Время Вьюги. Трилогия (СИ) - "Кулак Петрович И Ада". Страница 213

Наклз чувствовал себя не лучшим образом и до этого, но теперь ему стало окончательно тошно. Повышенная концентрация чужой глупости всегда действовала на него почти как зубная боль, только от нее таблеток пока не изобрели.

— Который реакционер до мозга костей. Отличный план, — поморщился Наклз.

— Который идиот до мозга костей, — возразила Эйрнаи. — Это круто меняет дело. Суд понравится и рэдской верхушке, и передовым калладцам…

— Мне бы хотелось уточнить, кого вы понимаете под «передовыми калладцами». Умственно отсталых с фиолетовыми ленточками, которые хотят конституции и республики, а также равенства, братства, свободы и океана крови сатрапов? Или институтских профессоров, которые почему-то хотят того же самого, но без крови и усилий, а потому кажутся мне еще более умственно отсталыми? Если последних, то их и процента не наберется от населения Каллад, который — смею напомнить — крестьянская страна. Даже если вся калладская интеллигенция будет аплодировать такому либерализму стоя, это капля в море. К тому же, при таком обвинении будут требовать высшей меры.

— А Эдельберт ее героически помилует. И вашим, и нашим.

— И что дальше? Пожизненное? Лихой штурм Эгрэ Вейд?

— Каторга. А по дороге на каторгу — делайте что хотите, Найджел. Успеете раньше Сайруса — считайте, победили. А за это вам всего лишь нужно будет выловить меня из Моэрэн, если что-то пойдет не так. Мне кажется, все честно, — промурлыкала Карвэн, заглядывая Наклзу в глаза.

— Вам рассказать, Эйрани, как именно было бы честно? — резко спросил он. — Если все будет честно, мы оба будем висеть. И вы, и я. Слово это забудьте.

— Но вы согласны?

— Согласен, — поморщился Наклз. — Ваша взяла, я согласен. Нет-нет, я понимаю, как у вас принято скреплять договоры о ненападении. Давайте ограничимся словесной формой.

Из многочисленных родственников в доме была одна Ирэна. Каниана, вовсе не чувствовавшего в себе сил выслушивать монолог отчима на предмет недопустимости скандалов, дуэлей и связей с сомнительными балеринами, это полностью устраивало. По дороге с вокзала он купил сестре цветы — Ирэна, как и большинство людей в ее положении, крайне трепетно относилась к знакам внимания — снял номер в отеле, привел себя в порядок, с огромным удовольствием смыв дорожную пыль и бурное объяснение с Изольдой, а потом отправился домой и постучал в спальню Ирэны. Время близилось к полуночи, но сестра обычно ложилась в то время, когда, как считал Каниан, приличным людям пора вставать.

— Каниан, ты? — резковато поинтересовалась из-за двери сестра.

— Если ты в виде исключения не ждешь десяток любовников, то я.

— Заходи, мерзавец. И ты сойдешь.

— За весь десяток? Ты мне льстишь, — с порога улыбнулся Каниан. Он обратил внимание, что Ирэна уже успела набросить на ноги плед и теперь вполне благосклонно улыбалась ему из кресла, посверкивая колючими глазами.

— Ты не загорел за лето, — после краткого осмотра вновь обретенного родственника констатировала она.

— В виде извинений за это я притащил тебе азалии.

— Вообще, они довольно отвратительны, но это мило с твоей стороны.

Каниан запихнул цветы в ближайшую вазу, не особенно заботясь о сохранности стеблей, и коснулся губами бескровных пальцев Ирэны.

— Не злись. Если бы я все лето проторчал в столице, я бы свихнулся. А так я посмотрел Эйнальд, Виарэ и даже почти доехал до Рэды, но Изольда вовремя вспомнила, что там нет ванн из игристого и, бывает, стреляют злые калладцы, так что мы двинулись назад. Слухи о красоте местных девиц, чтоб ты знала, малость преувеличены. Сочинение на тему «как я провел лето» считаю изложенным.

— Ну, я это лето провела так же, как и предыдущие семь, думаю, можно не повторяться, — снова сверкнула глазами Ирэна. Каниан никогда не злился на нее за резкий тон и вообще спускал сестре многое такое, чего больше никому бы не спустил. Будь он на ее месте, он бы, наверное, и не так белый свет ненавидел. Впрочем, Каниан не мог представить себя девушкой, к тому же не способной передвигаться без тяжеленных костылей.

