Время Вьюги. Трилогия (СИ) - "Кулак Петрович И Ада". Страница 262

Хотя нордэны, традиционно говорящие тогда, когда требовалось всего-то смолчать, и стреляющие, когда достаточно поговорить, тоже были правы не во всем и не всегда.

— Вы ведь понимаете, — продолжил Вейзер.

— Понимаю, — кивнула Ингихильд, которая еще как все понимала.

— Эксцессов быть не должно, — мягко сказал второй.

— Их не будет, — заверила Ингрейна, оборачиваясь. Генерала Вейзера она видела. Ее второй собеседник лица так и не показал. Все, что она могла сказать о нем, коме того, что это трусливая мразь, сводилось к тому, что, судя по голосу, в кресле расположился немолодой мужчина, явно не нордэн по происхождению. У него не было характерного жесткого выговора, свойственного выходцам с Серого берега. И рычал он не раскатисто, а скорее мягко, по-рэдски. Больше ничего она понять не сумела. В конце концов, не ищейкой из Третьего отделения на полставки прирабатывала.

— Его Величество высоко оценит вашу порядочность, не сомневайтесь.

«Его Величество, если верить слухам из фрейлинской, которым я верю, уже вторую неделю приходит в себя не каждый день».

— Мы тщательно выбирали человека, которому можно доверить такую ответственность.

«Вы просто выбрали нордэну, у которой нет друзей. Пожалуй, такую и впрямь пришлось долго и тщательно искать».

— Мне это будет чрезвычайно приятно. Рада выпавшей мне чести, — сообщила нордэна. Она очень надеялась, что Вейзер решит, что ее почти трясет не от ненависти, а от административного восторга. Тупицам такие высокие чувства вообще были свойственны.

— Будьте готовы.

— Каждый калладец всегда готов положить свою жизнь на великий алтарь, — сверкнула глазами Ингрейна. Ей очень хотелось увидеть лицо второго собеседника, но тот все время оказывался к ней затылком. А вот улыбавшийся Вейзер, надо думать, остался доволен. Завербовал безмозглую фанатичку, молодец.

— Ждите сигнала.

«Я раньше колоколов дождусь, но и вы, твари, целы не будете».

— Так точно, буду ждать, — заверила Ингрейна, щелкнув каблуками.

Долее ее не задерживали.

Пока требовалось сохранять видимое спокойствие, Ингихильд держалась. И только оказавшись за порогом собственной квартиры, она впервые осознала, что ее знобит. Дверь стукнула, как горсть мерзлой земли о крышку гроба. Нордэна стояла в темной прихожей, не зажигая света, и думала о том, что последнее произойдет достаточно скоро. Наверное, даже раньше, чем до Архипелага дойдет письмо, которое она все равно не станет писать.

Ингрейна на ощупь добралась до граммофона и завела его. По темной комнате поплыли бравурные звуки мазурки. Скорее всего, эту пластинку притащил Карлос — ему как раз хватило бы безвкусия. Хватало же его, в конце концов, на то, чтобы к ней захаживать и притаскивать вульгарные красные розы после всего, что она сказала о виарцах, цветах и любви. Последние розы давно отправились в мусорную корзину, но тяжелый сладкий запах все еще висел в комнате. Нордэна провела руками по лицу, как будто снимала паутину, оставшуюся после разговора с этими людьми, и распахнула окно. Полной грудью вдохнула ночной сентябрьский воздух, пахнущий дождем. На несколько секунд прикрыла глаза, а когда открыла их, то почувствовала, как по позвоночнику прошла волна холода.

Игрушки закончились.

У соседнего дома, так, чтобы был виден ее подъезд, находились двое. Не филеры в лучших традициях криминальных романов, то есть невзрачные мужчины, прячущиеся за разворотом газеты, а влюбленная парочка, идиллически застывшая на скамейке. В принципе, едва перевалило за полночь, так что нежные чувства горожан друг к другу исключать не стоило, но Ингрейна все равно почувствовала страх. До этого дня она никогда не находилась под слежкой и даже не знала, что делать в такой ситуации. Идти к жандармам? И что там сказать? Что ее вербовал для каких-то темных дел генерал с безупречной репутацией? Вот тут-то ей бы припомнили и эфир, и все грехи от сотворения мира.

