Паноптикум (СИ) - Лимова Александра. Страница 47

— Неужели? И как тебе?

— Пиздец как весело, — хрипло хохотнула и откинулась на матрац, глядя в пурпурное небо. — Больше не пойду.

— Разумеется. — Щелчок зажигалки в трубке. Снова пауза. Внутри все переворачивается, но я держусь. Своеобразно. Дурацкие слезы по вискам, но дыхание намеренно ровное. В отличие от сердцебиения. — Там развод непредусмотрен. За язык тебя никто не тянул, могла ж отказаться, сейчас чего уж сожалеть.

Меня пробило на смех. Почти неистеричный. Снова огромное усилие воли и подавила себя. Выудила пачку сигарет из кармана джинсовых шорт. Щелчок, затяжка. Успокоение по венам. Не от никотина. Совсем не от него.

— Эмин, — выдохнула дым в чужое, уже ненавистное небо, — Алинка может позвонить.

— Она звонила. Смс ей от твоего имени отправил, что позже перезвонишь. К ней сейчас человек с телефоном едет, минут через сорок она тебе наберет. Скажешь, что мы за городом, телефон ты дома забыла, номер ее не помнишь, поэтому такие манипуляции со звонками по левым номерам. — Приказное эхо. Оборвавшееся. И спокойный вопрос, — хорошо?

Сглотнув, глубоко затянулась и ответила утвердительно, с силой стискивая ладонью с сигаретой глаза. Повисла тишина. Когда он нарушил ее, мне захотелось взвыть. И разрыдаться. Потому что его голос был безумно усталым, тихим. Нежным.

— Ты справишься… — тихий шелест выдоха дыма, — ты моя сильная. Справишься. Немного перетерпеть. Я буду рядом.

— Асаев, я тебя изобью.

Он рассмеялся. Кратко. Негромко.

— Иногда мне хочется тебя в бараний рог скрутить и большими буквами на лбу написать "будь покорнее". Но уважение — основа отношений, а когда есть еще и гибкость… Пиши пропало. Я пропал. Фактически сразу. — Его негромкий смех. Краткая пауза, голос задумчив, нетороплив. — Мой раздраженный жест в машине, твой язык по ладони. Мой сотряс, твое молчание и отступ назад, чтобы мог пройти в спальню. Мой… проеб, твое принятие у аэропорта. Это понимание, а не покорность… — Его голос с вплетением терпкого упоения, бриза успокоения и одновременно с пряным веянием жажды и хрупкой нежности заставил все внутри замереть, — ум, сила и уступчивость. Видение границ, но периодическая вспыльчивость, пусть даже агрессия и фальшивое смирение, когда ты не хочешь или не можешь со мной скандалить, это комбинация такая… которая гораздо ценнее бездумной покорности, как бы мне иногда ее от тебя не хотелось. И комбинация бесценная, если сравнивать с упертой гордостью, строптивостью, демонстрацией независимости и что там еще популяризировано сейчас феминистскими течениями. Хуйня это все. — Снова протяжный выдох. Небольшая пауза. — Ты моя королевская комбинация. Ты моя роял-флеш, Яна. Ты моя. И ты со всем справишься.

— Утешение сотого левела… — голос дрогнул, вроде бы похоже на смешок, а не заглушенный всхлип. Но его мне никогда не удавалось обмануть в моменты слабости. А сейчас это не слабость, это практически беспомощность от таких слов и желание сказать, что он сильно заблуждается, что переоценивает, что я балансирую на грани срыва, — тебе прямо курсы обучающие надо вести…

— С утешением как и с пожалейками у меня всегда были проблемы. Так что уж извини, нытик, как умею, — слабый отзвук сарказма. Слабый и ненастоящий. Просто потому что сейчас надо меня подстегнуть. Потому что мне это необходимо.

— Эмин?.. — зажмурила глаза, собираясь с силами для страшного вопроса.



— М?

— Ты же… ты же не отослал меня насов… надолго?.. — вопрос завис в тишине, внутри содрогнулась. Но он промедлил не больше мига.

— Даже не надейся. — Негромко и очень твердо. — У меня навязчивая идея мучить тебя до гробовой доски. Так что оставь всякие надежды.

— Оставь надежды всяк в меня входящий… — моя кривая ирония, стиснула пальцы в кулак до боли, пытаясь отвлечься от внутреннего кошмара физическими ощущениями.

— Измененная формулировка мне нравится. — Фыркнул он.

