Время Вьюги. Трилогия (СИ) - "Кулак Петрович И Ада". Страница 250

— Тебя разве можно напугать?

— Не льсти людям, Маргери, воспитанным барышням это не к лицу, — фыркнул маг. — Меня еще как можно напугать. Я вообще порядочный трус.

— Не верю.

— Но ты здесь сидишь. А не был бы я трусом — спустил бы тебя с лестницы для твоего же блага. Но мы пьем коньяк, который тебе вреден, и обсуждаем Аксиому Тильвара, которая тебе нисколько не нужна.

— Неправда! Мне хотела это знать, — горячо возмутилась Магрит, в душе сознавая, что не поняла и половины рассказанного и, нет, знать ей это ей не следовало.

— Ну, я и так рассказал тебе все, что знаю из того, о чем можно говорить.

— А есть еще то, о чем нельзя?

— Скорее то, о чем не принято. Например, о бессмысленности добра и зла и отсутствии принципиальной разницы между ними. Громко говорить об этом могут только всякие социалисты-утописты в стремлении произвести впечатление на девушку. К сожалению, это тот редкий случай, когда они — по врожденному безвкусию — попали в цель. Благотворительность действительно бесполезна и все такое прочее. Извини.

— Сколько тебе было лет, когда тебе впервые это сказали?

— Четырнадцать. Но ты не спеши меня жалеть. Я это сам понимал лет с двенадцати, это я помню хорошо.

— И ты до сих пор в это веришь?

— Я это знаю. Вопрос веры тут не стоит. Впрочем, наши знания не мешают нам поступать так, как нам нравится. Достаточно взглянуть на статистику самоубийств, чтобы в этом убедиться.

— Значит, правда все можно?

— Это не математический вопрос.

— А ты как думаешь?

— Да, Маргери, все можно и все не ведет ни к чему такому, что мы бы хотели получить. Если только очень удачно не поплыть по течению, вовремя закрывая глаза и отворачиваясь.

— Я даже могу поверить в твою жуткую Скульд, но вот в это я верить отказываюсь. Есть разница между тем, пнул ты котенка или накормил, даже при том, что в конце умирают все.

— А в конце все и правда умирают. Маргери, не забивай себе голову. Если допустить, что мы здесь зачем-то, то никто как бы и не виноват. А если не допускать и говорить о моем персональном мнении… Твоя жизнь и все, что с тобой происходит — не более, чем твое отражение. Друзья, мечты, книги, которые ты читаешь, и нищенка, которой ты не подала на хлеб — все это отражение твоей жизни. Как зеркала, они стоят друг напротив друга, множат отражения, искривляют их, ломают перспективу и искажают твое восприятие себя и мира. Каждый из нас — зеркальный лабиринт. А в сердце — в слепой зоне лабиринта — стоит она. Справедливость, или необходимость — Аксиома Тильвара. И вот она и решает, чем обернется тот или иной наш поступок. Но сам поступок все-таки совершаем мы. Таким вот почти нордэнским фатализмом я предлагаю закончить наш разговор.

— Не обижайся, Наклз, но мне бы очень хотелось, чтобы ты ошибался.

Маг пожал плечами:

— Это вполне возможно. В лучшем случае, вычисления просто слишком сложны в рамках используемого нами математического аппарата, поэтому на каждое верное решение мы имеем два неверных и три погрешности. А, возможно, все дело в том, что сам метод — ошибка. И причины не порождают следствия, а лежат с ними в одной плоскости. Или мир — хаос и причин со следствиями в нем вовсе нет, а есть просто события, идущие в случайном порядке. А смысл и связь выдумываем мы, чтобы загнать мир хоть в какие-то категории. Тебе срочно пора прекращать об этом думать, как мне срочно пора прекращать пить и пойти выспаться, пока еще есть шансы заснуть.

— Сейчас час пополудни, не больше, — удивилась Магрит. Потом сообразила, что Наклз и вправду выглядит как привидение. — Погоди. Бессонница?

Тот невесело покачал головой:

— Бессонница — это ведь когда не снятся сны? Мне их снится даже слишком много. Так что, пожалуйста, шуми погромче. Я смертельно устал. Десятую ночь расстреливаю Кейси во сне. Убивать мертвых — ужасно утомительное занятие, представь только.

Магрит так и не поняла, то ли маг так неприятно пошутил, то ли пожаловался в своей нечеловеческой манере, и не нашлась, что ответить.

