Диалоги (март 2003 г.) - Гордон Александр. Страница 39

А.Т. Мы хотим её превратить в сад, одомашнить.

П.Т. В том-то и дело, что возникает встречное движение, встречный страх того, что чем больше мы покоряем, тем больше мы сами себе угрожаем.

А.Т. Здесь такая же двойная игра, как и с религией. Наука же даёт и средства.

П.Т. Бек говорит, что наука участвует в производстве этих страхов в тройной форме: она является источником страха, потому что производит технологии, которые что-то разрушают, чему-то угрожают; она является единственным диагностом источников страха, потому что она создаёт приборы, чтобы можно было измерить холестерин, пестициды, нитраты и так далее; и она является тем, кто создаёт технологию, производящую средства защиты. То есть наука, как он считает, является новым социальным агентом, который сам себе создаёт и предмет, и средства, и формы.

А.Г. Тоталитарная секта просто.

П.Т. Важно здесь то, что в классическую эпоху наука могла предполагать, что риски, связанные с результатами технологических действий, предсказуемы и контролируемы. Теперь же, фактически, мы приходим к ситуации, например, в генной инженерии, что на передних планах развития биотехнологии риски практически непредсказуемы.

А.Г. То есть, получается перекос в первую из функций наук, потому что они создают технологии, которые нагоняют страх, но при этом не могут создать инструментарий, который бы мог их оценивать.

П.Т. Ну, на самом деле, всё то, что мы имеем сейчас на переднем крае науки, это производство средств, которые предлагают только вероятностные решения.

А.Т. Человек, на самом деле, всегда плохо переносит вероятностные решения.

А.Г. Потому что они вызывают у него тревогу.

А.Т. Абсолютно. У человека в голове психологически не помещается это, ему нужен чёткий план спасения души.

П.Т. И не только спасения души, но и спасения кого угодно.

А.Т. Никакой диалектики, только формальная логика. Вы мне скажите либо так, либо так, и что я должен делать. А если вы не скажете, что я должен делать, то вы вообще не учёный и что тут делаете?

П.Т. Сейчас активизировались инвестиции в проект «Геном человека», это постоянные рассказы о том, что вот, сейчас-сейчас мы всё откроем, как говорят американцы.

А.Т. Всё сейчас вам поправим и будет всё нормально.

А.Г. А озоновые дыры, а глобальное потепление?

А.Т. Это такие универсальные страшилки, которые периодически время от времени возникают, чтобы журналистам было о чём писать. Потом, ведь это огромные деньги. Вот, кстати, вспомните, совсем недавно была так называемая проблема милениума. Этот страх культивировался фирмами, производящими компьютерное оборудование и программное обеспечение. Они нас пугали, что всё рухнет и мы все окажемся в каменном веке, а потом оказалось, что этот страх был инспирирован самими компаниями, которые на этом страхе сделали огромные деньги.

А.Г. Не надо далеко за примером ходить. Если мы прервёмся на рекламу, а это рано или поздно случится в этой программе, то вы увидите рекламу прокладок, в которой продают страх девушки, что в публичном месте, в определённые дни изменение цвета одежды может вызвать всеобщее внимание и чтобы этого не произошло, надо купить прокладку. Или не дай Бог, вы войдёте в компанию и у вас будет пахнуть изо рта, чтобы этого не произошло, вы должны купить жвачку. 90 процентов всей рекламы построено именно на этом принципе – напугать и защитить.

П.Т. Я бы ещё хотел сказать, что очень важно всё-таки качество. Я немножко знаком с тем, как устроена современная наука, связанная с геномикой в США. Там, внутри самих институтов, создаются и созданы мощные отделы паблик рилейшнс. Помимо центрифуг, там есть большие отделы паблик релейшнс и плюс отделы патентования. Эта проблема патентования генов совершенно странная вещь, как будто патентование кислорода. Стволовые клетки открыли, запатентовали, кислород открыли, запатентовали, – покупайте.

А.Г. Я хочу смерть запатентовать.

А.Т. Она уже запатентована.

П.Т. Специфический момент. Сейчас всё, что было на бытовом уровне, все эти страшилки, они технологизируются и включаются в процесс.