— Чем богаты, Асаев. За мое чувство юмора мне все равно уже в аду гореть.

— Ада нет, я атеист, я твердо убежден. Так что можешь дальше безнаказанно ломать людям психику, мне нравится, одобряю. Ян, мне ехать надо. Тебе сестра скоро наберет. Завтра вечером я позвоню.

Писк по второй линии, незнакомый номер.

— Она уже звонит… — растерянно прошептала я.

— Давай. Люблю. — И он отключился, а я тихо заскулила, подавила это и приняла звонок.

Степаныч сказал мне «привет, Янка, как дела?» сказал слабо так, но сказал. Меня внутри рвало и жрало отчаяние, когда я слушала бодрый Алинкин голос, когда слушала, как проходят их дни. Как справляется Степаныч. Разговор коснулся Германии. И робкое Линкино «они сказали, что ты приедешь». Они.

Я закурила последнюю, глядя на первые звезды проступающие в Доминиканском небе. Вот что мне сейчас ответить? Как сказать, что я ничего не знаю, что нахожусь на другом континенте под охраной, потому что человек спасший жизнь Степанычу и спасающий ее сейчас, попал в мясорубку и выпинул меня из страны, чтобы не задело. Вот как об этом сказать-то, блядь?..

— Приеду. — Спокойно солгала я. Ничего не почувствовала. Потому что это было правильно. И самое страшное — уже почти привычно.

Она сказала, что ей оставили этот телефон и порекомендовали звонить на мой новый номер только с него. У меня сердце оборвалось, потому что моя сестра дурой не была, как бы я своей ложью из нее эту дуру не вынуждена была делать.

— Ты за городом… проблемы поправимы? — она была не уверена в формулировке. Но я поняла, что она все поняла и подавила желание расхохотаться. Зареветь. Заскулить.

— Да.

Очередная ложь, потому что я не знала точно. Потому что усиленная охрана. Потому что документы о соглашении на мое бессрочное проживание в его вилле. Потому что он лжет настолько хорошо, что я не знаю, когда он это делает.

Пара отвлеченных диалогов, чтобы дать фальшивое подобие успокоения обоим. И завершение вызова.

Телефон вернула Аслану. Вилла, второй этаж, первая попавшаяся спальня. Душ и постель. Холодная и такая же чужая как и все вокруг.

* * *

Ночью спала хреново. В основном потому, что в пять утра я проснулась и мне пришла замечательная мысль в голову. Пересчитала все, сверила еще пару раз, но два дня задержки никуда не делись.

Утром хмуро сообщила Аслану, что мне нужно в аптеку. Он кивнул и через сорок минут мы с ним выходили из внедорожника, который вел какой-то кавказец из присланной Эмином охраны. Я попросила телефон у Аслана, сказав, что никому звонить не собираюсь, мне просто нужен онлайн-переводчик. Перевела требуемое словосочетание на испанский и, продемонстрировав три пальца и свое корявое произношение на испанском улыбчивой фармацевту, стерла запрос из истории и отдала телефон Аслану. Заметив, что тот слегка напрягся. В испанском сечет, наверное. Потому что лицо у него стало еще суровее чем обычно до того, как фармацевт принесла упаковки и положила их на прилавок.

Зря напрягался. Первый отрицательный. Второй тоже. И внутри меня разлилась злость, подавившая секундное облегчение. И разочарование.

Аслан вынуждал меня наложить на него руки. Когда вторые сутки подходили к концу. Когда я намотала километры по дому и скурила две пачки сигарет. Когда явно напрягала его своим злым, бледным видом, но это была моя стандартная реакция на сраные сломы внутри — агрессия. Я едва подавляла порывы разъебать все тут к чертям, и дать незаслуженных, но желанных пиздюлей Аслану, приросшего жопой к дивану. Он молчал. Иногда смотрел телевизор, редко курил. Когда раздавались звонки ему и его разговоры на басурманском, я торопливо удалялась, если была поблизости, потому что меня начинало выворачивать от злости и желание вдарить стулом рослому крепкому Аслану становилось вообще непреодолимым. Вот и сейчас. Опять ему позвонили, я замерла, вперив в него взгляд, потому что Эмин обещал набрать, но Аслан, посмотрев на экран, поднял трубку и снова херню какую-то понес не на русском языке.

Не сдержалась и громко ебнула дверью выходя на террасу. Сюда мне можно было выходить. Тут по периметру трое псов из охраны тусовались. Упала в подвисное кресло, трясущимися пальцами подкуривая.