Только проследила, как он все еще вполне аккуратно донес посуду до раковины, а потом, отвесив ей насмешливый полупоклон, пошел к лестнице. У самых ступенек резко остановился, как будто налетел на что-то невидимое, и раздраженно бросил:

— Прочь отсюда.

В первый момент Магрит решила, что сказанное относится к ней, и застыла в немом изумлении, с чашкой в руках и полным непониманием происходящего. А потом Наклз указал на дверь. Но не ей, а чему-то такому, что находилось перед ним, наверное, лежало на полу, потому что глядел он в землю.

За три месяца в Виарэ Магрит почти забыла, как страшно бывает смотреть на ровные стены и пустые углы.

— С кем ты говоришь?!

Наклз уже обошел что-то у подножья лестницы и поднялся до середины. Услышав вопрос, обернулся и вполне миролюбиво заметил:

— Маргери, не будь дурочкой. Ты прекрасно знаешь, что, кроме нас с тобой, здесь никто не живет.

«Да ты сам здесь не живешь», — испуганно подумала Магрит.

— Это плод твоего воображения. Просто шуми погромче, — благожелательно посоветовал маг напоследок и почти беззвучно поднялся. По полу что-то бодро заскрежетало в сторону входной двери.

Первым делом Магрит кинулась в гостиную и завела граммофон там, а уже удрала в спальню, упала на кровать и стала молиться, забившись в угол.

Как будто солнечного лета, за которые так изменился мир вокруг нее, никогда и не было.

Сказать, что Эрвину нравилась Анна, было бы сильным преувеличением. Эта чересчур умная для своих лет девушка с внешностью некормленого воробушка и — здесь он иллюзий не строил — повадками будущего домашнего тирана предельно отличалась от веселой и красивой Кейси Ингегерд, чей смех Эрвин до сих пор иногда слышал во сне. Но Кейси уже умерла, а Анне, наверное, он еще мог хоть сколько-то помочь. Мысль о том, что Анна вообще нуждается в помощи, посетила Эрвина только на вокзале в день, когда он уже собирался уезжать и увидел сцену с явно рэдской барышней по имени Магрит и еще двумя скотами в человеческом обличье, демонстрировавшими истинно мещанский аналог патриотизма. Эрвин не отличался большой сентиментальностью, но рэдское домашнее воспитание делало свое дело: любая девочка, девушка, женщина и старуха в затруднительном положении могли смело рассчитывать на его помощь, даже если у самого Нордэнвейдэ в кармане не имелось ни гроша, а перспектива поесть казалась туманной. Пять лет в Каллад бок о бок с Дэмонрой Ингрейной, Магдой Карвэн и Зондэр Мондум научили Эрвина относиться к этой своей слабости с долей иронии, но кардинально ничего не поменяли.

По дороге к дому Магрит — который, если только Эрвину не изменяла память, оказался попутно и домом Найджела Наклза — он думал о том, как тяжело жить в Каллад, не будучи какой-нибудь «Тальвер» по паспорту. И особенно, наверное, тяжело быть Тирье по паспорту, как Анна, но при этом иметь типично виарский нос с горбинкой и карие глаза.

— Их больше, чем нас, — неожиданно серьезно заметил Маэрлинг, когда пролетка уже тормозила на вокзальной площади. Эрвину нужно было забрать саквояж из камеры хранения, поезд он все равно упустил и вовсе не ощущал желания куда-то ехать. До конца отпуска оставалась еще неделя, вечерний кофе в компании Кейси Ингегерд закатился в вечность, а болтовня Маэрлинга не так уж и раздражала. К тому же, Витольд уже целых полторы недели не говорил о всемогущей любви и ее многочисленных предметах.

— Кого — их? — рассеянно спросил Эрвин, чтобы не обидеть приятеля. Он и так молчал почти полчаса. — Рэдцев?

— Нет. Тявкающих щенков.

— Вы же сами носились с идеей своей богоизбранности….

— Это с какой такой идеей, прости, носился народ принципиальных атеистов? — прищурился Маэрлинг.

— Что вы лучше всех, — и не подумал смутиться Эрвин. Он беседовал с Маэрлингом почти механически, потому что вспоминал номер дома, где жила Анна. И почему-то помнил только вид из окна и угол, под которым вечернее солнце падало на местами тертый старенький ковер. — Поздравляю, худшая ваша часть в это искренне поверила.