— Как отец? — судя по их цвету глаз, Ирэне и Каниану старший Иргендвинд приходился скорее отчимом, но эту маленькую условность они предпочитали соблюдать даже наедине, хотя все прочие условности игнорировали.

— Как всегда, весь в делах. Я бы даже сказала — в шаге от сделки века.

— Неужели? Это как-то связано с теми военными верфями, о которых он говорил весной? Признаться, я несколько выпал из жизни, пока, гм, смотрел мир с Изольдой.

— Хм, связь с морем действительно есть, но очень косвенная.

— В каком смысле?

— А в таком, что я все-таки выхожу замуж. За моряка. За капитана флота Его Величества, если точнее.

Каниан сделал все возможное, чтобы скрыть удивление, но едва ли преуспел: Ирэна за годы своего вынужденного затворничества научилась читать людей как открытые книги. Даже ему иногда становилось неприятно под взглядом колючих зеленых глаз.

— Ты уже считаешь, сколько ему отвалили за это?

— Вовсе нет!

— Лжешь. А еще ты думаешь, что он в любом случае продешевил.

Каниан отвернулся от света, обошел кресло Ирэны и замер у окна, глядя в подходящий к самому дому темный сад.

— Вообще я подумал о том, что торговать дочерями несколько преждевременно. Что он хоть за человек, этот твой капитан?

— Ну, нормальный человек. Меня пленили два метра роста, золотые кудри и косая сажень в плечах. Его пленили пятьсот тысяч, которые за мной дают, после чего он счел, что у меня удивительные глаза. Как видишь, у него хватило ума хотя бы не отвесить комплимента стройности моих ног, так что экзамен пройден. А вообще он, конечно, дурак. С другой стороны, в моем случае лучше иметь мужа-дурака, чем мужа-умника, ты не находишь?

— Не нахожу, но дело твое, — пожал плечами Каниан. Ситуация была ему неприятна. Он решительно не понимал необходимости жертвовать Ирэной ради поддержки Вейзингов с их идиотом-сынком или ради благосклонности любой другой семьи. Иргендвинды относились к тем немногим родам, которые прекрасно выжили бы и без союзников. Сам король последние полвека оставался перед ними в долгах как в шелках. Покойная мать Каниана и вовсе считала долговые расписки в малахитовом ларце их самым большим семейным сокровищем, хотя таскала на плечах килограммы легендарных бриллиантов. — Я просто считаю глупым разбрасываться нашими лучшими женщинами.

— «Лучшими»? Едва ли. Инэсса, во всяком случае, способна ходить и, по слухам — танцевать, хотя я и помню ее последней коровой. А Альма — красавица, и ее глупость — подарок небес для ее будущего мужа. Сказать по правде, сама не понимаю, почему отец решил начать с меня. А ты, Каниан, все же последний романтик. Еще скажи, что сам планируешь жениться по любви. Свора наших титулованных тетушек такой ход не оценит. Они, я уверена, легко найдут тебе лучшее применение. Такой видный парень должен принести в наше семейство не меньше, чем контрольный пакет акций «Северного хлебного сообщества», они мне сами говорили.

— Ты дочку Фольдера видела? — усмехнулся Каниан и обернулся к сестре. Темный сад за окном был пуст и почти не шумел, точно заколдованный лес из сказки. В комнате тускло горела единственная лампа, освещавшая столик, какие-то бумаги на нем и кусок пола. Часы в гостиной начали глухо и устало отбивать полночь, но на пятом ударе отчего-то фыркнули и затихли. Каниану сделалось несколько неуютно. Он вспомнил, что у Ирэны жила кошка, древняя как мир, и что кошка эта от нее далеко никогда не отходила. А теперь кошки в пределах видимости не наблюдалось. Без сонного посапывания ветеранки боев с крысами в комнате сестры сделалось как-то непривычно. — Так и хочется сказать, что я откажусь от титула и удеру в пираты, и гори оно все синим пламенем, — попытался отшутиться и отрешиться от неприятных мыслей Каниан.

— И что? Будешь бороздить нашу лужу на шхуне с романтичным названием? Не смеши меня, Каниан, и молись, чтобы у твоей невесты тоже оказались золотые кудри и минимум мозгов.