойства даггермара и других спиртосодержащих напитков, избавляющих от всех скорбей разом, Рейнгольд не верил, и медицину он воспринимал вполне серьезно. Но из какого-то подсознательного страха не хотел знать о ней ничего сверх необходимого минимума.

Врач озабоченно нахмурился и протер очки, вероятно, уже в третий раз за час.

«Да что ж он тянет?» — с невольным раздражением подумал Рейнгольд.

— Это аллергия? — в лоб спросил он.

Таррье задумчиво поглядел на него и сообщил:

— Не исключено. Правда, я такой аллергии давно не видел. Но я не аллерголог. Мне, знаете ли, чаще приходится надломленные души вправлять. Скажите, — врач замялся, но все же четко договорил, — скажите, ни у кого из ваших родственников не было… проказы?

Вопрос доктора прозвучал настолько чудовищно, что поставил Рейнгольда в тупик. Зиглинд дико взглянул на специалиста, сцепил руки на коленях и уже хотел ответить: «Конечно, нет!», как вдруг понял, что ответ ему неизвестен. Если у кого-то из кесарского семейства и была в крови такая пакость, это непременно скрыли бы. Нежелательные родичи Зигмариненов, случалось, гибли на охоте, тонули в море и даже травились игристым. Но проказа — это выходило как-то слишком омерзительно. Болезнь социальных низов, пережиток Темных веков, в конце концов, просто вещь, сама мысль о которой вызывает у любого нормально человека отвращение.