А.Г. А политтехнология? Вот грозящая война в Ираке, это что такое? Это продажа страха от внешнего врага, поскольку внутренний как бы не определён в Соединённых Штатах Америки.

А.Т. Мне кажется, что этот момент мы тоже не должны недооценивать, так как устройство психики и мышления нормального человека организовано таким образом, что для него всё должно быть понятно. Человек справляется с разлитым везде страхом путём нахождения врага, и тогда сразу становится понятно, что нужно делать. Страх канализируется и одомашнивается таким образом.

П.Т. Но других-то путей к человеческому сердцу нет, как же ты хочешь с людьми работать?

А.Т. Есть ещё любовь, но это более сложная вещь.

А.Г. Любовь ближе к ужасу.

А.Т. Стоп, я объясню, что я думаю по этому поводу. Я думаю, что поскольку страх, тревога, ужас – это абсолютно неспецифические и очень архаические вещи, возникающие крайне рано, то мне кажется, что здесь эксплуатируется ещё в значительной степени архаические, детские события, самые ранние, которые остаются очень долго. Вот есть много классификаций различных страхов. Как их можно классифицировать? По объекту, который вызывает страх, например пауки, змеи, жабы, высота, американцы, иранцы, чеченцы. Это всё в значительной степени зависит от вкуса. Но оказалось, что такой подход мало продуктивен. Есть, на мой взгляд, довольно интересная классификация в современном психоанализе, где выделяется три базовых типа страха не по содержанию, а по структуре. Самый первый, самый архаический, возникающий, когда у человека ещё не сформирована граница, отделяющая его от внешнего мира, когда ещё не понятно кто ты, где ты заканчиваешься и где начинаешься. Это страх расчленения, уничтожения, исчезновения границ, который очень архаичен.

Дальше, когда ребёнок растёт, он уже может существовать как самостоятельное существо, но ещё в симбиозе с матерью и близкими. Вот тогда возникает страх сепарации – не просто быть, а быть одному; и это тоже страх, который будет эксплуатироваться самыми разными способами: сектами, религиями, партиями кем угодно. Следующий момент, когда ребёнок уже может существовать отдельно от матери и физически, и эмоционально, и социально, возникает страх кастрации, как его называют. Этот страх основан на стремлении индивида претендовать на то же, на что и остальные. Возникает желание не просто существовать одному, но и выступать в роли самозаконодателя.

П.Т. Это страшно.

А.Т. Это страшно и это попытка завоевать авторитет. Хочется сказать, что вы мне все не указ, я буду жить сам, но многие люди, кстати, до этого не доходят.

П.Т. В экзистенциализме базисная установка связана с тем, что человек осознаёт себя свободным абсолютно и в этом заключается его личный страх.

А.Т. Вот в этот момент и начинается самое страшное, потому что более страшной вещи, чем свобода, для человека не существует. Почему сейчас и философы, и психопатологи, и психологи очень много говорят о том, что конец 20-го века и начало 21-го – это эпоха тревоги и страха. Вот я сегодня взял американский учебник по психопатологии и обнаружил, что пол-учебника это тревожные расстройства. Конечно, для американцев это специфично, но я думаю, что не только для них.

А.Г. У них и ответ на это специфичный.

А.Т. Тем не менее, это некоторое отражение реальности. Почему мне кажется, что так происходит? Человек, существовавший раньше в традиционном обществе, жил в мире, в котором существовала система, в которую человек был вписан и где он мог не думать ни о сепарации, ни о получении истинной свободы. Он мог не понимать собственной сингулярности и что, в конце концов, ты умрёшь один и тебе никто не поможет: ни семья, ни деньги. Вдруг он оказался в быстро меняющемся мире, где способы адаптации, которые он очень долго вырабатывал, приходят в негодность. Тогда человек оказывается в ситуации, в которой у него просто нет никакого устойчивого способа себя понять в этом мире. Мир бесконечно меняется, нет опоры, нет ничего, и в этом основание для страха. Но я хочу сказать, что есть и вторая линия и она заключается в следующем. Если ты живёшь в крайне упорядоченном мире, где всё правильно, где у тебя есть место, возникает страх исчезновения самого себя. Где я, но я не как муравей и не как часть этой системы?