Стараясь сохранить на лице отстраненное выражение, Ингихильд обвела улицу взглядом. Где-то далеко тихо постукивали копыта и скрипели колеса, но никого живого, кроме парочки на скамейке, она не видела. В большинстве окон свет уже не горел. Нордэна направилась в кухню, окна которой выходили на другую сторону дома. На этот раз она прокралась к окну со всеми возможными предосторожностями и аккуратно выглянула из-за занавески.

Так и есть — в некотором отдалении стояла пролетка. Кучер курил — Ингихильд видела красноватый огонек сигареты, словно маячок или сигнал бедствия в ночи.

Она вернулась в прихожую, еще раз проверила, что заперлась на все замки, и, не раздеваясь, рухнула на диван. Ингихильд колотило, как в лихорадке. Ее дом находился под наблюдением и, скорее всего, она сама находилась под наблюдением, не исключено, что уже какое-то время. В голову нордэны полезла куча мелких фактов, которым она раньше не придавала значения. Сменившаяся цветочница у дома напротив, мальчишка с газетами по дороге в штаб, трубочист на соседней крыше, которого она стала видеть чаще обычного. Все это могло быть или безумием, или системой. Так или иначе, на то, чтобы незаметно выйти из дома и посоветоваться с людьми, которым можно доверять — если бы даже такие нашлись — нечего было и рассчитывать. Подумав немного, Ингихильд пришла к выводу, что на этот случай в ее кабинет уже наверняка подброшены улики, недвусмысленно указывающие на имперскую или любую другую разведку. Во всяком случае, если бы она хотела загнать кого-то в петлю в случае неповиновения, она бы так и сделала. Это, кстати, сработало бы и в случае внезапного самоубийства — следствие стало бы работать по ложному направлению. Значит, любые резкие телодвижения и поиски союзников вне стен штаба исключались, а в его стенах — не имели бы смысла.

И времени, скорее всего, оставалось совсем мало. Насколько Ингихильд знала жизнь, случайных исполнителей — а она была скорее случайной, нежели идейной, что ни говори — всегда информировали в последний момент. Колоколам полагалось зазвонить совсем скоро. На этой мысли Ингихильд добралась до ящика стола, извлекла пистолет, положила его под подушку и заснула — как провалилась.

Рэйнальд Рэссэ дождался, пока шаги уходящей нордэны — уверенные и четкие, слишком четкие для человека, на плечи которого только что свалилась миссия невообразимой важности — стихнут в коридоре, и перевел взгляд на Вейзера. Тот, явно довольный, закурил невероятно пахучую сигару и блаженно сощурился:

— Я же говорил, она подойдет.

Рэссэ ни мгновения не разделял его энтузиазма, но, разумеется, не собирался делиться своими соображениями с генералом, который по непроходимой тупости и самодовольству так и не усвоил, что их план учитывал наличие как минимум двух тупых солдафонов с золотыми погонами. Но себя Вейзер отчего-то считал спасителем нации. Прямо-таки последней плотиной на пути накатывающего хаоса.

Рэссэ до сих пор не до конца понимал, как Вейзера еще не сцапала охранка. Видимо, этого затянутого в мундир клоуна серьезно не воспринимал даже такой признанный параноик, как Герхард Винтергольд.

— А все-таки хороша. Нордэна, — глубокомысленно изрек Вейзер. — Что ни говори, а в этих тварях есть порода, какой тут уже почти нет. Ну, сознайся, хороша же? Лед и пламя!

Вейзер, при всем при том, не был прочь обсудить прелести женщины, которую отправлял на смерть. Да еще в таких полупоэтических, полубордельных выражениях.

«И вот подобные люди думают, что сумеют построить военную диктатуру при заткнувшихся штатских. Три раза махнуть шашкой, снимая с плеч золотоволосые головы кесаревечей, потом под угрозой расстрела посадить канцлера за бухгалтерский баланс и намудрить там что-нибудь эдакое с документами, чтобы не платить Дэм-Вельде по долгам. И да — расстрелять всех инакомыслящих из пушки где-то между первым и вторым пунктом. Отличный план и великолепная программа, обязательно должно сработать».

В другой ситуации Рэссэ, возможно, даже не отказался бы посмотреть, как долго проживет человек, объявивший себя верховным правителем Каллад при живых Винтергольдах, Вортигренах, Зигерлейнах и Маэрлингах, но Вейзеру предстояло отправиться в ад раньше многих.